Декабристы - Бригита Йосифова

Это письмо казалось излишним для такого знатного путешественника. Россия знала де Кюстина. Лично Николай I был осведомлен о бурной и трагичной судьбе деда и отца де Кюстина — аристократах, чьи головы были отсечены беспощадной гильотиной Робеспьера. Дед, Адам Филипп де Кюстин, был знаменитым генералом, а его отец — 22-летним дипломатом правительства Людовика XVI при дворе Брауншвейгского герцогства. Когда голова генерала была снесена гильотиной, его сын дерзко расклеил на улицах Парижа листовки о невиновности французского военачальника. Правительство арестовало его, и в 1794 году он также был казнен.

Гибель отца и деда от гильотины революционной Франции была лучшей рекомендацией Астольфа де Кюстина царскому двору и русским аристократам. Достаточно было де Кюстину произнести свою фамилию, овеянную славой мученичества, и двери каждого знатного дома гостеприимно раскрывались перед ним. Де Кюстин привлекал к себе и личным обаянием, популярностью — ведь он был одним из известных литераторов Франции. Совсем еще юным, едва достигнув совершеннолетия, он отправился в длительное 11-летнее путешествие. Объездил Англию, Шотландию, Швейцарию и Калабрию. Одна за другой выходили его книги — живые и увлекательные повествования об этих путешествиях. Его книга «Мир, какой есть» вышла в 1835 году. Сразу поело этого он отправился в Испанию и написал блестящий труд «Испания при Фердинанде VII», который получил высокую оценку и в России. Видный историк Т. Н. Грановский отмечал, что «это лучшая работа об Испании периода до последней гражданской войны».

Книги де Кюстина имели большой успех благодаря острому и умному слову, наблюдательности автора. Французский литератор был известен и своими пьесами, которые ставились на сцене «Комеди франсез», переводами современной ему английской поэзии, романами и регулярными публикациями в больших французских литературных журналах.

Но странной оказалась судьба этого француза! Из-под его пера вышло много разнообразных книг, а он остался известным в истории только одной-единственной — «Россия 1839 года». Де Кюстин был другом Шатобриана, находился в приятельских отношениях со знаменитой француженкой мадам Рекамье, посещал ее салон, слушал поэтические выступления самого Ламартина[32]. Именно там, в аристократических литературных салонах Франции, де Кюстин познакомился с Н. Тургеневым, Н. Гречем и другими. А видные представители «мыслящей России» знали его на своей родине не только как блестящего писателя, но и как остроумного собеседника, с большими знаниями и незаурядным умом. Знали его милым человеком, весьма любезным, бесконечно приветливым и необычайно стеснительным.

И все же парадоксально, что де Кюсгин лишь своей книгой о России получил место в литературной истории. Нам, далеким потомкам второй половины XX века, история написания книги «Россия 1839 года» интересна и примечательна. Она показывает, что честный характер аристократа-француза взял верх над его «голубой» кровью. Он нарушил традицию рода де Кюстинов слепо служить королям…

Политическое кредо путешественника было известно всем. Маркиз Астольф де Кюстин был убежденным клерикалом и консерватором. Его решение совершить путешествие по России было одобрено правительством Российской империи.

Император Николай I был уверен, что будет сочинен в его честь еще один хвалебный гимн. Он надеялся, что еще раз будут заклеймены декабристы, «вольнолюбцы», которых, увы, еще было немало в России, и будут посрамлены в истинно французском духе. Вот почему Николай оказал теплый прием французу, приглашал его во дворец и на различные церемонии, вплоть до венчания своей дочери великой княгини Марии с ее молодым избранником. Николай провел с Кюстином многие часы в доверительных беседах. Сама русская императрица Александра Федоровна оказала ему гостеприимство в своем дворце. Все без исключения русские вельможи и князья оказывали этому иностранцу большое внимание, заискивали и даже раболепствовали перед ним.

Де Кюстин приехал в Россию с искренним намерением написать о том, что сможет увидеть. Сам он был уверен, что увидит немало благоприятного для репутации императорского двора.

Но случилось совершенно обратное. Он возвратился во Францию убежденным либералом. И первое, что он сделал по возвращении, — это был визит к мадам Рекамье, в ее салон, где он впервые прочитал отрывки из своей рукописи о России. Вот что писал тогда из Парижа Тургенев князю Вяземскому: «Я думаю, что он очень враждебно настроен к нам, — так по крайней мере предварила меня Рекамье, коей он читал отрывки. Сначала не был таков, но многое переиначил еще в рукописи».

Книгу пронизывает категорическое неприятие царского самодержавия. Раболепие вельмож, любезные разговоры с императором и императрицей не могли ввести в заблуждение острый и все схватывающий ум француза. Факты реальной действительности говорили сами за себя, они были так же сильны, как и логические умозаключения путешественника.

Книга де Кюстина начинается с педантичных подробностей, с длинных и подробных описаний. Встречаются в ней и не совсем верные, а иногда и просто ошибочные суждения, как, например, о выборе Петром I Петербурга в качестве столицы Русской империи.

Француз ездил по Петербургу с широко раскрытыми глазами. Он бывалый, опытный человек, слишком наблюдательный путешественник, чтобы умиляться оказываемым ему вниманием. Любезные гиды и проводники показывают ему дворцы, прекрасные памятники, достопримечательности. Но он умел смотреть! И еще как умел! Так, он спокойно и с любопытством выражает пожелание посетить… Петропавловскую крепость. Легкое смущение, поначалу отказывают, затем любезно предлагают посетить собор в крепости, в котором погребены многие русские цари. Он медленно идет мимо чугунных плит, на которых отлиты исторические имена: Петр I, Екатерина II, Александр I…

И не восторженные строки рождались из-под его пера. Де Кюстин писал: «В этой могильной цитадели мертвые казались мне более свободными, чем живые. Мне было тяжело дышать под этими немыми сводами… Если бы в решении замуровать в одном склепе пленников императора и пленников смерти, заговорщиков и властителей, против которых эти заговорщики боролись, была какая-нибудь философская идея, я мог бы еще перед подобной идеей смириться. Но я видел лишь циничное насилие абсолютной власти, жестокую месть уверенного в себе деспотизма. Мы, люди Запада, революционеры и роялисты, видим в русском государственном преступнике невинную жертву абсолютизма, русские же считают его низким злодеем. Вот до чего может довести политическое идолопоклонство.

Каждый шорох казался мне заглушённым вздохом. Камни стенали под моими шагами, и сердце мое сжималось от боли при мысли об ужаснейших страданиях, которые человек только в состоянии вынести. Я оплакивал мучеников, томящихся в казематах зловещей крепости. Невольно содрогаешься, когда думаешь о русских людях, погибающих в подземельях, и встречаешь других русских, прогуливающихся над их могилами».

…Для француза наступили дни приемов, развлечений, визитов и балов. Его окружили исключительным вниманием. Показывали несказанно красивые частные сады и парки, золото и великолепие аристократических домов. Показывали ему богатство и суету… С изяществом и пониманием русские князья рассказывали ему о редких видах трав, цветов, кустарников. Они водили его по своим имениям, разговаривали с ним на изысканном французском языке, а дамы элегантно шуршали шелками своих туалетов. Вечерами, возвратившись в гостиницу, француз брал тонкие листы бумаги и начинал писать. Свеча трепещет над листом, перо скользит по бумаге. Слова… Слова… И спустя несколько месяцев мир в изумлении прочитал их, а император в отчаянии воскликнул:

— Моя вина, зачем я говорил с этим негодяем!

А после долгих и утомительных поездок и визитов де Кюстин записывал: «Роскошь цветов и ливрей в домах петербургской знати меня сначала забавляла. Теперь она меня возмущает, и я считаю удовольствие, которое эта роскошь мне доставляла, почти преступлением. Благосостояние каждого дворянина здесь исчисляется по количеству душ, ему принадлежащих. Каждый несвободный человек здесь — деньги. Он приносит своему господину, которого называют свободным только потому, что он сам имеет рабов, в среднем до 10 рублей в год, а в некоторых местностях втрое и вчетверо больше. Я невольно все время высчитываю, сколько нужно семей, чтобы оплатить какую-нибудь шляпку или шаль. Когда я вхожу в какой-нибудь дом, кусты роз и гортензий кажутся мне не такими, какими они бывают в других местах. Мне чудится, что они покрыты кровью. Я всюду вижу оборотную сторону медали. Количество человеческих душ, обреченных страдать до самой смерти для того лишь, чтобы окупить материю, требующуюся знатной даме для меблировки или нарядов, занимают меня гораздо больше, чем ее драгоценности или красота.