Марина Цветаева. Письма 1933-1936 - Марина Ивановна Цветаева

в покое. Никто ведь не судит богатых, у которых няньки и бонны, или счастливых, у кого — бабушки, почему же меня судят? А судят все — кроме А<нны> И<льиничны> Андреевой (помните ее? как она танцевала на вшенорском вокзале, от радости, что — хорошая погода??), которая меня по-настоящему любит и понимает и которую судят — все[674]. У нее четверо детей, и вот их судьба: старшая (не-андреевская) еще в Праге вышла замуж за студента-инженера и музыканта[675]. И вот А<нна> А<ндреева> уже больше года содержит всю их семью (трое), ибо он работы найти не может, а дочь ничего не умеет. Второй — Савва танцует в балете Иды Рубинштейн[676] и весь заработок отдает матери. Третья — Вера[677] (красотка!) служит прислугой и кормит самое себя, — А<нна> А<ндреева> дала ей все возможности учиться, выйти в люди — не захотела, а сейчас ей уже 25 лет. Четвертый — Валентин[678], тоже не захотевший и тоже по своей собственной воле служит швейцаром в каком-то клубе — и в отчаянии. Сама А<нна> А<ндреева> держит чайную при балете Иды Рубинштейн и невероятным трудом зарабатывает 20–25 фр<анков> в день, на которые и содержит своих — себя и ту безработную семью. Живут они в Кламаре, с вечера она печет пирожки, жарит до 1 ч<аса> ночи котлеты, утром везет все это в Париж и весь день торгует по дешевке в крохотном загоне при студии Рубинштейн, кипятит несчетное число чайников на примусе, непрерывно моет посуду, в 11 ч<асов> — пол, и домой — жарить и печь на завтра. А Аля могла жить дома, работать в своей области, гулять, немножко помогать мне, — нет, не захотела, дома «скучно», интереснее весь день видеть испорченные зубы и дышать парижским (этим все сказано!) воздухом.

_____

Сдала в журнал «Встречи» маленькую вещь, 5 печатных стр<аниц>-Хлыстовки[679]. (Кусочек моего раннего детства в гор<оде> Тарусе, хлыстовском гнезде.) Большого ничего не пишу, Белого написала только потому, что у Мура и Али была корь, и у меня было время. Стихов моих нигде не берут, пишу мало — и без всякой надежды, что когда-нибудь увидят свет. Живу, как в монастыре или крепости — только без величия того и другого. Так одиноко и подневольно никогда не жила.

В ужасе от будущей войны (говорят — неминуемой: Россия — Япония), лучше умереть.

А теперь бегу за Муром и обнимаю Вас нежно и прошу прощения, что так мало «порадовала», но у меня никого нет (кроме Андреевой), ни одного человеческого сочувствия, все заняты своим, да и я, выходит, ни на кого не похожа…

Непременно пишите. Скоро получите маленькую, но верную — радость. Желаю здоровья всей семье и чудного дома. А жаль того — двадцатилетнего!

                                       МЦ.

Впервые — Письма к Анне Тесковой, 1969. С. 112–113 (с купюрами). СС-6. С. 412–414. Печ. полностью по кн.: Письмах Анне Тесковой, 2008. С. 190–194.

35-34. В.В. Рудневу

28-го мая 1934 г.

Clamart (Seine)

10, Rue Lazare Carnot

                         Милый Вадим Викторович,

Дошлите мне, пожалуйста то, что мне еще причитается за Белого. Присмотрели квартиру и нужно вносить задаток.

С садом опять не вышло — дешевле 6-ти тыс<яч> <франков> нет, а если есть — ужас, так что залезли за 4 * т<ысячи> на шестой этаж, но зато с отоплением.

Сердечный привет. Спасибо за оттиски.

                                       МЦ.

Впервые — Надеюсь — сговоримся легко. С. 53. Печ. по тексту первой публикации.

36-34. В.В. Рудневу

Clamart (Seine)

10, Rue Lazare Carnot

31-го мая 1934 г.

                         Милый Вадим Викторович,

Из Вашего письма выходит[680], что мне за 3 * листа полагается 630 фр<анков> гонорару (600 я получила в два приема, а 30 фр<анков> у Вас), т. е. за печатный лист художественной прозы вы платите 180 фр<анков>, тогда как у меня хранится Ваше письмо перед началом напечатания Волошина, где Вы напоминаете мне условия: стихи — 1 фр<анк> 35 с<антимов> строка, лист художественной прозы — 300 фр<анков>.

Вы пишете — «еще раз сбавили 20 % с прошлой книги». Что* значит — еще раз? Ни о первой сбавке, ни о второй Вы меня, при нашем постоянном письменном обращении, не предупредили, и вот, неожиданно, вместо 300 фр<анков>, на которые я, непредупрежденная, естественно рассчитывала, предлагаете мне 180 фр<анков>, разбивая этим все мои планы. Как же сбавлять post-factum, да еще, как Вы пишете, дважды? Во всяком случае я второй сбавки принять не могу, ибо я на гонорары живу и других источников у меня нет.

Итак, даже принимая одну post-fact’ную сбавку, мне еще надлежит дополучить с редакции:

300 фр<анков> — 20 % = 240 фр<анков>

240 х 3 * = 840 фр<анков>, я же получила 600 фр<анков>.

Итого мне надлежит дополучить 240 фр<анков>.

Думаю, что Вы и вся редакция не сможет <не> признать моей абсолютной правоты, и моральной, и юридической.

                                       МЦ.

Первую сбавку, очевидно уже произведенную на Старом Пимене, я могла не заметить только потому, что, полагаясь на редакцию, никогда гонорара полистно не проверяю, нынче в первый раз — из-за удивительности суммы: столько работы (хотя бы по переписке!) 3 * печатных листа густого шрифта (не алдановской пещеры или шмелевской няни[681]), почти без пропусков и вдруг — 630 фр<анков>!

Но раз я тогда, в Старом Пимене, не заметив — не оспорила, значит — приняла. Нынче же я заметила и, сердитесь не сердитесь, несмотря на всю мою скромность и непритязательность и внешнюю, жизнью, униженность, новой post-fact’ной сбавки принять не могу: мне нужно платить за сына в школу, мне 1-го нужно переезжать и, наконец, мне нужно