Последние Романовы - Семен Любош
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наследник-то родился, но мальчик оказался пораженным страшной, таинственной и неизлечимой болезнью.
Редкая болезнь кровоточивости передается только мужскому потомству и ежеминутно угрожает жизни больного, так как малейшее случайное кровотечение может окончиться смертью, ибо кровь утратила способность свертываться и кровотечение очень трудно остановить.
Наследник с трудом ходил, и в 7—8-летнем возрасте его носил на руках приставленный к нему матрос.
Вместо радости рождение наследника внесло в семейную жизнь царской четы вечный страх и ужас. И в политическом отношении появление наследника вместо упрочения трона вносило только новую путаницу и неопределенность.
Ближайший после Николая сын Александра III, Георгий, умер от чахотки, следующий, Михаил Александрович, здоровый, хотя и недалекий (Витте считал его еще менее одаренным, чем Николай, даже родная мать, Мария Федоровна утверждала, что Михаил и глупее, и безвольнее Николая), с рождением Алексея был разжалован из наследников, а больной и хилый мальчик, ежедневно умирающий, только занимал место, которого он в действительности никогда занять не мог…
В минуты уныния от своей неудачливой судьбы Николай II вспоминал, что он родился в день Иова Многострадального.
Ходынка, японское позорище, 9 января 1905 года, революция, убийства стольких сановников, несчастная конституция, полупомешанная истеричка жена, безнадежно больной наследник, наконец, весь распутинский позор, мировая война и последняя революция.
Императрица Александра Федоровна с дочерьми. Петроград. 1915 г.
Цесаревич Алексей на пони. Царское Село. 1909 г.
Это стоит и мрачного запоя жены Василия Фивейского, и истребительного пожара, и сына идиота и последнего крушения веры, когда желанного, спасительного чуда не случилось.
О Николае можно было сказать, как и о Василии Фивейском: «Особенный, казалось, воздух, губительный и тлетворный, окружал его, как невидимое прозрачное облако».
И как не по росту, не по фигуре Николаю была императорская мантия, в которой он бывал только смешон, так не по росту его психической личности были исторические катастрофы и несчастья его жизни. Среди грандиозных катастроф, среди ужасов и бедствий шекспировского размаха, этот царь-недотепа был только жалок.
И крупнейшим несчастьем Николая II была его жена.
Переписка Александры Федоровны с Николаем ярко рисует и эту несчастную женщину, и всю удушливую атмосферу жизни последнего Романова.
Алиса Гессенская в первый приезд свой в Петербург не понравилась и была отослана назад.
Можно представить себе, с какими чувствами и к России, и к царской семье вернулась отвергнутая девушка на свою маленькую родину, в свою семью… К тому же она еще до отъезда испытала всю гнусность обычного придворного холопства.
Вначале перед нею заискивали и лебезили, как перед будущей наследницей и императрицей.
Когда же выяснилось, что она отвергнута, те же пресмыкавшиеся сановники и придворные холопы стали третировать и без того униженную и оскорбленную девушку.
Когда же, ввиду неожиданно смертельной болезни Александра III, некогда было выбирать — императору ведь жениться куда сложнее, чем наследнику, — бедная немецкая принцесса должна была затаить свои чувства и вновь отправиться в эту ужасную Россию. От таких партий бедные принцессы не отказываются.
А чувства Алисы были нерадостные.
Она ненавидела «дикую» Россию, ей был противен вынужденный переход в православие, она питала отвращение к Николаю.
Вместе с Алисой приехала в Россию, в качестве приближенной дамы, баронесса Дзанкова, которая издала свои мемуары.
«Я ненавижу его, я ненавижу его!» — истерически твердила Алиса своей поверенной, говоря о Николае.
«Я, знавшая тайну сердца будущей императрицы и видевшая, какое чувство отвращения она питала к своему мужу, я не могла прогнать от себя мысли о жизни, какую придется ей вести в далекой чужой стране, о том, сколько горя и слез ей там придется пролить».
Действительность оказалась гораздо хуже и совсем иною, чем предвидела приближенная дама Александры Федоровны.
Ее сопротивление переходу в православие было, конечно, сломлено и это насильно навязанное ей вероисповедание проникло ее всю до степени дикого изуверства. И навязанный ей нелюбимый муж стал любимым и дорогим, и Россия, та, какою она только и могла се чувствовать, понимать и воспринимать, стала родной этой англо-немецкой принцессе, и роднился с ее душой именно темный лик России, жестокость, дикость, Россия крепостнических и холопских традиций, национальной нетерпимости, Россия черных сотен, непримиримого застоя, Россия, искаженная всем наследием своей жестокой и нескладной истории. Россия кровавого царизма, темного изуверства, пережитков татарско-византийского наследия.
Другой России Александра Федоровна не знала, не понимала и не признавала.
И в этой России единственной ее опорой был Николай, в котором ей так хотелось видеть настоящего самодержца, повелителя, перед которым все и вся должны были трепетать.
Отсюда и се воистину «бессмысленное мечтание» сделать из Николая II Николая Первого.
Та Россия, которую она только и могла знать, Россия придворного холопства, Россия сановной челяди, естественно вызывала с ее стороны глубокое и заслуженное презрение.
И этим презрением уснащена вся ее переписка с Николаем.
«Дураки», «мерзавцы» — подобные слова так и пестрят в ее отзывах о министрах, о дипломатах, о членах Думы.
«В ставке сплошь идиоты, — пишет она, — в Синоде одни только животные»; даже такой близкий человек, как знаменитый «генерал от куваки», получает весьма не ласковую характеристику: «Воейков — трус и дурак»!
«Всюду лжецы и враги»…
«Министры мерзавцы; хуже, чем Дума»…
Ясно, что в оценках Александры Федоровны — не все ложь.
Николая она все время усиленно наставляет и толкает на путь самодержавия.
«Милушку всегда нужно подталкивать и напоминать ему, что он есть император и может делать все, что ему хочется… Ты должен показать, что у тебя свои решения и воля».
«Как им всем нужно почувствовать железную волю и руку; до сих пор твое царствование было царствованием мягкости, а теперь оно должно быть царствованием власти и твердости — ты повелитель и хозяин России», — пишет Александра Федоровна своему царственному недотепе.
«Когда, наконец ты хватишь рукой по столу и закричишь на Джунковского и на других, если они
