Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву - Лея Трахтман-Палхан

До поступления в институт я продолжала хранить эти идеалы и твердо в них верить. В институте подавляющее большинство студентов были комсомольцами, детьми рабочих, крестьян и мелких служащих. В основном они, так же как и я, были идеалистами и слепо верили своей родной, единственной, коммунистической партии. И похоже, эти чувства были тогда искренними. Я поступила на престижный в то время исторический факультет, где, как я уже писала, училось относительно много студентов – детей высокопоставленных правительственных и партийных чиновников. Так вот они тоже в большинстве своем были тогда идеалистами.

Трехмесячный сын – 1939 год

Мне всегда было тяжело устраиваться на работу. Несмотря на то что с ранних лет мне все приходилось решать самой, процесс трудоустройства давался мне с огромным трудом. Виной тому, я думаю, была моя природная стеснительность, особенно в ситуациях, когда приходилось ходить и унизительно что-то выпрашивать, заискивающе заглядывая в глаза, часто очень глупым, недалеким людям, от которых в какой-то мере зависела моя судьба. Мне всегда казалось, что я выгляжу хуже всех и говорю с еврейским акцентом, хотя проблем с русским языком у меня не было. Часто мне казалось, что я не смогу хорошо сделать то, что так легко делают другие. Возможно, пониженная уверенность в себе была у меня от рождения, но я все-таки думаю, что большую роль играло отсутствие правильного воспитания в раннем детстве и юности. Да и откуда было взяться такому воспитанию в годы Гражданской войны и тяжелой жизни в Палестине!

А затем я вообще оказалась выброшенной из родного гнезда и оторванной не только от родителей, но и от родной земли. И это, пожалуй, самое главное. Недостаток уверенности в себе ощущает любой эмигрант, в каких бы условиях он ни находился. А я всю жизнь была эмигранткой. В большинстве своем некоренные евреи Палестины совершали одну эмиграцию или, как говорят, алию. Я же делала это дважды, с промежутком в сорок лет. А между этими радостными событиями испытала вдобавок еще и одно трагическое – депортацию в юном, почти детском возрасте. Можно сказать, что мы с Мишей были трижды эмигрантами, а если точнее, то один раз депортантами и дважды репатриантами.

Я читаю письма отца Михаила, Израиля Богомольного, и воспоминания его матери; они прожили интересную, полную страданий и невзгод жизнь. К сожалению, об этом сохранилось только несколько страниц. Я читала записи моего дяди Мордехая; к великому сожалению, он начал делать их слишком поздно. Поэтому мне очень важно написать эту книгу. Я пишу на иврите, поскольку делаю это для всех членов моей семьи: для сыновей, внуков, для моих сестер и брата.

Эрику минуло три месяца, я растила его в соответствии с рекомендациями врача. Детским врачом была хорошая подруга Сали Сара Чечик. Она учила меня всем премудростям ухода за младенцем: как его кормить, как одевать и даже как варить манную кашу и готовить творог для ребенка. Я хорошо помню, как я перед лекциями в институте по часам варила манную кашу, помешивая ее ложкой, чтобы не было комков. Я читала тогда очень редкие книги по уходу за ребенком и старалась соблюдать все рекомендации. Научилась готовить морковный сок, и он стал нашим главным источником витаминов, так как других овощей и фруктов не было. В три месяца мы начали давать Эрику морковный сок, и он перестал кричать и плакать.

Сын рос и развивался очень хорошо. Я взяла полугодичный учебный отпуск для подготовки к государственным экзаменам и дипломной работе. Понятно, что у меня в общем-то было не много времени, но работу я написала и успешно сдала экзамены. Я получила диплом учителя истории, дающий право на преподавание этой дисциплины в средней школе.

Меня направили в районную среднюю школу, находившуюся в нашем районе, недалеко от дома, где мы жили. Срочно потребовалась няня для сына. Моя соседка порекомендовала мне свою племянницу, проживавшую в деревне где-то в Белоруссии. Я тут же согласилась. Няня оказалась девушкой восемнадцати лет. Через несколько дней она приехала из деревни и начала ухаживать за Эриком. Она поселилась у нас в комнате, где мы проживали уже втроем.

По ночам мы ставили для нее посреди маленькой комнатенки кровать-раскладушку, и свободного места больше не оставалось. Так эта девушка, которую звали Олей, стала жить с нами. Это позволило мне наконец приступить к работе.

С появлением Димы проблема жилья стала просто катастрофической. В нашей крошечной комнате не оставалось буквально ни единого квадратного сантиметра для Диминой кровати, но мы все-таки нашли оригинальное решение этой нелегкой задачи – Дима спал на столе. Решение было тем более удачным, что нам не пришлось тратиться на покупку новой кровати. Правда, позже Сара Чечик передала нам Димину кроватку. После ареста Сали Саре удалось забрать кое-что из ее мебели, которая хранилась у Диминой няни в сарае. Эта няня была хорошей женщиной и ухаживала за Димой почти до трехлетнего возраста.

Какое-то время мы жили впятером в нашей каморке. Это было невыносимо, и нам пришлось искать комнату побольше. Миша уговорил знакомого инженера с его завода произвести обмен. Инженер жил один в комнате, по площади, как нам вначале показалось, немного больше нашей. Правда, у нас было ухожено и чисто, а у инженера запущено до невероятности. Стены в коридоре облуплены, кругом грязь и тараканы, а туалет и ванная комната так разбиты и запущены, что пользоваться ими казалось невозможным. Но с другой стороны, это обстоятельство, вероятно, послужило главной причиной, по которой Мишин знакомый согласился на обмен.

Мы сразу же занялись ремонтом. Миша оштукатурил и покрасил стены и потолок, привел в порядок ванную и туалет. Мы убрали, помыли, все почистили, и комната приняла очень приличный вид. Оказалось, что она на два квадратных метра больше нашей старой. Тем не менее мы смогли разместить в ней Димину кроватку, и еще оставалось место для Олиной раскладушки. Таковы были жилищные условия в Москве в то время. Но наши условия по тем меркам считались еще довольно приличными, так как большинство рабочих и служащих завода, где работал Михаил, жили в огромном бараке на двести человек, рядом с заводом, трубы которого дымили круглые сутки. У нас же была отдельная комната, что являлось тогда большой удачей, поскольку многие семейные пары, даже с детьми, тоже ютились в бараке, как-то отгородившись от общего зала, где находилось сотни две кроватей и тумбочек и всегда стоял шум и гвалт.

Мы с Михаилом спали на старой софе без ножек. Собственно, это был обычный матрас, под которым Миша соорудил какую-то опору. Малютка Эрик спал в своей детской кроватке у одной стены, а Димина кровать стояла у другой. Олину раскладушку мы по-прежнему перед сном устанавливали посреди комнаты и, как прежде, площадь пола использовалась на 100 процентов.