Всё, что у меня есть - Марстейн Труде

— В любом случае, пришло время и тебе перебраться отсюда, — сказала я. Мне было жаль Нину, мне бы очень хотелось, чтобы все у нее сложилось как надо, чтобы жизнь ей улыбалась. В то же время я почти ей завидовала: было заманчиво вот так вдруг оказаться беременной, позволить судьбе самой сделать выбор, без твоего участия. Я помню, что в голову закралась мысль: а что, если бы и у нас с Толлефом вот так случилось? Никто из нас: ни Нина, ни Толлеф, ни я — больше никогда не был в той нашей квартире после того, как Нина уехала.

— А что Майкен? — спрашивает Бритт.

— Такое впечатление, что она восприняла это позитивно, — отвечаю я.

— А Гейр?

— Вот уж не знаю.

— А сколько лет вы прожили вместе? — допытывается Бритт.

— Почти десять, — отвечаю я.

Хенрик убирает тарелки со стола, Бобо разливает вино.

— А есть какое-нибудь слово, которое обозначает боязнь пожара? — спрашиваю я громко. — Какая-нибудь пожарофобия?

— Я не знаю. А как пожар по-латыни? — отзывается Бобо.

— Страх пожара у мужа моей подруги приобрел практически форму болезни, — поясняю я.

— «Огонь» по-латыни ignis, — вступает в разговор НРК, — так что вроде получается «игнисофобия».

— Игнисофобия, — повторяю я. — Вот что у него.

На прошлой неделе я ездила в ИКЕА и заказала кровать для Майкен и раскладной диван для себя. Я не могла дождаться, когда мы сможем переехать и я накуплю в квартиру разных других вещей. Я села в автобус у ИКЕА, поставив между колен два бумажных пакета со всякими кухонными принадлежностями, полотенцами, ершиком для туалета и коробкой для хранения вещей, и почувствовала прилив счастья. Счастья оттого, что у меня теперь есть новая разделочная доска, белые махровые полотенца. Я вспомнила, что когда-то давно, в ранней юности, у меня была мечта, в которой я боялась себе признаться, — отправиться в ИКЕА с мужем, в которого я была бы влюблена без памяти, и покупать вещи для нашего дома. Вместе обставлять наше семейное гнездышко, рожать детей. Не то чтобы я когда-нибудь зацикливалась на этом, но и такая мысль была мне не чужда.

— Я прожила с отцом Мари примерно двенадцать лет, — говорит Бритт.

— Я стараюсь избегать спиртного, — произносит Хильде, девушка Фердинанда. — Мы пытаемся завести ребенка.

Я лихорадочно соображаю, как мне реагировать — улыбнуться лучезарно или снисходительно, но чувствую только неприязнь. Непохоже, что она избегает спиртного, скорее наоборот.

— О, вот здорово! — восклицает Хенрик.

— Но это пока секрет, — вставляет Фердинанд.

— Мы уже давно пытаемся, — вздыхает Хильде.

Она очень молода и чувствует себя здесь немного не в своей тарелке. Но ей удалось привлечь к себе всеобщее внимание, и она ведет себя достаточно естественно. Все улыбаются ей, даже Сюзанна.

— Я должен был собрать сперму в такую пластиковую баночку, — доверительно понижает голос Фердинанд, и я думаю: «Слышал бы это Гейр!» Я обязательно должна ему об этом рассказать.

У нас были схожие взгляды на все. К людям мы испытывали любопытство, которое можно назвать доброжелательным, жадным, но никак не злым или нездоровым. Я помню, как мы по-доброму веселились, когда я читала вслух рождественские письма Элизы. Гейр лежал на диване и хохотал, хотя я знала, что в глубине души Элиза ему очень симпатична, в любом случае, он не испытывает к ней неприязни.

Хенрик попрощался и отправился спать, Фердинанд, Хильде и Бритт уехали. Тот, что с НРК, в конце концов предпринимает попытку меня поцеловать, когда мы выходим на балкон покурить. Я ощущаю слабую радость и вкус маленькой победы: у меня в жизни еще может что-то произойти. Я вдавливаю окурок во влажную землю цветочного горшка, такси с зажженными фонарями на крышах проезжают мимо, мужчина выгуливает черную собаку.

Но нет. Его рука стискивает мое плечо, балконные перила впиваются в спину.

Пухлые мягкие губы, совершенно чужие, непривычный поцелуй, незнакомые руки.

Нет.

Заостренные черты, лицо в сырости ночного воздуха похоже на маску. В моем теле словно сломался переключатель, оно отказывается отзываться на ласки.

В комнате кто-то поставил запись с песней Эдит Пиаф, Бобо и Сюзанна слились в долгом игривом танце. Стоявшая на полу бутылка опрокинулась и лежит словно специально для игры в «бутылочку».

От выпитого вина я впала в печаль и сентиментальность. Я уворачиваюсь от поцелуев.

Бобо и Сюзанна в танце опрокидывают высоченную пальму юкка, а я думаю о тех растениях, что стоят у меня дома в гостиной перед окном, как давно я их не поливала. Просто забыла об этом, а им нужна вода, потом мои мысли переключаются на Майкен, на то, что нужно ей. Новый непромокаемый комбинезон. Третья книга из той серии, которую она читает, новые кеды для физкультуры. Пластырь — с тех пор, как она ободрала коленку, у нас осталось совсем немного.

Я улыбаюсь смущенно и, как бы извиняясь, поднимаю руку, но он не останавливается, я упираюсь обеими руками ему в грудь и мягко отталкиваю его.

— Прости, — говорю я. — Я немного растеряна в последнее время.

Я немного растеряна в последнее время.

Я быстро возвращаюсь в комнату, он следует за мной и слегка покашливает, словно пытается прочистить горло, чтобы что-то сказать, но ничего не произносит.

— Ну а теперь время коктейлей! — кричит Бобо.

Но нет, мне нужно домой, завтра пасхальный вечер.

Ищу пальто.

— Спасибо большое за приятный вечер, — говорю я.

— Не уходи, — просит меня НРК. — Я хочу, чтобы ты осталась.

В том, как он это говорит, чувствуется вызов, смесь отчаяния и юмора, которая тут же добавляет ему шарма и на какое-то мгновение заставляет меня усомниться в том, что я действительно хочу уйти, но я ухожу.

В такси по дороге домой я думаю о Руаре. На часах половина третьего. Я прикидываю в уме, сколько ему теперь лет, сколько лет его детям, думаю, есть ли между ним и Анн интимная близость. Через некоторое время после того, как я встретила Гейра, Руар звонил и предлагал выпить кофе. Я думала, он хочет возобновить отношения. Я посоветовалась с Кристин и с Толлефом, сказала, что боюсь снова поддаться.

— Даже речи быть не может, — отрезала Кристин.

— Может, не стоит с ним встречаться? — мягко спросил меня Толлеф.

Но Руару нужно было мое прощение. Мы встретились в кафе, нам принесли по большому стакану кофе латте, почти белого из-за молока. Лицо Руара приобрело обыкновенно горестное выражение, голос звучал хрипло и тихо.

— Мне нужно утешение или отпор, но не равнодушие! Не смотри на меня так, Моника, — начал он. — Это невыносимо. Я старался. Да, я был непоследовательным, но я следовал за своими чувствами.

Утешение. Он хотел, чтобы я его утешала. Жалела или порицала, осудила за то, как он поступил со мной. Я чувствовала опустошение, бессилие, и мне нужно было зарядиться энергией в другом месте. Через два месяца после этого я забеременела Майкен.

Я возвращаюсь домой, в квартиру, которая уже перестала быть моим домом. Такси разворачивается перед подъездом и уезжает с зажженными огнями на крыше. На стекле маленького окошечка рядом с дверью виднеется отпечаток губ Майкен, на подоконнике лежат связанные шнурки и коробочка пастилок. В доме темно. Коробки. Словно они стоят у меня на пути и не дают мне начать новую жизнь. До того дня, когда новая квартира будет в моем распоряжении, осталась одна неделя. Состояние ожидания, которое невозможно ускорить, я не могу начать морально готовиться к переезду. Я не в силах понять, как Гейр решился остаться здесь, это лишнее подтверждение тому, что он не хочет двигаться дальше.

— Мое решение представляется совершенно правильным, — сказала я Бобо и Сюзанне. — Таким очевидным, что я не могу даже говорить об этом с Гейром. Грустно, конечно, расставаться, но в то же время замечательно.

В квартире тишина.