Декабристы - Бригита Йосифова

Но в Петербурге неспокойны. Лунин опасен и когда молчит. Его молчание не предвещает ничего хорошего…

15 сентября 1839 года Лунину снова разрешают переписку. И уже в первом его письме неслыханная дерзость. «Пусть мне покажут закон, — писал он, — который бы запрещал излагать политические идеи в письмах к своим родственникам».

Но Лунин воюет не только в письмах. В годы своего заточения он усердно работает над проблемами Тайного общества, глубоко анализируя доклад Следственной комиссии. Труды Лунина имеют исключительное историческое значение. Помощником ему был Никита Муравьев. Оба обсуждают отдельные главы, сверяют свои наблюдения, припоминают прошедшие политические события. Никита Муравьев делает свои заметки на полях рукописи[29]. Без наличия какой-либо литературы, без средств, при отсутствии архивных материалов Лунин работает над своими трудами, увлекаемый одной-единственной целью — доказать истинность и правоту революционных идей.

Он далеко от Петербурга, далеко от Невы. Поблизости бушует могучая Ангара. За его плечами пятнадцать лет каторжного труда в рудниках, теперь пребывание в диком и незнакомом краю.

При свете свечи Лунин продолжает упорно писать с ясным сознанием того, что эти выстраданные им строки не пропадут, а принесут пользу будущим поколениям России.

В заключение одного из его трудов читаем: «Власть, на все дерзавшая, всего страшится. Общее движение ее не что иное, как постепенное отступление, под прикрытием корпуса жандармов, пред духом тайного общества, который охватывает ее со всех сторон. Отделилась от людей, но не отделяется от их идей».

И далее о декабристах: «У них отняли все: звание, имущество, здоровье, отечество, свободу; но не могли отнять у них любовь народную. Она обнаруживается благоговением, которым окружают их огорченные семейства; религиозным чувством, которое питают к женам, разделяющим заточение мужей своих; ревностью, с которой собирают письмена, где обнаруживается животворящий дух изгнанников. На время могут затмить ум русских, но никогда их народное чувство».

Деятельность Лунина стала известна врагам. Среди местных чиновников нашелся предатель, и в руки генерал-губернатора Руперта попали рукописи Лунина. Они тут же были отосланы в Петербург. Руперт рассчитывал на повышение в чине. «Страшные» строки подносит императору сам шеф полиции Бенкендорф.

Император прочитал лишь несколько строк и собственноручно написал: «Произвести внезапный обыск у Лунина, арестовать, изолировать под строжайшим надзором от других, в тюрьму!» Приближенные готовят секретный пакет с тайными распоряжениями, куда и как переместить Лунина.

Царские курьеры немедленно отправляются в путь. 28 дней скачут по засыпанным снегом дорогам, сквозь бури и метели. Недосыпая, охрипнув от стужи, изнуренные от усталости, они спешат исполнить повеление — скорее доставить генерал-губернатору царскую депешу.

В одну из ночей в Урике толпа жандармов окружает дом Лунина.

С яростной силой стучат в ворота. Открывает им сибиряк Васильевич. Крестясь, он встречает жандармов. Ему велят разбудить Лунина. Явились его арестовать.

Старший чиновник Успенский смотрит на охотничьи ружья, развешанные на стене, и приказывает их взять. Лунин с готовностью отзывается:

— Разумеется, разумеется, надо взять. Оружие — это что-то страшное, ведь господа свыклись с палками.

Начинается тщательнейший обыск. Находят «Взгляд на русское Тайное общество» на французском языке и «Разбор доклада» (Донесения Следственной комиссии) на английском языке.

В пять часов утра Лунина выводят из дома. Со всех сторон, несмотря на ранний час, собираются люди, простые крестьяне-сибиряки. Случайно там оказался и Сергей Волконский. Сильно обеспокоенный, он спрашивает друга на французском языке, нуждается ли он в деньгах…

Свидетелем этой утренней сцены был государственный ревизор Львов, один из чиновников, который с симпатией относился к Лунину. «Во дворе стояла толпа людей, — пишет он. — Все прощались, плакали, бежали за телегой, в которой сидел Лунин, и кричали ему вслед: „Да благословит тебя бог, Михаил Сергеевич! Даст бог, еще вернешься! Будем беречь дом твой, за тебя молиться!“ А один крестьянин, старик, даже бросил ему в телегу чугунок с кашей».

Сергей Волконский спешит домой, будит жену. Затем зовет к себе Никиту Муравьева, Панова, Якубовича, которые жили в соседних селах. К ним присоединяется и ревизор Львов.

Мария Волконская в отчаянии. Лихорадочно берет шубу мужа, отпарывает подкладку. С какой-то доброй и чистой решительностью собирает все свои деньги и зашивает их в подкладку шубы. Затем энергично повязывает шаль на голову. Они должны найти Лунина и передать ему шубу с деньгами! Целая группа бросается к лошадям и скачет тридцать верст окольными путями, чтобы догнать почтовый дилижанс, встретить своего друга и обнять его в последний раз.

«Было еще холодно и довольно сыро, — вспоминает ревизор Львов. — На полях лежал снег. И так как неподалеку от того места, где мы спешились, находился дом Панова, он нам принес самовар и ковер. Мы уселись на него и стали ожидать Лунина с жандармами. Пили горячий чай. И, несмотря на старание Якубовича утешить нас рассказами о разных случаях и Панова согреть нас уже третьим самоваром, все мы были в очень тяжелом настроении. Слышим колокольчики… Все вскочили, и я вышел на дорогу.

Лунин, как ни скрывал своего смущения, увидев нас, был бесконечно тронут встречей. Как всегда, он смеялся, шутил и своим хриплым голосом обратился ко мне со словами:

— Я говорил вам, что готов… Они меня повесят, расстреляют, четвертуют… Пилюля была хороша!

Дали ему чаю, одели в приготовленную шубу, обнялись и распрощались навсегда».

Доставили Лунина в Акатуй, где, закованного в цепи, бросили в местную тюрьму. Там, в этом страшном месте, известном тяжелыми, отравляющими испарениями оловянных рудников, он провел последние годы своей жизни.

По словам Полины Анненковой, там воздух настолько нездоров, что в окружности трехсот верст нельзя было увидеть никакой птицы — все погибали.

Из Акатуя не идут письма, не выходят живые свидетели. Туда не наведываются русские религиозные странники. Богатые торговцы не ищут там рынка для своих товаров.

О жизни Лунина в Акатуе данные очень скудны.

Пройдет целых восемьдесят лет, и в руки внука декабриста Сергея Волконского, в руки молодого Сергея (сына «мальчугана» Миши Волконского) попадут двенадцать писем Лунина, которые он тайно отправил из Акатуя. Девять из них написаны на французском языке и адресованы Сергею и Марии Волконским, а три, написанные по-английски и на латыни, адресованы Мише Волконскому.

В один из холодных январских дней 1842 года из своего каземата, в спешке, на куске бумаги, скрытно от всех, плохим пером и отвратительными чернилами, Лунин напишет Марии Волконской: «Дорогая сестра по изгнанию! Оба Ваши письма я получил сразу. Я тем более был растроган этим доказательством Вашей дружбы, что обвинял Вас в забывчивости… Равным образом благодарю Вас за теплый жилет, в котором я очень нуждался, а также и за лекарства, в которых я не имею нужды, так как мое железное здоровье противостоит всем испытаниям. Если Вы можете прислать мне книг, я буду Вам обязан…

Письма детей доставили мне большое удовольствие. Я мысленно перенесся в Ваш мирный круг, в котором те же романсы раздаются с новою прелестью и те же вещи говорятся с новым интересом… У меня нашлось бы еще тысяча и тысяча вещей сказать Вам, но на это нет времени… Прощайте, дорогая сестра по изгнанию, пусть бог и его добрые ангелы охранят Вас и Ваше семейство. Вам совершенно преданный Михаил».

И ниже на английском языке: «Дорогой мой Миша! Благодарю тебя за доброе твое письмо. Счастлив видеть, что ты сделал некоторые успехи в английском языке. Иди и впредь по этому пути, не теряй своего времени — и ты скоро сделаешься искусным сотоварищем и я полюблю тебя еще больше, чем прежде. Целую руку твоей сестрички и остаюсь навсегда твой добрый друг Михаил».

Следуют строки и к Сергею Волконскому: «Дорогой мой Сергей Григорьич! Архитектор Акатуевского замка, без сомнения, унаследовал воображение Данте. Мои предыдущие тюрьмы были будуарами по сравнению с тем казематом, который я занимаю. Меня стерегут, не спуская с меня глаз. Часовые у дверей, у окон — везде. Моими сотоварищами по заточению является полсотня душегубов, убийц, разбойничьих атаманов и фальшивомонетчиков.

Кажется, меня, без моего ведома, судят в каком-то уголке империи. Я получаю время от времени тетрадь с вопросами, на которые я отвечаю всегда отрицательно… Все, что прочел я в Вашем письме, доставило мне большое удовольствие. Я надеялся на эти новые доказательства нашей старинной дружбы и полагаю, что бесполезно говорить Вам, как я этим растроган.

Передайте тысячу любезностей Артамону[30], равно как и тем, которые провожали меня и которых я нашел на привале на большой дороге. Прощайте, дорогой друг, обнимаю Вас мысленно и остаюсь на всю жизнь Ваш преданный Михаил».