Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву - Лея Трахтман-Палхан

Когда Бурсук приехал в Москву после войны, чтобы получить копию диплома вместо утерянного, он обратился к Путинцеву за свидетельством, что они окончили техникум вместе, одного выпуска. Путинцев выполнил его просьбу, однако встретился вне своего дома; возможно, это было желание самого Бурсука. Он после ГУЛАГа заимел свою семью в Сибири, а в Москве боялся всего и вся. Завидев милиционера на улице, он прятался и переходил на другую сторону. Для страха было основание: вышедших из ГУЛАГа арестовывали снова и судили вторично, как это было с Диминой мамой, Салей, которую после десяти лет отсидки осудили повторно на восемь лет через несколько месяцев после освобождения из лагеря.

Эрик родился 8 марта 1939 года. Михаил иногда застревал на грузовике в болотистых местах на окраинах Москвы и возвращался домой поздно ночью, усталый, простуженный, весь в грязи, но мы знали, что это несравнимо с тем, что испытывают наши товарищи, находящиеся в тюрьме. Когда Эрику исполнилось пять месяцев, мы по просьбе Сали взяли к себе, в нашу восьмиметровую комнату, Диму, которому исполнилось пять лет, хотя сначала ему пришлось спать на столе. Это было сделано не только из жалости, но и потому, что заведующая детским садом сообщила: все дети старше пяти лет переводятся в Белоруссию. Саля писала нянечке Димы и просила показать нам эти письма с просьбой спасти ее ребенка, так как большинство ее арестованных подруг потеряли своих детей. Михаил и я откликнулись на ее просьбу из солидарности с нашими товарищами, которым верили, как самим себе, зная, что они – коммунисты-идеалисты.

Мы чувствовали, что творится что-то страшное и необъяснимое, однако не переставали верить в идею коммунизма и мировое коммунистическое движение. Нашему сыну мы дали имя Эрнст в честь Эрнста Тельмана, руководителя компартии Германии, сидевшего тогда в фашистской тюрьме. Тогда за его освобождение шли демонстрации рабочих по всему миру. В его метрике записано: «Эрнст, сын Михаила Трахтмана». Не Палхана, чтобы в случае, если, не дай Бог, Михаила арестуют, наш сын не считался сыном «врага народа». Дома, в Тель-Авиве, мои родители и вся большая семья праздновали рождение нашего первого сына Эрика.

Для понимания атмосферы начала и конца 30-х годов стоит сказать несколько слов о советском кино. Первый советский фильм «Путевка в жизнь» вышел в 1932 или 1933 году. Я тогда жила в общежитии КУТВа и смотрела эту картину в кинотеатре у Никитских ворот. Из моих друзей не было человека, который видел его всего один раз, и не потому, что это было первое озвученное кино, но благодаря содержанию и песням. В основу фильма легла книга Макаренко «Педагогическая поэма» о беспризорных детях. Сюжет был актуальным. Разве не их встретила я после освобождения из камеры заключения ОГПУ в Одессе, а девочек-проституток можно было встретить на Тверском бульваре и в общественных туалетах Тверского на переходе слева от памятника Пушкину. Улицы Москвы вскоре были очищены от беспризорников. Их определяли в детские дома. После войны была передача о том, что стало с этим фильмом. Отрывок с песней пропал. Два актера, звезды этого фильма: инструктор детского лагеря и мальчик татарин, погибли на войне. Режиссер рассказал тогда интересную подробность: беспризорников играли ребята из московского детдома. Когда их одели в лохмотья, они «вошли в роль», и было трудно их остановить.

Другой популярный фильм 30-х годов – «Веселые ребята». В то время мы любили фильмы о советской жизни, хотя они полностью противоречили действительности. Их герои жили в семейных квартирах, а не в общежитии. В деревне на свадьбе подавались такие полные подносы оладий, что гости бросали их под стол, чтобы не обижать хозяйку, продолжавшую подносить блины. Любили также фильмы о революции и Гражданской войне, в которых история была сфальсифицирована, и не только потому, что не знали еще об этой фальсификации. К примеру, я читала в Палестине биографию Троцкого и знала, какой он был блестящий оратор, как его боготворили массы и что именно он был правой рукой Ленина в Октябре. Понятно, что Троцкого не упоминали ни в одном фильме. Это не мешало мне любить эти фильмы в основном за песни: революционные, русские и украинские народные, знакомые с детства и новые оптимистичные мелодии Дунаевского и других композиторов. Эти песни из фильмов пользовались популярностью. Их передавали по радио между похвалами и лестью Сталину с 6 часов утра до 12 ночи, до Интернационала, который отбивали часы кремлевской башни. Их пели между рапортами со всех республик, со всех областей, всех отраслей промышленности и сельского хозяйства о выполнении пятилетки более чем на 100 процентов. Понятно, что никто не осмеливался рапортовать о менее чем сто процентном выполнении плана. Все рапорты посвящались «самому дорогому человеку» Сталину, «благодаря уму, руководству и гению которого страна успешно семимильными шагами шла к построению социализма». Все это, когда в колхозах не оставлялось ломтя хлеба для колхозников, да и в Москве, где снабжение было самым лучшим, постоянно стояли длинные очереди за самыми необходимыми продуктами, которые кончались и через продолжительное время «выбрасывались» в продажу. Иногда это было сливочное масло, иногда яйца или курица, а иногда появлялся лук.

И в то же самое время в лагерях ГУЛАГа – сотни тысяч людей, многие из которых прежде боролись за революцию, сражались в Гражданской войне, восстановили после нее хозяйство, построили промышленность, и среди них наши товарищи, коммунисты-идеалисты, политэмигранты из разных стран мерзли от холода на вырубке северных лесов, умирали от голода и каторжного труда. Другие теряли человеческий облик, и самые сильные из них с трудом сохраняли его. Самые лучшие, те, кто мог восстать против Сталина словом или делом, были уничтожены, а не посылались в ГУЛАГ.

Все это еще не было нам известно. Советский Союз был отрезан от остального мира. Существовал только один радиоканал – радио Сталина, и народ «проглатывал» все, что ему подавалось. Были страх, неуверенность, разочарование. Однажды мы с Михаилом навестили товарища, который был одним из ведущих в компартии Палестины и не был арестован. Это было летом на даче. Мы сидели в лесу, и я осмелилась спросить его: «Посмотри: арестовали твоего брата. Ты веришь, что он был английским агентом?» Он мне ответил поговоркой: «Лес рубят, щепки летят».

В институте я взяла отпуск на полгода по уходу за ребенком. Пеленки и ночные рубашки я сшила сама из материала, который достал Михаил, простояв всю ночь в очереди. Детскую ванночку одолжили нам наши друзья Браха и Давидович, так как ее негде было купить. Я выполняла все указания врачей: соблюдала распорядок дня в кормлении грудью и купании ребенка, кипятила и гладила пеленки и рубашки, много гуляла с ним на свежем воздухе. Он хорошо рос и развивался. Я начала пользоваться общей кухней. Соседка постарше освободила мне место на плите, старалась помочь, но я не могла понять, куда исчезло все дружелюбие молодой соседки, в чем причины ее злости. Я чувствовала, что это связано с моим ребенком, и старалась избегать ее. Когда я выходила с Эриком на улицу, ее младший сын был еще в кроватке. Я уходила подальше от нашего дома, заводила коляску за соседние дома, чтобы не встречаться с соседкой. Ее враждебность омрачала мне счастье материнства. Однажды утром, когда я сидела позади дома, она села рядом со мной и начала объясняться: «Что ты думаешь, я люблю своих детей меньше, чем ты своего сына? Что я меньше мать, чем ты? У меня трое детей, а у тебя один, и в каких условиях я их растила? Мы живем в одной комнате с двумя стариками и двумя их взрослыми сыновьями. Да если бы у нас была даже такая маленькая комната, как ваша, свой угол, да мои дети были бы ухожены не меньше, чем твой сын. Я вижу, что ты убегаешь от меня. Я не причиню тебе никакого зла, но знай: я мать не хуже тебя!»