Катализ - Ант Скаландис

На площади происходит стремительное и непонятное перемещение людей, а в следующую секунду сразу в десятках мест из небольших закамуфлированных под фотоаппараты сибров в руках диверсантов ударяют фонтаны крови. Сухо щелкают выстрелы. Завывает сирена. Несколько автомобилей влетает на площадь. Начинается беготня и свалка. Но прежде, чем удается схватить и выключить все сибры, крови успевает натечь столько, что вдоль обочины у ГУМа и от Лобного места к Варварке бегут красные ручьи, вся брусчатка становится блестящей, люди, кинувшиеся врассыпную, выглядят, будто бежавшие из-под расстрела, тщательно облитый Покровский собор кажется сложенным из одного лишь красного кирпича, а Мавзолей сочится кровью, словно кусок сырого мяса. Да, такой красной площадь не была, пожалуй, еще не разу.

— Заметьте, — комментирует Кротов, — это не происки империализма, как вы любили говорить. К этому моменту никакого империализма уже не было. Вся диверсионная группа состояла целиком из москвичей. Ладно, едем дальше. Вот одна из стычек международных сил безопасности с отрядами вольных сеймеровладельцев. Это в Бразилии.

Стычка выглядит как настоящий уличный бой. Пушки палят вдоль по переулкам, танки крушат заборы, горят дома, мелким крошевом летят стекла, рвутся на минах фургоны, лихие стрелки перебежками, петляя, пересекают площади.

— А это Таиланд, — говорит Кротов.

Распыляя горячую смесь летит маленький самолетик. Горят джунгли. В джунглях мечутся люди.

— У берегов Швеции.

Угрюмый темно-серый крейсер расстреливает торпедами стайку небольших катеров.

— Военная хроника ужасна тем, — объясняет Кротов, — что все это происходит после заключения Всемирного договора. Брусилов, чудак, представлял себе мгновенное всеобщее и полное разоружение вплоть до охотничих ружей и финских ножей. На деле же сразу удалась лишь ликвидация оружия массового поражения, а в остальные игрушки люди играют по сей день и даже изобретают новые – это неизбежно. И я обращаю ваше внимание именно на живучесть оружия и войн. Это интересно. А сама хроника… Ею и без сибров был полон двадцатый век. Видите, как быстро побежали кадры? Это, чтобы не скучно было.

Мелькают титры – названия городов и стран. И всюду стрельба, пожары, резня, кровь…

— Закон в действии, — говорит Кротов. — Но это, так сказать, первый этап. А вот второй.

У высокой кирпичной стены, увитой плющом, шеренга людей в белых рубахах. Залп – и на белых спинах расплываются яркие красные пятна. Справа в кадр вползает бульдозер и, двигаясь вдоль стены, сгребает растрелянных в кучу. Длинный стебель плюща, зацепившись за нож, долго тянется за тупорылой машиной, потом обрывается. Трупы подталкиваются к яме. Это – воронка питания. Из бульдозера вылезает солдатик и саперной лопаткой подпихивает чью-то руку, быть может, случайно ухватившуюся за край. Как только рука падает, из-под трупов с бульканьем поднимается блестящий, как ртуть, зеротан, и они растворяются в нем. Видно, как бьющий неподалеку фонтан выбрасывает сильную высокую струю.

— Следующий этап понятен. Смертная казнь через зеротацию. К чему средневековые методы, когда под рукой такая экологически чистая и гуманная техника.

Длинный зал с высокими серебристыми стенами. По черной ковровой дорожке ведут молодую красивую женщину в белом платье. (Кротов свое дело знает туго и хронику подобрал душещипательную). Перед большим черным кубом солдаты отходят в стороны, и женщина одна вступает в нишу и тут же выходит. К кубу подкатывают черную лестницу, и по ее ступеням осужденная поднимается наверх. Перед зияющей воронкой она теряет самообладание, ее поддерживают и подталкивают. Она сползает на дно воронки. Крупный план. Глаза женщины открыты. Остановившийся взгляд. Платье лишь немногим белее щек. Поражают губы: они сиреневые. Внезапно лицо на миг превращается в серебряную маску и оплывает. Воронка с хлюпаньем втягивает зеротан. Осужденная не успевает крикнуть. И почувствовать боль – наверно, тоже. Действительно, гуманный способ. С другой стороны куба выпадает труп.

— А это еще зачем? — спрашивает Женька. Вся церемония кажется ему удивительно знакомой. «Ага, это же давешнее шоу. Ничего себе».

— Очевидно, ее религия требовала захоронения тела, — предполагает Кротов. — Я не знаю, кто она и откуда. У разных народов издавались разные законы, но в определенный период зеротация была повсюду. Как правило, за самовольное использование сеймеров. Однако разгул смертных казней привел к общему ужесточению правосудия, и высшая мера полагалась кое-где не только за сибры и за убийства, но и за изнасилования, за растление малолетних, за зверские избиения, за распространение наркотиков, запрещенной литературы и фильмов, за хранение оружия, за приверженность не той религии и принадлежность не к той партии, за оскорбление представителя власти… За что угодно! Ведь по сути дела на всей планете восемь лет держалось чрезвычайное положение. Было казнено шестнадцать миллионов. И почти столько же погибло в локальных войнах. Но, я вам скажу, порядок был наведен. Единая всемирная власть полностью контролировала сибры. И черт с ней, с зеротацией…

— Простите, — перебил Станский, не отрываясь от экрана, где продолжают сменять друг друга уже не столь эффектные, но все такие же страшные сцены казней, — а чем плоха зеротация? Насколько я понимаю, смерть наступает мгновенно?

— Вы правы. Но люди не умеют остановиться. Очень скоро появилась зеротация по-китайски. Изобретатели бумаги, пороха, фарфора, ракет и самых изощренных пыток решили изобрести еще кое-что. Брусилов, как вы понимаете, сделал невозможной работу воронки питания, если ее верхнюю плоскость пересекает что бы то ни было. Безопасное исполнение. Но сибротехнологи нашли это крайне неудобным. Опасный сибр требовался всем: хирургам, строителям, проходчикам, скульпторам, садовникам, сибрологам, наконец. И Брусилов сдался, он думал, что в условиях действующего Закона опасный сибр будет безопасен. А появилась зеротация по-китайски. Не надолго и далеко не всюду. Но она была. За особо тяжкие преступления.

Человека со связанными ногами держат за поднятые над головой руки мощные стальные манипуляторы и медленно опускают в воронку питания. Он извивается, и зеротан, отсвечивая кровью, большими каплями срывается вниз с отрезанных ног.

— Я нашел нужным, — говорит Кротов, — дать запись звука лишь на несколько секунд.

Вопль истязаемого врывается в просмотровой зал, как крик о помощи, как крик, рожденный только что, и, хотя восприятие уже несколько притупилось от обилия ужасов, всех четверых охватывает дрожь. А тело обрезается по пояс, и агония заканчивается. Стальные пальцы разжимаются и роняют половину трупа в хлюпающее жерло.

В следующем кадре горит какой-то дворец. Хорошо горит. Жарко.

— Пожар в Лувре, — комментирует Кротов. — Устроен группой Джоржа Данилова, знаменитого террориста, уничтожавшего произведения искусства. «Если шедевр можно растиражировать, пусть шедевров не будет вообще!» – один из его тезисов. К счастью, сокровища Лувра были гештальтированы, а здание, разумеется, восстановили. Однако многое пропало безвозвратно.

На экране в безумной круговерти горят картины, книги, музыкальные инструменты, деревянные церкви, взрываются огромные дворцы, храмы, памятники. И почти все кажется знакомым.

— Кое-где вандалы опережали музейных работников, уничтожая не только оригиналы, но и гештальты. Даниловское движение ширилось. Власти отвечали массовым террором. И Джордж Данилов кричал в своих агитках: «Люди гибнут за дерево и камни! Долой кровавые шедевры!» Он был зеротирован в Филадельфии всего за два месяца до всеобщей отмены смертной казни.

— Но погодите, — встревает Женька, — с какой стати этот маньяк вообще имел поддержку в народе?

— С какой стати? — улыбается Кротов. — Мир сошел с ума. Даниловский вандализм – лишь одно из проявлений массового безумия. Хватало всякого. И сейчас хватает. Человек всегда был склонен к парадоксам, а в двадцатом веке он стал постоянно хвататься за такие вещи, к использованию которых был совершенно не готов. Атомная энергия – хрестоматийный пример. Сеймер же, поверьте, гораздо страшнее по несоответствию технических возможностей и морали. Сеймер – это лазерное оружие в лапах Чингис-хана. Сеймер – это межзвездный корабль у папуасов. Сеймер – это объевшиеся и предоставленные сами себе рабы древнего Египта. Так чего же вы хотите?

На экране половой акт – картинка из анатомического атласа. Детали во весь кадр. Но камера отодвигается, и вот уже перед глазами не одна пара переплетенных тел, а несколько, много, очень много, невероятно много. Шевелящийся ковер из обнаженных мужчин и женщин тянется до самого горизонта.

— Опять некрофилы? — испуганно спрашивает Женька.