Они стояли насмерть - Олег Селянкин

— Видать, ранение сказывается.

— Любченко. Выставить наблюдателя, — устало сказал Норкин.

— Есть!.. Ты, Коробов, приглядывай за фрицем и завтрак приготовь, а я приказ выполню.

Любченко поднялся, но Коробов поманил его пальцем и шепнул:

— С выпивкой можно?

— Ага. А ты спроси у лейтенанта… Кубенко! Пидешь в дозор. Айда я тебя разведу, — распорядился Любченко. Кубенко, коренастый парень, земляк и одногодок Любченко, молча поднялся и пошел за своим новым начальником.

— Разрешите обратиться, товарищ лейтенант?

— Что, Коробов?

— Когда вы избу осматривали, я тоже искал, — Коробов замялся, посмотрел на товарищей, словно просил их поддержать, и сказал: — Мне попалось несколько бутылок коньяку… Я взял парочку…

— Добро! Сейчас к завтраку по сто грамм как раз будет.

День прошел спокойно. Погони не было. Может быть, и была бы она, но помощь к морякам неожиданно пришла с воздуха. Домик лесника давно был на примете у командования Красной Армии, и утром, воспользовавшись летной погодой, над ним появились бомбардировщики.

Немцы, посланные за писарями, нашли развалины домика. Большие воронки около бывших строений и смерть охраны приписали советским летчикам.

Все это узнали моряки через несколько дней, когда пришли сюда уже не разведчиками, а подлинными хозяевами домика и всей земли.

Около полуночи группы встретились и фронт переходили вместе.

— Вот теперь задание выполнено! — сказал Норкин, когда они остановились у штаба бригады.

Бригада стояла на прежнем месте, но фронт продвинулся на три километра, и моряки оказались во втором эшелоне. Разведчики подошли к штабу около десяти часов утра, и их многие видели.

— Чисто сработали!

— Перевыполнение на двести процентов! — слышали моряки за своей спиной одобрительные реплики.

Выслушав рапорт, Александров обнял Норкина за плечи и сказал, подталкивая его к дверям:

— Спать, спать! Так и скажи, что приказал вас не будить.

А когда за Михаилом закрылась дверь, Александров обратился к комиссару:

— Как тебе, а мне кажется, что придется нам скоро заполнять на него наградной листок.

Мутным пятном проглядывало солнце сквозь морозную дымку. Свирепые метели, кружась, неслись по русской земле, засыпали снегом окопы и противотанковые рвы. В этих невероятно тяжелых природных условиях произошло то, о чем мечтал советский народ, все честные люди мира: Красная Армия перешла в решительное наступление под Москвой и нанесла сокрушительный удар дивизиям врага. Если еще недавно, собираясь у репродукторов, матросы тревожно вслушивались в сообщения Совинформбюро, то теперь лица их оживились, помолодели. Называл диктор освобожденные города, села, а тысячи людей повторяли их про себя, спешили к карте и терпеливо отыскивали на ней даже маленькие деревеньки. Линия красных флажков двинулась на запад.

Леня Селиванов, как и все другие, ловил слова диктора; Он хотя уже и слышал сегодня сводку несколько раз, но теперь тоже не мог, да и не пытался побороть желания услышать ее вновь, и, в надежде, что, может быть, передадут что-нибудь новое, подошел поближе к репродуктору. Но все было по-прежнему, и, прослушав сообщения о подвигах отдельных бойцов, Леня выключил радио, подошел к столу и от нечего делать начал перебирать бумаги. Сегодня он дежурил по экипажу и в его распоряжении была целая ночь для размышлений. Еще с училища не любил он ночных дежурств. С радостью заступал на вахту, если знал, что предстоит «боевое дежурство», что работы будет по горло и больше, а какая радость дежурить ночью? Все спят, а ты ходи из угла в угол, считай шаги или, как сейчас, смотри до одури на массивную медную ручку двери. Разве это жизнь?

Селиванов вообще не терпел тишины. Даже в училище ему первое время было трудно заниматься на самоподготовке: все сидят и работают и тишина такая, что плакать хочется. У Лени было три брата и две сестры. Все они работали, учились, и вечерами дома всегда было шумно. Один разучивал гаммы, другой — вслух репетировал будущую свою лекцию, остальные обсуждали новую книгу. А если учесть, что почти всегда здесь был чей-либо соученик, то можно представить, в каких условиях привык работать Леня с детства. Из этой комнаты он вынес в жизнь вечную любовь к обществу, привычку говорить громко, двигаться стремительно. Отсюда и нелюбовь к ночным дежурствам, которые были нередки.

После госпиталя Селиванов получил назначение в Волжскую флотилию, в Сталинград.

— Разве уже есть такая флотилия? — удивленно спросил он в Наркомате, рассматривая свое направление.

— Если нет, то будет, — ответили ему. — Ведь мы вернемся на Днепр? Вот для него и готовим.

И Леня приехал в Сталинград. Город ему сначала не понравился. Уж очень в нем смешалось старое и новое. Окраины оделись в асфальт и выставили своих часовых — заводы, а ближе к центру нет-нет да и встретится маленький домик в шесть окон, спрятавшийся за высоким, сплошным забором.

Но потом, позднее, Леня присмотрелся к Сталинграду и полюбил его. Полюбил за то, что в характере города нашел много свойственного себе. Этот город тоже не выносил тишины. Он бурно рос, ширился, и его многоэтажные каменные дома, дворцы и прямые магистрали асфальтированных улиц решительно наступали на домики, спрятавшиеся за заборами, а заводы, словно командиры на поле боя, своими гудками звали все вперед и вперед на беспощадное сражение с прошлым.

Командующий флотилией, которому представился Селиванов сразу после прибытия, бегло просмотрел его документы и сказал:

— Партия приказала нам в кратчайший срок создать военную флотилию. И мы должны её создать. Обязательно создадим!.. Вы назначены в бригаду штабным специалистом, но штаб пока нам не нужен. Наш лозунг: побольше дела — поменьше бумаг. Временно назначаю вас командиром роты в экипаж. В два дня сформируйте роту, сколотите ее и начинайте боевую подготовку.

Как Леня узнал потом, это была самая длинная речь командующего за последний месяц. Он больше делал, чем говорил. Да и не один он. Все командиры работали молча. Партия приказала создать военную флотилию — и ее создавали. В маленьком затоне, который и нанесен-то лишь на лоцманскую карту, буксирные пароходы превращались в канонерские лодки. Работы еще не были закончены, по палубам бывших буксиров еще сновали речники и матросы в бескозырках с названиями самых различных кораблей, а вместо буксирных арок уже стояли пушки. Матросы торопливо красили корабли в серый шаровый цвет, а в каюте командира уже лежал в новеньком чехле белоснежный военно-морской флаг с голубой полоской и красной, словно огненной звездочкой.

И так везде, почти по всей Волге, создавались отряды, дивизионы, бригады. Трудно было, но все успокаивали себя тем, что это нужно для Родины, что на фронте еще труднее, и делали свое дело быстро, без вредной торопливости.

А то, как трудно создавать новую часть, Леня почувствовал на себе. Кажется, что может быть проще нежели сформировать роту? Отсчитал положенное число матросов, объявил, что отныне они рота номер такой-то, и все! В жизни, как всегда, оказалось значительно сложнее. В экипаже собралось много матросов, а они все прибывали и прибывали. Были здесь и кадровые моряки с Черноморского флота, и призванные из запаса, а больше всего — бывших днепровцев. Одним не нужно рассказывать устройство автомата или новейших гранат, а с другими — начинай с азов. Или взять днепровцев. Они приходили и приезжали сюда группами и в одиночку. Одетые в новенькое обмундирование или в рваных гражданских пальто, в измятых, видавших всякие виды бескозырках или кепках и картузах, все они мечтали об одном: поскорее получить оружие и вновь встретиться с врагом, отомстить ему.

Из днепровцев Селиванову особенно запомнился глав-старшина Мараговский. Он прибыл в экипаж в дежурство Лени. Тогда внимание Селиванова сначала привлек радостный гул голосов за стеклянными дверями, а потом дверь отворилась и в комнату вошел человек лет тридцати. У него было худощавое, будто окаменевшее горбоносое лицо. Черные запавшие глаза смотрели настороженно и в то же время решительно. Даже рваный полушубок не мог скрыть широких плеч, а тельняшка, казалось, вот-вот лопнет на его выпуклой груди.

Обежав глазами комнату, он доложил:

— Товарищ лейтенант, главстаршина Мараговский прибыл для дальнейшего прохождения службы.

Голос глухой, скрипучий. Словно недоволен Мараговский чем-то.

— Ваши документы?

— Нет документов.

— Как же вы явились без них? — спросил Селиванов, хотя большинство вырвавшихся из окружения именно так и являлись.

— Если не верите — спросите у ребят, — отрубил Мараговский и кивнул головой на дверь, которая непрерывно шевелилась под напором любопытных.