Сизиф - Алексей Ковалев

— Где преступный царь Коринфа?

— Ты, как видно, считаешь, что заехал в овечье стадо или, того лучше, — в ячменное поле, готовое разбежаться перед тобой во все стороны, — сказал Сизиф, подходя к всаднику и взявшись за уздечку его коня, — назови-ка нам лучше свое имя, сынок.

— Я — Эгисф, сын Фиеста, который царствует теперь в могучих Микенах. А кто ты такой?

— Преступные цари никогда Коринфом не правили. Но ты, по молодости лет, можешь и не знать об этом. Я — Сизиф, коринфский царь. И, право, не знаю за собой никакой провинности перед Микенами.

— А где же Язон?

— Мы еще поговорим об этом, если останется охота у нас обоих. Но ты сказал, что ищешь царя. Он перед тобой.

— Откуда мне знать, не самозванец ли ты?

Толпа вокруг дружно сомкнулась на полшага, и конь под Эгисфом беспокойно переступил ногами.

— Придется поверить мне на слово, юный Эгисф. Слово коринфян дорогого стоит. Может быть — всего золота Микен.

— Ты мне не нужен.

— Я тоже так думаю. Теперь вопрос в том, нужен ли здесь ты — на храмовой площади, посреди мирных жителей, с обнаженным оружием.

— Я вижу среди вас и солдат.

— Стража не должна смущать тебя. Эти добрые воины здесь просто для порядка, на всякий случай. Вдруг какому-нибудь невежде вздумается смутить наш покой, начать указывать городу, как ему следует поступать.

Всадник, так и не вложивший меча в ножны, дернул поводья, запоздало сдерживая лошадь.

— Ты, должно быть, храбрый юноша, раз решаешься совершать вылазки столь незначительными силами, — продолжал Сизиф, тоже успокаивающе похлопывая по конской шее.

— Чего мне бояться? — громче, чем нужно, ответил Эгисф. — С Коринфом я не воюю. Мне нужен только Язон, повинный в заговоре против моего отца.

— Но Фиест, по милости богов и на радость всем нам, остался жив. Что же ты собираешься сделать с Язоном, на котором нет крови твоего отца?

— Случай спас отца, не добрая воля твоего Язона! И он должен быть наказан.

Сизиф отпустил коня и, отступив назад, сложил за спиной руки.

— Мне жаль, что так неудачно сложился твой день. Вероятно, ласка перебежала тебе дорогу, а ты так торопился, что не заметил. Мы желаем тебе вернуться домой в целости и сохранности. И не предпринимай сегодня особо отчаянных поступков, чтобы неудача не огорчила ни тебя самого, ни твоих достойных отца с матерью.

Из груди молодого пелопида вырвалось рычание, он плашмя ударил мечом по крупу коня, от чего тот бешено затанцевал.

— Ты не смеешь упоминать имя матери моей! Это еще одно преступление вашего гнусного царского семейства! Мы знаем, кто пропитал маслом ее одежды и поджег дом, в котором она ютилась. Может быть, разум ее давно помутился из-за козней все того же Язона, и она уже не могла порадоваться победе своего отца… — Юноша запнулся, поняв, что сказал лишнее, и закончил яростным криком: — Никто не имел права лишать ее жизни!

— Да обретет мир душа бедной Пелопии. Я всем сердцем сочувствую твоей утрате. Однако намеки твои темны. Ты обвиняешь в смерти своей матери кого-то из нас?

— Да! Ее! — Эгисф протянул вооруженную руку в сторону храма, где у двери виднелась почти неразличимая тень Медеи. — Эту чужеземную колдунью, не постеснявшуюся послать собственных детей, чтобы исполнить свой чудовищный замысел.

— Дети царицы не покидали этого храма в последние три дня, а до того долгое время жили в моем доме. Остерегись указывать перстом на ту, о которой мало что знаешь. И вот что, мальчик. Ты уже довольно много времени занимаешь нас своими путаными речами. У Коринфа есть свои дела. Ступай домой, передай царю Микен, что мы охотно выслушаем его требования, когда они будут представлены в надлежащей и спокойной форме, как это принято у добрых соседей. Если такие требования существуют и лишены вздорных вымыслов или необдуманных притязаний, Коринф сумеет на них ответить. Прощай.

Повременив мгновение, микенский царевич грубо потянул повод, поворачивая коня, и медленно двинулся к спуску. В толпе успели прозвучать два-три смешка, но Сизиф поднял руку, и на площади воцарилась тишина.

Бесшумно струились, свиваясь в пальцах Клото, нити судеб — тех, чье появление здесь было мимолетным, и тех, кто отныне уходил в тень коринфской истории, и выступавших в этот момент на самое освещенное место, и остального множества, без незаметного и постоянного присутствия которого была бы невозможной эта игра света и тени, — всех, кроме еще не рожденных, которым прозорливая Лахесис пока только отмеряла сроки, и тех троих, чью жизнь, воспользовавшись людским неразумием, оборвала бесстрастная Атропос.

10

Молодая женщина, в облике которой можно было бы узнать некоторые черты Антиклеи, если представить себе, что она лет на десять моложе и что ее застали врасплох полуодетой, вошла в дом, открыв дверь своим ключом. Наташа повременила у двери, прислушиваясь к мертвой тишине, затем пошла в комнату отца, отмечая по пути, что, кроме бросающейся в глаза пыли, никакого беспорядка в доме нет.

Артур лежал на диване, отвернувшись лицом к стене. Она подошла ближе, наклонилась над ним и, не услышав дыхания, постояла еще немного, пока не увидела, как едва заметно приподнимается на его плечах плед.

Сдвинув шторы, поскольку на улице стоял солнечный день, она ушла на кухню, открыла заднюю дверь на веранду и вокруг дома вышла к машине, чтобы тем же путем привести гостя. Когда через полчаса Артур показался в дверях кухни, они сидели на воздухе, негромко беседуя за чашкой кофе.

— Я уж решила, что мы тебя не дождемся. Здравствуй, — сказала дочь, подойдя к отцу и быстро его поцеловав. — Это — мой друг, Виктор. Хотели зайти взглянуть, не наносишь ли ты себе непоправимого вреда.

Мужчины пожали друг другу руки.

— Кофе сварить? — спросила Наташа. — Или ты голоден?

— Есть не хочу, спасибо, а кофе было бы замечательно. Мы раньше не встречались с вами, правда?

— Нет. У Наташи я бываю довольно часто, а в этом доме впервые.

Они помолчали.

Артур пытался вспомнить, сколько раз в последнее время он видел дочь, и удивлялся ее такту, потому что из всех посещений, которых было порядочно, ему запомнилась только эта множественность. Они, безусловно, говорили о чем-то, но, если она задавала вопросы, они касались столь малозначимых вещей, что, ответив, он тут же об этом забывал. Основное время она проводила в делах, наводя кое-какой порядок, пополняя запасы еды в холодильнике, орудуя со стиральной машиной и прочими шумными приспособлениями, но ей удавалось все это совершать незаметно. Его участие во встречах сводилось, кажется, к выражению благодарности за то или иное своевременное пособничество его отсутствию в миру. Она не знала, чем он занят. Видела, что работает, и не донимала ни советами, ни упреками. Но вот все же не выдержала. По-своему, без всяких уловок привела консультанта, чтобы оценить, остается ли отец в пределах допустимого умопомешательства.

С удовольствием выпив крошечную чашку крепкого кофе и получив вторую, Артур спросил:

— Что, собственно, вызвало твое беспокойство?

— Да ничего особенного. Так, одна вещь. Ты худо-бедно, но все же интересовался моими делами. И вот я не помню, когда ты в последний раз о чем-нибудь спросил. Не то чтобы это меня обижало, но как-то странным показалось. Довольно много времени ведь прошло.

— Сколько, примерно?

— Боюсь, месяца три, а то и четыре. Тебе хоть звонят?

— Звонил кто-то. Это некрасиво с моей стороны, я согласен. Вам это тоже кажется подозрительным? — обратился он к гостю, отметив про себя, что не запомнил его имени.

— Не знаю. Нет, я бы так не сказал — ответил тот. — Я, например, когда чем-то своим занимаюсь, могу быть очень неприятным для окружающих.

— Включая любимую дочь? — спросила Наташа. — Единственного близкого человека?

— Близкие-то сильнее всего раздражают.

Гость как будто его оправдывал, но заступничество это было непрошеным и несоразмерным. Кроме того, Артуру вообще непривычно было поддерживать беседу такого рода. Она не имела отношения к тому, чем в последнее время были заняты его мысли, казалась бессодержательной, лишней. А вместе с тем он ощущал смутное обязательство перед дочерью, которая все еще ждала ответа на свой вопрос, слабо сформулированный, но тем не менее прозвучавший.

— Скажите пожалуйста, — обратился он вновь к приятелю дочери, — в какой мере вы знакомы с греческой мифологией?

— Вы как-то так спрашиваете, что возникает желание уклониться от ответа, — улыбнулся тот.

— Известно ли вам, по крайней мере, кто такая Медея?

— Страстная особа, кажется. Это она ведь погубила своих детей, наказывая мужа за измену?

— Более или менее. Есть и другие варианты. Это, собственно, сюжет Еврипида, а затем Сенеки, Ануйя и так далее. Один наш с вами соотечественник высказывает предположение, что Еврипиду была вручена коринфянами немалая сумма денег за то, чтобы он представил дело именно в таком свете. Жителям Коринфа пришлось многие десятилетия замаливать свой грех тягостными, изнурительными обрядами, ибо это они до смерти забили камнями детишек, которые, выполняя просьбу матери и не ведая, что творят, отнесли смертоносный подарок Креузе, новой пассии Язона. На самом деле это только еще один вариант мифа, но, основывая на нем свои домыслы, наш исследователь пришел к мысли о социальном заказе. Драматург, будучи выдающимся художником, овладел умами на много веков вперед и избавил очередное поколение коринфян от бремени раскаяния.