Из бездны - Герман Михайлович Шендеров

Но та не слушается, сжимает пальцы до того, что у Коли льются слезы из глаз, впивается острыми ногтями в самую нежную часть его тела, оттягивает, крутит. И в этот самый момент он понимает, что не чувствует жарковатого, пьяного дыхания, сопровождавшего его в ту ночь. Вовсе никакого дыхания не чувствует. Не вздымается мягкая неживая грудь, прильнувшая к мокрой от пота футболке, и волосы у него во рту – не русые, а какие-то… серые.

И что делать – не знает он, потому что надо как-то вырваться, выкрутиться из мертвой хватки, но ужас сковывает все конечности, стоит ему представить, что там, позади…

– Могила не должна оставаться пустой! – гаркнул вдруг чей-то бас, и Коля открыл глаза.

Еще не рассвело – раннее апрельское утро скупилось пока на малочисленные свои солнечные лучи, – посреди комнаты вновь надрывалось радио, транслируя очередные теологические дебаты, а мошонку Коли все так же продолжали сжимать чьи-то когтистые, сильные пальцы. Воображение мигом дорисовало голую холодную покойницу, из тела которой сочится густая гнилостная жижа, чьи глаза высохли и навсегда застыли, полный личинок рот безобразно распахнут, и лишь хищные Наташкины руки, похоже, ненадолго обрели жизнь, чтобы выдрать Кольке гениталии с мясом и оставить его истекать кровью.

Наташки-«многостаночницы» здесь, конечно же, быть не могло. Ведь это ему, Коле, на Шахтинском кладбище бил морду ее отчим и, точно птичка за ветку, цеплялась за локоть ногтями безутешная мать. «Моя доня! Деточка моя!» Этот крик навсегда отпечатался где-то на подкорке его мозга. А сама Наташка лежала спокойно в гробу, сложив свои обычно неугомонные руки на груди, как живая, лишь слегка наклонив голову, точно разминала шею. С тех пор Коля так и не побывал на ее могиле, а вот кенотаф видел дважды в день – по дороге в училище и обратно. Один раз положил букет собственноручно собранных луговых цветов. «А что толку-то! – раздался будто бы из-под кровати ехидный голосок. – Могила-то пустая!»

Рисуясь по частям, картина эта холодила его легкие, сводила желудок, наполняла рассудок страхом. И, когда сознание его набухло, вздулось да и лопнуло, словно перезревший фрукт, а весь ужас выплеснулся, Коля закричал что есть мочи и попытался вскочить с кровати, но едва сам не оторвал себе все добро. Оказалось, тонкий матрас сполз, пока он ворочался, и самую нежную его часть тела зажало пружинами кровати и кололо крючками. Успокоившись, Коля с величайшей осторожностью высвободился из плена и поклялся больше никогда не залезать на это пыточное приспособление – пусть придется спать хоть в ванне.

Такая его досада взяла на эту кровать, что, поднапрягшись, он дотолкал ее до двери и поставил на попа. Но чертово лежбище никак – ни по диагонали, ни по вертикали – не желало проходить. Коля пробовал и так и этак, но лишь намертво заблокировал выход из комнаты. Разобрать кровать не получилось бы при всем желании: широкие дуги и перекладины были приварены друг к другу намертво.

– Да як же ж ее сюды затащили! – цокал языком Коля, обходя кровать то с одной, то с другой стороны. Та, даже торча из двери вертикально, занимала едва не полкомнаты – было и вовсе непонятно, как она здесь умещалась, а главное, как сюда попала. Задачка похлеще кораблика в бутылке.

От отчаяния парень, наплевав на соседей, даже саданул кувалдой по одному из сварочных швов и тут же об этом пожалел – рука вся завибрировала, словно по ней пропустили ток, который разошелся по телу, неприятно щекоча нервные окончания. Оглушительный звук, вырвавшийся из неповоротливой конструкции, напоминал тоскливый похоронный набат.

Наконец Колю осенило: наверняка дверная коробка была установлена уже после того, как кровать попала в помещение. Примерившись как следует, он принялся вышибать из толстого дерева, прокрашенного в несколько слоев, кусок, мешавший одной из верхних дуг. Дверная коробка казалась каменной – к тому моменту, как в ней появились два подходящих углубления, Коля уже весь взмок, руки дрожали от напряжения.

– Ничего соби зарядочка!

Кровать удалось разместить в углу коридора, заблокировав входную дверь в квартиру. «Если хозяйка, не ровен час, явится – крику не оберешься!» – с неприязнью подумал парень.

Остаток ночи ему все же не спалось, поэтому Коля просидел до рассвета на кухне, листая глупый суеверный календарь. Из-за злосчастной кровати в коридоре позавтракать пришлось вчерашним чебуреком и выдохшимся «Колокольчиком» – забыл закрутить крышечку.

Наскоро умывшись все такой же вонючей и ржавой водицей, он принялся за работу. Радио решил не включать – поповские рассуждения только забивали голову, мешали сосредоточиться, точно назойливое мушиное жужжание.

– Могилы-могилы, тьфу! Хоть бы про шо нормальное поговорили!

Хоть убей, но вчерашнего участка с ободранными обоями Коля обнаружить никак не мог. На него ехидно пялилась половина глазастого «позвоночного столба» – дальше стена заканчивалась углом, откуда начинался новый участок обоев.

– Ну и черт с тобой!

Респиратора не было, пришлось обойтись футболкой. Окатив стену водой из мусорного ведра – три раза, чтоб наверняка, – Коля взялся за перфоратор. Сначала в стене нужно наделать отверстий, равноудаленных друг от друга, – тогда кувалда будет вышибать ровные крупные куски, а не отдельные кирпичи. Старая розетка искранула, принимая в себя вилку устройства. На всякий случай парень отдернул руку – мало ли что.

Дверь он закрыл, чтобы пыль не разлетелась по всей квартире. Раздалось знакомое жужжание старого, проверенного инструмента, комната тут же наполнилась тяжелой взвесью, пахнущей сыростью и вафлями. Но вдруг вгрызшийся было в стену бур ухнул на пару сантиметров внутрь, уперся и замер. Ротор крутился вхолостую, пока всепроникающее жало вяло проворачивалось в дыре.

– Шоб тебя черти драли! – выругался Коля и выключил перфоратор. Вытянув сверло, парень чертыхнулся еще раз: все оно было покрыто толстым слоем намотавшейся бумаги – обои, какая-то пленка, желтые истлевшие газеты.

Перфоратор он из розетки выключил – а то еще коротнет – и обреченно достал из сумки большой крепкий шпатель. Придется для начала все же ободрать этот полуметровый слой мусора, иначе, пожалуй, так можно инструмент испортить.

С наслаждением принялся Коля срывать, сколупывать и отковыривать уродливые телесно-розового цвета обои с оголенной нервной системой. Этот участок стены шел легче, чем вчерашний, – парень еще раз бросил взгляд в тот угол, где он вроде бы уже избавлялся от глазастых цветов. На полу не лежало ни ошметочка.

– Ерунда якая-то! – сказал он специально вслух: звук собственного голоса успокаивал и гнал прочь глупые мысли о бабкином привидении. Дело шло все тяжелее, шпатель то и дело срывался, и Коля больно стукался локтем об угол. Работа не спорилась, куски рвались, и приходилось зацепляться заново, шпатель оказался слишком толстым и не желал