Всё, что у меня есть - Марстейн Труде

Он вручает каждому бокал с игристым вином. Я замечаю, что пахнет вкусно и что квартира уютная.

— Ремонт длился бесконечно, — говорит Бобо. — Хенрик вечно чем-нибудь недоволен. Осталось отделать спальню, но я боюсь, когда мы закончим ремонт там, Хенрик решит начать все заново.

Я бы хотела, чтобы здесь был Гейр. Я до сих пор не задумывалась о том, сколько всего мы не будем больше делать с ним вместе, сколько всего исчезнет в черной дыре развода. Мне очень нравились его друзья. Сколько у нас было по-настоящему приятных вечеров, когда мы ужинали у кого-то, ходили куда-то вместе с друзьями Гейра или они приходили к нам. А когда Гейр оказывался в компании моих друзей, было еще чудеснее. Я все чаще вспоминаю о каких-то чертах характера Гейра, которые уже забылись. Его качества и таланты, например его умение создать благожелательную атмосферу, он вообще умел все и всегда держать под контролем, спокойно и ненавязчиво.

В квартире Хенрика и Бобо три огромные комнаты, следующие одна за другой. Третья служит одновременно кухней и столовой. Высота потолков не меньше трех метров. Здесь просто изобилие книг: целая стена от пола до потолка занята стеллажами, доверху забитыми книгами. Когда несколько недель назад за ланчем выяснилось, что Бобо — большой любитель художественной литературы, я пришла в восторг, но еще больше меня обрадовало то, что он читал все интересные романы, вышедшие за последние годы. У меня на все это совершенно не хватало времени или просто руки не доходили. Его удивило мое оживление, я ведь и не открывала многое из того, что прочел он. После этого я проглотила две норвежские книги, изданные в прошлом году, которые Бобо упомянул как обязательные к прочтению, один из писателей оказался его другом.

Нас за столом восемь человек: Сюзанна и Бритт, Бобо и Хенрик, мой коллега Фердинанд и его подружка, которая работает в министерстве образования и науки — ее зовут Хильде. Еще мужчина, которому на вид около сорока, он работает в телекомпании НРК, я не запомнила ни его имени, ни чем конкретно он занимается, вроде чем-то связанным с культурой, может руководитель проекта?

Все нахваливают угощение.

— Я расстался с мамой на автобусной остановке в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году, с тех пор я ее больше не видел, — говорит Бобо. — Я в то время решил стать писателем. И кто знает, может быть, эта мечта бы сбылась, если бы я не расстался с ней тогда? Мое сопротивление, подавленность, страх и презрение по отношению к самому себе — все исчезало, когда она была рядом. — Он бросает взгляд на Хенрика.

— Я стал довольным, гармоничным, самовлюбленным, — продолжает Бобо. — И в конце концов смертельно скучным.

И он разражается громким смехом.

— Ты хочешь быть писателем? — спрашиваю я.

Бобо с тоской возводит глаза к потолку.

— Ну а кто же не хочет? — отвечает он.

— Я вот не хочу, — говорит Хенрик.

Бобо снова смеется, громко и пронзительно.

— Моника, признайся, а у тебя есть мечта стать писателем? — спрашивает Хенрик.

Я улыбаюсь и качаю головой.

— Нет, — отвечаю я, — хотя, признаться честно, я не мечтала и о том, чтобы писать рекламные тексты.

Сюзанна и Бритт обсуждают норвежский фильм, вышедший в прошлом году.

— Мне он ужасно не понравился, — говорит Сюзанна. — Можешь считать меня бездушной, но та сцена с ребенком — самая пафосная из всех, что мне приходилось видеть.

— Может быть, у меня есть маленькая несбывшаяся мечта о том, чтобы заниматься журналистикой, — говорю я Хенрику.

— Друг, с которым она живет, — повар, — поясняет Бобо.

— Ой, как же тебе повезло, — говорит Хенрик.

— Да, но мы как раз собираемся разъехаться, — поясняю я.

— Нет! — подает голос мужчина с НРК. — Никогда не расставайся с поваром!

Я смеюсь.

— Я сам так сделал, — говорит он. — Правда, она работала поваром на фабрике-кухне и готовила самую унылую еду в мире.

Он кажется симпатичным, когда улыбается.

— Это потому, что у тебя самой нет детей, — убеждает Сюзанну Бритт. — Иначе ты бы не относилась с таким равнодушием к подобным сценам. Я так рыдала, что у меня лифчик промок.

Бритт — одинокая женщина, она воспитывает двенадцатилетнюю дочь.

— Не стоит меня в этом упрекать, и ты это знаешь, — отвечает Сюзанна.

Я спрашиваю Бобо, какой цвет стен они выбрали для этой комнаты.

— Хм… Белый? — он обводит глазами комнату.

— Чисто белый? — удивляюсь я.

— Лучше спроси Хенрика, — сдается он.

— Да нет, не чисто белый, — отвечает Хенрик. — Античный белый.

— Чисто белый выглядит немного стерильно, — говорю я, и Хенрик соглашается.

Я рассказываю, что Гейр поможет мне отремонтировать мою новую квартиру.

— Там такие жуткие обои из стекловолокна с рисунком из рыбьих скелетов, — поясняю я. — Они совершенно уродские. Я хочу, чтобы у меня были ровные светлые стены.

— Да, такие обои из стекловолокна всегда выглядят отвратительно, — соглашается Хенрик.

Мне приходит СМС от Нины: «Я смертельно устала. Может, мы оставим дома мужиков и детей и рванем вместе на какой-нибудь греческий остров?» Но я-то знаю, что она это не всерьез, она совсем не это имеет в виду.

— Это очень любезно со стороны Гейра, — вступает Бритт.

— Ну, мы же остались друзьями, — отвечаю я.

Нина и Трулс познакомились, когда Нина училась в старших классах, и с тех пор они вместе. Они расставались всего на год, когда Нине было около двадцати. Тогда Нина заявила Трулсу, что каждый из них должен попробовать себя в отношениях с кем-то другим, а потом они воссоединятся, чтобы не расставаться уже до конца своих дней. Они договорились встретиться снова через год и с головой погрузились в поиски новых возлюбленных. Все шло, как и планировалось, и теперь Нина клятвенно заверяет, что это сблизило их гораздо сильнее, чем если бы они не стали брать паузу и не пережили опыт других отношений.

Трулс в тот год трижды заводил непродолжительные романы, у Нины случилась довольно серьезная история с кем-то из ее выпуска. Но она скучала по Трулсу. Когда условленный период завершился, они оба уже разобрались в себе, но в то же время привыкли быть порознь, так что не зависели друг от друга, как это бывает в других парах. Прошло еще три года, прежде чем они съехались, Нина все откладывала, хотела пожить в студенческой квартире вместе с нами. То, что мы с Толлефом перебрались в другое место и в нашей комнате поселились новые жильцы, облегчило для нее принятие решения, но это случилось уже тогда, когда она обнаружила, что беременна Норой.

Нина лежала на диване в нашей общей квартире, положив руки на живот, и твердила: «Боже мой! Боже мой!» Она не была уверена ни в чем — ни в Трулсе, ни в ребенке, ни в новой квартире. «Мне же только двадцать пять», — говорила она.

Я убеждала Нину, что мне, например, очень комфортно жить вдвоем с Толлефом.

— Но теперь все совершенно по-другому, не так, как было, когда вы жили здесь, — сказала Нина. — Янне и Йенс сидят по своим комнатам. А Рикард совершенно изменился.

Я оглядывала красные стены, внушительных размеров плакаты с фильмами и афиши концертов, которые висели там уже много лет. Я думала о том, что в этой квартире ничего не меняется к лучшему и те, кто там живет, сами не готовы двигаться вперед, все принимали раз и навсегда установленный порядок вещей, который было все труднее и труднее изменить. Совместное проживание только делало негативные стороны человека более выпуклыми: если ты был скупым — становился жадным, а если щедрым — превращался в транжиру и мота. Если прежде ты был несобранным, то постепенно привыкал закрывать глаза на хаос вокруг, а если нетерпимо относился к беспорядку и грязи, нетерпимость вырастала до масштабов ненависти. Если ты был открытым человеком, в конце концов оказывался с душой нараспашку, и наоборот. Рикард отлично втянулся в компанию в качестве четвертого человека, он мог быть забавным, обожал вечеринки, иногда готовил огромную кастрюлю еды, однако сам по себе он не был тем, с кем бы мне захотелось проводить время. И я хорошо представляла себе, что, когда мы с Толлефом съехали из общей квартиры, Рикард стал ни рыба ни мясо.