Они стояли насмерть - Олег Селянкин

Но не все фашисты бегут от Москвы. Много их идет и к ней. Их движению не препятствуют, больше того: чтобы они не сбивались с пути, им выделили провожатых. Молодые парни и пожилые отцы семейств с автоматами на груди или с винтовкой на плече неторопливо шагают впереди, сзади и с боков немецких колонн. Их ноги в добротных валенках по-хозяйски топчут снег.

Бородатые, грязные фашисты идут уткнувшись отмороженными носами в поднятые воротники шинелей. Их головы покрыты касками, шапками, пилотками, а отдельные «счастливцы» щеголяют в женских головных платках. Но не все могут похвастаться таким военным счастьем, и некоторые из них доказали на деле, что они народ изобретательный: их уши, горло и рот, словно кашне, повязаны грязными портянками. Вяло переступают ноги в рваных ботинках и соломенных ботах. Фашисты идут безучастные к происходящему вокруг. Тускло блестят их глаза.

Преследуя бегущего врага, растянулась бригада морской пехоты. Тылы не успевали за продвигающимися вперед батальонами, некоторые матросы, ранее не ходившие на лыжах, натерли ноги, а враг уцепился за запасную линию обороны, и пришлось остановиться. Снежное поле изрезали глубокие борозды — матросы вырыли ходы сообщений в снегу. До земли никто даже и не пытался докопаться:

— Подтянутся тылы — и рванем дальше! — говорили все.

Но тылы подтянулись, а вместе с ними пришел и приказ временно прекратить наступление и ждать сигнала. Бригада сразу вгрызлась в мерзлую землю, а разведчикам поручили достать «языка».

Каждая разведка когда-то брала первого своего «языка». Наступил черед и бригадной. Норкин решил вести группу сам. С собой он взял десять человек. Среди них были Никишин, Любченко и Коробов.

Коробов сильно изменился за дни наступления. Согласованные действия всех частей, строгий порядок в соседних армейских дивизиях заставили его поверить в то, что на войне нельзя обойтись без дисциплины, основывая успех только на инициативе командиров и личной храбрости бойцов.

— Это тебе не при Александре Невском, — бросил как-то Коробов, шагая рядом с Никишиным. — Там каждый топором махал самостоятельно, а здесь ударчики каждой роты из Москвы направлены.

— А ты как думал? На войне дисциплина — корень победы, — ответил Никишин.

— Кому доказываешь? Без тебя знаю.

Коробов в войне участвовал с первого ее дня, но это участие носило своеобразный характер. По профессии шофер, после призыва во флот он был зачислен мотористом на рейдовый катер. Здесь и застала его война. В боях Коробов не участвовал, а в движенке катеров на бакинском рейде война существенных изменений не внесла. До Баку доходили отголоски войны. Ее Коробов представлял как борьбу двух сильных, честных противников.

— Наломаем немцам зубы, — говорил он, но особой злости к ним не питал. Он смотрел на них как на забияк, пришедших на чужую улицу помериться силами.

Но за дни наступления Коробов сам увидел все. Теперь он хмурился, читая газеты. Коробов уже ненавидел врага. Отрубленные пальцы замученного русского солдата настойчиво стучали в его грудь и требовали мести.

В новом свете увидел Коробов фашистов, и иную окраску приняли действия Норкина. В нем Коробов признал старшего. Старшего не по званию, а по военному возрасту. Коробов убедился: Норкин давно понял то, что он только осваивал; выводы Норкина — те выводы, которые еще только обдумывал он, Коробов. А раз выводы совпали, то не могли быть иными и действия. Из нарушителя дисциплины он превратился в ее защитника.

Не все сразу поверили в перерождение Коробова, но случай, который произошел на седьмой день наступления, убедил и остальных.

Когда бригада остановилась, к разведчикам прибежал бывший друг Коробова — Семин. Его списали из разведки по просьбе Норкина.

— Здорово, орлы! — крикнул Семин, врываясь в хату. — Где Витька? Витька! Здорово, кореш! — И, широко шагая, направился к столу, за которым сидел Коробов.

Коробов пожал протянутую руку и сказал:

— Дверь.

— Чего? — переспросил Семин.

— Дверь… Дверь, говорю, закрой.

Коробов говорил спокойно, ровным голосом, но глаза его, не мигая, смотрели на переносицу Семина.

— А-а-а… Культуришь!.. Я, понимаешь, все забываю, что дневальный не швейцар в «Метрополе»… Я к тебе, Витя. Рванем по чарочке?

— Не буду.

— Неужто бросил? Перевоспитали?

— Просто не пью во время работы.

— Вы гляньте на него! Какая сейчас работа? Ты что, на вахте стоишь?.. Брось, Витька, ломаться! У меня и водки-то половинка! Если выпьем вдвоем, то ни в одном глазу не останется!

— Нет. Сказал не буду — значит не буду…

Семин пожал плечами и посмотрел по сторонам, надеясь найти поддержку. Разведчики были заняты своими делами, никто не смотрел в их сторону, но по настороженной тишине, по бесшумным движениям матросов понял Семин, что они прислушивались к беседе, жадно ловили каждое слово.

— А если лейтенант придет с приказом? Могу я выпивши выполнить его?

— Всего по двести…

— В рот не возьму! Приходи, когда кончим с немцами — сам поставлю.

— До конца войны и пить не будешь? — с ехидством и злостью спросил Семин, пряча в карман бутылку, заткнутую бумажной пробкой.

— Зачем до конца войны? Вот отведут бригаду на отдых — тогда и погуляем. А пока рано.

Фронт перешли ночью. Впереди разведки шел Никишин и прокладывал лыжню. За ним, в метрах пятидесяти — остальные. Норкин был в середине цепочки. Ему нездоровилось. Болело горло. Он мог бы и отказаться от личного участия в операции, но мысль, что на первое задание разведка уйдет без командира, заставила его промолчать о больном горле.

Шли осторожно, прислушивались к полету своих снарядов и ответным залпам врага.

Норкин остановился и прошептал:

— Стоп! Сейчас поворачиваем вправо и идем к дороге. Можно перекурить.

Курили укрывшись полами халатов. Явственно слышен шум моторов, лязг гусениц и человеческий говор. Видно дорогу, освещенную фарами несущихся автомобилей.

На лыжах дальше идти нельзя — поваленные деревья лежали баррикадой. «Видно, партизаны здесь жизни давали!»— с удовольствием подумал Норкин.

Разведчики залегли между стволов деревьев. Маскировка прекрасная, и если бы нужно было лишь наблюдать за противником, то лучшей позиции нечего и искать. Но для взятия «языка» место не годилось: по шоссе в обе стороны сновали машины.

«Балда! За каким чертом тащился сюда? — безжалостно ругал себя Норкин. — Должен был сам догадаться, что здесь теперь фашисты мечутся как угорелые! «Языка» нужно искать ближе к фронту».

Норкин хотел было уже отдать приказ об отходе, но в голове мелькнула мысль: «Успею отойти, а пока пусть матросы воспользуются случаем и понаблюдают за нем-цаки. Все-таки это уменьшит их страх».

И действительно, казалось бы бесполезное лежание в снегу около шоссе принесло пользу. Когда матросы подползали к бревнам, все их движения были неуклюжими, неловкими: чувство близкой опасности сковало мышцы, и они утратили гибкость Прошло несколько минут напряженного ожидания, и матросы освоились с обстановкой. «Не так страшен черт, как его малюют!» — подумали многие, приободрились, почувствовали себя увереннее, и движения их вновь приобрели утраченную было упругость.

Подождав еще немного, Норкйн пополз обратно. В лесу состоялось короткое совещание.

— Теперь мы знаем, что творится на дорогах. Пора браться за выполнение основной задачи. Пошли…

В эту ночь разведчикам не везло. Немцев кругом было полно, но они ходили большими группами, а в непосредственной близости от фронта было светло как днем: ракеты одна за другой взвивались в серое небо и непрерывно освещали снежную шубу земли.

Тогда Норкин приказал порвать линию связи, на которую натолкнулись моряки. Провода перерезали и залегли в сугробах, ожидая связиста. Связисты прибыли скоро, но… на танке. Танк, свирепо урча, развернулся на месте и дал несколько длинных очередей по направлению лыжни, оставленной разведчиками. Под защитой танка связисты исправили повреждение. Мощные фары освещали их непрерывно, и Норкин не решился нападать.

«Убить убьем, а живьем взять не удастся!» — подумал Норкйн, скрипнул зубами и дал связистам возможность не только восстановить линию, но и уехать на танке.

— Ах, черт побери! — раздался рядом злобный шепот Коробова. — Бить! Бить бы только, а мы смотрим!

— Не можете ждать — завтра спишу в автоматчики! — не менее зло ответил Норкин.

Он тоже был взбешен неудачей, и у него даже горло от этого перестало болеть.

— Зачем, товарищ лейтенант? — запротестовал Коробов. — Я еще хоть сутки в снегу лежать могу но злость душит… Ходит, проклятый, перед носом, воняет, а не схватишь!