Марина Цветаева. Письма 1933-1936 - Марина Ивановна Цветаева

Как отношусь к пожиранию мяса? Чудесно, т. е. охотно «пожираю» — когда могу, когда не могу — обхожусь. (Всё моё отношение ко всему внешнему миру, т. е. ко всему, что со мной здесь может хорошего случиться, ко всему хорошему — в не — в этом одном слове «обхожусь», и даже теперь кажется уже вправе сказать: — обошлась.)

Ученик написан (тогда 62-летнему, ныне 75-летнему) Князю Сергею Михайловичу Волконскому (внуку декабриста, писателю), который этих стихов никогда не читал — я никогда не посмела, да он бы и не понял: есть люди, очень глубокие, и тонкие, и одаренные, но которым стихи (понимать) мешают. Он очень любит поэтов и постоянно их цитирует, но — по-другому (не цитирует по-другому, а любит). Латинский склад. Подружилась с ним в Москве 1921 г.[705] и полгода переписывала ему на*чисто — из чистейшего восторга и благодарности его рукописи, — трех его больших книг[706] — ВОТ ТАКИМ ПОЧЕРКОМ, и ни строки своей не писала — не было времени — и вдруг прорвалась Учеником: Ремесло[707].

<Приписка на полях, вверх ногами:>

(Достаньте Быт и Бытие Кн<язя> С. Волконского, там есть большое, вводящее, посвящение мне[708]. Тогда поймете нашу дружбу — и Ученика — и всё. Книга доступна, м<ожет> б<ыть> даже есть в библиотеке.)

Из крупных вещей Вы не знаете моей Поэмы Конца (в пражском сборнике Ковчег, каж<ется,> 1924 г.[709]). Это, кажется, была моя последняя любовь[710], т. е. первая и последняя такая (вовсе не самая высокая) и м<ожет> б<ыть> даже вовсе-лежачая, может быть и сильная тем, что — лежачая, о, не думайте дурного, это целый мир, очень сильный, только — низкий, без всякого презрения, а топографически, линейно-низкий: — ДОЛЬНИЙ — тише воды, ниже травы — блаженный мир! в котором я никогда не жила, в который только погружалась, ибо он — самое низкое, что* есть, самый уровень низости — море, а м<ожет> б<ыть>, — ниже уровня, минуя — уровень: родная бездна сна.

_____

Ваши сны до жути правильны. Всегда (когда впервые — с родным) много-много говорю и гляжу мимо. Это (миновение) — мое основное свойство, моя отмета. Даже старый Князь Волконский мне, однажды: — О Вас не говорю, во-первых — Вы вне суда, во-вторых — Вы просто говорите в профиль. (До этого он говорил о необходимости всё время глядеть прямо в глаза собеседнику. Я иногда тоже гляжу — но тогда уж совсем не вижу, вижу — другое, выходит — гляжу — сквозь.)

_____

Да, Кламар далёко, а Ревель — еще дальше.

_____

Итак, снимаю с Вас…

Бедных писаний моих Вавилонскую башню,

Писем — своих и чужих — огнедышащий холмик…[711]

— всю гору, друг, все горы, вплоть до последнего тарусского холма…

Делаю это дружески и даже — матерински. (По-кавказски Вы кажется могли бы быть моим сыном? Да моей дочери этой осенью будет двадцать два года!)

Вне обиды, вне разочарования, — привычно.

До свидания — в письме. Ремесло, конечно, перелом, нет, не перелом, — новый речной загиб, а м<ожет> б<ыть> и РАЗГИБ творческой жилы. Переломов у меня в жизни — не было. Процесс древесный и речной: рост, кажется?

                                       МЦ.

<Приписка поперек страницы:>

Во мне всё сосуществовало, создано* было, с самого начала: с самого моего двухлетия и рождения и до-рождения, с самого замысла матери, хотевшей, решившей сына Александра (оттого я и вышла поэт, а не поэтесса)[712]. Поэтому, Вы правы, хронология не подходит, но она всё же — дорожный посох.

Кроме того, напоминаю, Психея единственная из моих книг — СБОРНИК, т. е. составлена мной по примете чистого и даже женского лиризма (романтизма) — из разных времен и книг. Она — не этап, а итог[713]. В нее напр<имер> не вошла вся моя тогдашняя — русская, народная стихия — а как бывшая!

Просто — Гржебин[714] в Москве 1921 г. заказал небольшую книжку. Я и составила Психею, выбрала ее из огромного неизд<анного> материала 1916 г. — 1921 г. Выделила данную, эту, такую себя. (Из меня, вообще, можно было бы выделить по крайней мере семь поэтов, не говоря уже о прозаиках, рода*х прозы, от сушайшей мысли до ярчайшего живописания. Потому-то я так и трудна — как целое, для охвата и осознания. А ключ прост. Просто поверить, просто понять, что — чудо.)

Принять.

<Приписка на полях слева:>

О статье в Нови напишу непременно, не напоминайте и не торопите: за мной ничто не пропадает[715].

<Приписка на полях сверху, вверх ногами:>

Хорошо, что мы в Вашем сне гуляли, т. е. ходили. Сижу я только, когда пишу, а с человеком это для меня нестерпимая тяжесть. Я всегда из дому — увожу.

Впервые — Русский литературный архив. С. 217-220 (с купюрами). СС-7. С. 391–394 (полностью). Печ. по СС-7.

39-34. Ф.А. и О.А. Гартман

                         Милые друзья,

Итак, ждите меня в эту субботу, часам к семи, семи с половиной (NB! не галлицизм!)[716].

Тронута постоянством Вашего желания и даже решения — меня видеть.

До скорого свидания! Очень радуюсь встрече и музыке.

                                       МЦ.

Clamart (Seine)

10, Rue Lazare Carnot

14-го июня 1934 г., четверг.

Печ. впервые. Письмо хранится в РГАЛИ (ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 97, л. 5).

40-34. Ф.А. и О.А. Гартман

Clamart (Seine)

10, Rue Lazare Carnot

19-го июня 1934 г.

                         Милые друзья,

Я приготовила для вас пакет с красной курткой, Героем груда, Тезеем[717] и стихами и попросила дочь, не