Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского - Антология

Карл Цукмайер

(1896–1976)

Время исполнения

До половины прожитое лето;Встает богатство мира в полный рост.По небесам грохочут до рассветаРои бессчетных августовских звезд.

Ни клеверов на нивах, ни колосьев,С черешен снят отрадный груз плодов;Цветы, на ветер лепестки отбросив,Роняют семя прежде холодов.

Как пряно пахнет флокс порой вечерней!День, словно шлемник — темно-голубой.Возможно ль чувствам быть в душе безмерней,Чем в их высокий нынешний прибой?

О полнота, о время исполнений,Ночей беззвездных дальновидный страж!Я знаю: роскошь тишины осенней —Лишь то, что ты на бедность ей отдашь.

Феникс[10][11]

Чудесные, немыслимые твари,Как сплетены изящно, без усилийЧерты обличий, линии воскрылийВ необозримом, яростном пожаре!

О тирсы, рыбы, змеи, о Микены,О ужасом не тронутая ночь —Объяло пламя лодку, в ней — сирены:«Это наша заводь —Хочешь здесь поплавать?»Ты не бежишь? Ты, кажется, не прочь?..

Повозки долго тащатся вдоль суши,Коней багряных цокают подковы —Они до Мыса Бурь идти готовы.Волков, драконов гонит крик петуший.

Пред королевой паж порой вечерней,Блестит копье, безжалостно и немо.Она склонилась под венец из терний,Но звездами сверкает диадема.

Распахан луг — и кости забелели;Там дети нерожденные землиРастут в росе кровавой — асфодели,Которые почти уже взошли.

И в каждом домеЕсть мертвецы. Но мы в миру —Как под пилонами, где ночью, на ветру,При свете факелов ты отдаешься дреме.

Заблудившиеся рыцари

Не нас ли ангел вел в страну тумана,Для нас орел не реял ли во мгле,В которую звала фата-моргана,Не пел ли ветер, как труба органа,Рождая ликованье на земле?

Мы с каждым шагом были все суровей,Презрев ночное волхованье звезд,Но, чуя в жилах ток веселой крови,Мы неизменно были наготовеИдти на штурм, в прорыв, наперехлест.

Как знамя, было небо распростерто,Был розами увенчан каждый щит, —И, не страшась ни гибели, ни черта,По трупам шла железная когорта,Не думая — кто жив, а кто убит.

Рвались кольчуги, факелы горели,Во вражьих шлемах пенилось вино, —Без страха шли мы, пусть не зная цели —Лишь стены устоявшей цитаделиНам не заметить было мудрено.

Но мы величья ждали, ждали дела!Доспехи сбросив, мы могли в прибойВойти нагими весело и смело,И море, потрясенное, немелоПред нашею военною трубой.

Но время с нами обошлось по-свойски:Обрушилась чреда глухих годин;Мы гибли все подряд, не по-геройски, —Сплошные мертвецы — в огромном войске,А тот, кто жив — тот попросту один.

Бухта в камышах

В больших озерах топкие заливыОбводит плотных плавней полоса, —Как бы восходят, тягостно-сонливы,Из влажных лон древнейшие леса, —Колеблет ветер, ласково шурша,Метелки ситника и камыша.

Над лодкой, наготу твою обтрогав,Любовник-солнце ластится в поту,И комариные следы ожоговСтрекало страсти множит на лету, —И лишь глядит на вас исподтишкаНахохленная голова нырка.

Шуршанью, плеску — ни конца, ни края;Подрагивают крылышки стрекоз;Вдоль флейты пальцами перебирая,Сатир стоит, раздвинувши рогоз, —Идут часы, и каждый жаркий мигТечет, как капля крови, на язык.

Кленовый лист в лесном ручье

Я женщине мешок с листвой в чащобеНести помог, — ореховым прутомОна меня ударила потомИз благодарности, а не по злобе.

Боль остывала медленно, однакоПочти ушла в пучину забытья,В тот миг, когда совсем нежданно яУвидел на поверхности ручьяКак бы замену памятного знака:

Пятизубцовый одинокий лист,В предсмертном волшебстве пурпурно-пылок,Пронизан сеткой кровяных прожилок,Испятнан ржавчиной и все же чистНа фоне золотом, у валунаОн задержался, трепеща слегка,Пока его не сорвала волна,Как некая незримая рука, —

И сразу прочь, в лощины и в оврагиУмчался лист, кружением влеком;Лишь след от черешка скользнул по влаге,Как промельк рыбки над речным песком.

Но я смотрел на смутную межу,Я долго медлил, в страхе обмирая:И мне казалось — я стою у краяРазверстой бездны и в нее гляжу.

Бертольт Брехт

(1898–1956)

Корабль

Я в морях болтался, не грустя по грузу:Сдал акулам лишнюю обузу,Странствую с луною алою вдвоем.Свищет ветер, снасти обрывая,Сгнил бушприт и бечева береговая,Цель моя все дальше, и бледнее окоем.

С той поры, как я лишился цели —На меня сомнения насели:Не пора ли, господа, тонуть?Я постиг, что никому не нужен,Порешил, что мною променад заслужен,И пустился в бесполезный путь.

И, покуда я вгрызался в воду,По пути, не виданная сроду,Заводилась у меня родня:Даром, что обшивка не в порядке —Сквозь нее вплывали акуляткиИ селились в трюме у меня.

Вот — четвертый месяц на исходе.Я уже к метаморфозе вродеБыл к очередной вполне готов:Мох на мне разросся, как чащоба!Я волок, страдая не особо,Груз луны, травы, акул, китов.

Но, сентиментальность резко спрятав,Корморанов разных и фрегатовУпреждаю: скоро потону!Восемь месяцев плыву, но дажеЗнать не знаю — наконец когда жеКак положено, пойду ко дну!

Рыбаки о чем заводят речь-то?Мол, плывет себе такое Нечто —Остров, то ли остов корабля?Уплывает с полным безразличьем,С водорослями, с пометом птичьим,К горизонту, без ветрила, без руля.

Баллада на многих кораблях

В прибрежном рассоле, буром и жидком,Пухнут убогих шлюпов тела.Как рубаха, замызгана парусина,Гниет на любом кривая щагла.Их прибирает к рукам водянка, —Так на ветру, при свете луны,Лежат на волнах, развесив снасти,Жалкие чаячьи гальюны.

Кто бросил их здесь? Сосчитать попробуй.Коносаменты для них не указ.Однако приходит однажды некий,Кому посудина в самый раз.Он гол, и бос, и, ясно, без шляпы,У него не лицо, а комплект морщин.Посудина видит его ухмылку —Ох, лучше не знать бы таких мужчин.

Он плыть решает — и вот перед портомПочетный строится караул,При нем акулы плывут эскортом:Да-да, он держит личных акул!Вот и пришел соблазнитель последний —Уставясь в полдневную синеву,Посудина тащится — та, что решиласьЕще маленько побыть на плаву.

Он выкроит куртку из парусины,За обедом рыбу сжует сырьем;В трюмной воде пополощет ноги,Коротая часы с кораблем вдвоем.Порою глянет в молочное небо,Чаек приметит — его не учи,Сам их изловит силком нехитрым,Кинет акулам: пожалте харчи.

О эта дорога в пассате восточном!Он, бывает, поет, выходя на ют.Заплутавший угорь, а с ним акулыРассуждают: ну что ж, и под пыткой поют.Но вот в октябре наступит однаждыНа палубе жуткая тишина,Он на корму выходит, бормочет.А что бормочет? «Завтра — хана».

При свете луны он все там же, на юте,По привычке мирно спит до утра,Но чует: другой корабль бесхозяйныйСтоит на расстояньи багра.Он ухмыльнется, решится разом;Причешется; медлит короткий миг,Прощаясь: жаль, но любовница этаБыла похуже, чем он привык.

Ничего. Он стоит, за поручень взявшись,Смотрит, решению вопреки,Как тонет корабль, что был ему домом,Как блещут его акул плавники…

Так и живет он, скитаясь вечноНа кораблишках-последний-сорт, —Следит за луною, не забываяВовремя выкинуться за борт.Он гол и без шляпы, зато при акулах,Он помнит свой мир и предвидит путь.Он знает радость: тонуть все время,И другую радость: не потонуть.

Баллада о Мазепе