Они стояли насмерть - Олег Селянкин

И просьбу его удовлетворили.

Последовал приказ о выделении в разведку самых смелых. А как определить в мирной жизни, смелый человек или нет? Вот и направили командиры рот в разведку матросов, систематически нарушавших дисциплину. Только Никишин и Любченко остались в разведке после ее переформирования по широковскому принципу.

Широков, желая сблизиться с матросами, сделал и еще одну крупную ошибку. Он захотел прослыть «своим парнем». Пренебрежением ко всем, кто не имел отношения к разведке, частыми выпивками и руганью прославился он на всю бригаду. Матросы, и ранее имевшие склонность к нарушению порядка, приободрились, взяли пример с Широкова, и дисциплина во взводе резко укала. Конечно, Широков не достиг своего, не завоевал авторитета: с ним просто перестали считаться. Широкова сняли, но командиров не было, и до приезда Норкина взвод жил самостоятельно, на отшибе от остальных. Матрос, грозивший Никишину, собрал около себя группу и фактически командовал взводом. Вокруг Никишина сгруппировались остальные, но он не противопоставлял себя Коробову (так звали матроса), а тот в свою очередь не решался начать наступление, зная, что Никишин не испугается, примет вызов и выйдет победителем.

— А народ здесь хороший есть. Не думайте, что они так командиров встречают. У вас нашивок не было видно, вот они и чудили, — закончил Никишин свой рассказ.

Утром Норкин присутствовал на подъеме и даже вывел взвод на физическую зарядку. После завтрака начались занятия по плану, составленному ночью. Норкин заметил, что поведение матросов изменилось в лучшую сторону, но ему этого было мало. Матросы беспрекословно подчинялись ему, но здесь больше сказывалось любопытство чем сознательная дисциплина, которую люди восприняли после долгих размышлений.

«Нужно обновить людей», — решил Норкин и направился к полковому комиссару.

Когда он вошел в уже знакомое помещение штаба, комиссар просматривал номер стенной газеты, выпущенный одной из рот. Они поздоровались как старые знакомые.

— С чем пожаловал?

— С просьбой. Хочу убрать кое-кого, убрать с треском. Мне кажется, нужно создать общественное мнение вокруг тех, кого выгоним из разведки. Пусть каждый поймет, что быть разведчиком — большая честь. Ее нужно еще заслужить.

— Значит, ты считаешь, что подбор людей сейчас сделан неправильно?

— Да. Разведчик, прежде всего, должен быть дисциплинированным. Если ему приказано смотреть, то пусть фашист ему хоть на мушку сядет, а он должен терпеть! Нет дисциплины — нельзя идти на задание.

— Может быть, они в бою будут хороши? Ведь не исключена такая возможность? Например, некоторые командиры настойчиво уверяют, что самые хорошие на фронте солдаты — вчерашние нарушители дисциплины и даже уголовники? Ты не согласен?

Норкин вспомнил батальон Кулакова. Там не было недисциплинированных, комсомол дал в него лучших своих представителей — и батальон покрыл себя славой. Позднее прибыл Козьянский… Где он сейчас?..

— Я не отрицаю, что и нарушитель дисциплины может стать примерным бойцом, но это будет одиночный случай или результат воздействия окружающей среды. Причем длительного воздействия. Нас могут двинуть вперед завтра, и перевоспитывать мне сейчас некогда. Я не имею права из-за одного нарушителя рисковать всей операцией.

— За счет кого ты хочешь обновить разведку?

— Коммунистами и комсомольцами нужно укрепить ее. Полковой комиссар встал и заходил по комнате. Он словно забыл про лейтенанта, и тот уже начал было застегивать полушубок, когда комиссар остановился перед ним и сказал:

— Правильно! Только коммунистами и комсомольцами!.. Оправдываться не буду, но скажу прямо: допустили мы с комбригом ошибку. Попало нам за это, но теперь основное — ликвидировать ее последствия. Исправим… Сегодня же исправим. Кого предлагаешь отчислить?

— Прошу убрать вот этих пять человек. — И Норкин положил на стол список.

— Только? Почему нет Коробова?

— Один он не страшен… Из него, мне кажется, можно быстро сделать человека…

— А кто займется с ним? Ты же сам сказал, что воспитывать нет времени? — И комиссар скосил на Норкина смеющиеся глаза.

— Я не то хотел Сказать… Воспитывать мы обязаны и будем, но, понимаете, если многих сразу воспитывать, то с кем?

— А Коробова с кем воспитывать будешь?

— Коробова? Еще не думал над этим, — чистосердечно сознался Норкин.

— Учти, что он комсомолец… Вот я просмотрел сейчас стенную газету… Знаешь, чем она плоха? Ни одной фамилии! «Наблюдатель», «Зоркий глаз» — и ни одной фамилии!.. Нам газета нужна для воспитания, а не для отчета. В ней должны быть живые люди, а не псевдонимы. Через газету мы должны узнавать лучших, и в ней мы должны критиковать тех, кто тянет назад… С кем воспитывать будешь?

— С комсомолом…

— Догадался! А сам до сих пор у комсорга не был. Эх, и отругал бы я тебя, да подожду до следующего раза!

Беседа затянулась, Михаил ушел к себе с планом работы на неделю.

Норкин занялся подготовкой разведчиков. Дня стало мало. Если не было необходимости, сидеть в классе — лейтенант уводил взвод на лыжах в лес. Он умышленно вел матросов по бурелому, оврагам и укатанной, скользкой дороге. Порой ему самому начинало казаться, что довольно идти, можно уже и возвращаться, и он оглядывался.

Длинной цепочкой шел взвод, и сзади всех пыхтел Любченко. От него валил пар, ноги разъезжались, он падал, вставал и снова догонял остальных.

— Это не Широков! С ним можно дела делать! — сказал как-то Коробов.

Первая победа Норкина! Коробов начал выходить на занятия не потому, что ему приказывали, а потому, что сам увидел в этом пользу, поверил в их необходимость. Взвод начал верить командиру, уважать и любить его.

Пока Норкин готовил разведчиков, на фронтах нарастали события. По приказу фашистского командования немецкие дивизии двинулись в обход Москвы, чтобы замкнуть кольцо, окружить краснозвездную столицу. Но их наступательный порыв быстро иссяк, встретив ожесточенное сопротивление всего народа, и словно крючья свастики, загнулись фланги армий и застыли.

А сзади них, сбоку и спереди — концентрировались советские войска. Они научились воевать, научились бить фашистов, а на помощь непрерывным потоком шли новые дивизии, полки, батальоны. Над немецкой армией нависла угроза. Русские войска только ждали сигнала.

И сигнал был получен.

Огромный кулак ударил по немецкому фронту — он дрогнул, дал трещину, заколебался, и обломки его устремились на запад, устилая землю Подмосковья трупами, остовами сгоревших машин.

Грохочет артиллерия. Вздымая снежньгь вихри, несутся танки.

Бригада капитана первого ранга Александрова, совместно с другими частями, преследовала отходящего противника. Разведке особых поручений не было, и роль ее сводилась к сбору отдельных сведений о противнике и беглому, торопливому ознакомлению с позициями немцев. Большего разведка и не могла сделать: план разгрома, детально разработанный в ставке, выполнялся пунктуально, порой даже быстрее, чем предполагалось. Каждая часть имела свое направление удара, а фашисты так поспешно отступали, что бригада не успевала за ними.

Норкин еще под Ленинградом видел спины немецких солдат, видел отступавших врагов, но то, что произошло здесь, под Москвой, наполнило его душу законной гордостью, радостью за свою армию и страну. Даже в первые дни войны, когда немцы имели много преимуществ, они не наступали так стремительно, как шла вперед Советская армия; отступление же Советской армии никогда не напоминало панического бегства фашистов.

Всюду на белом снежном покрове земли чернеют воронки от авиабомб и снарядов. Вдоль дороги выстроились длинные, уходящие за горизонт, вереницы машин. Рядом стоят миниатюрный «Мерседес» и тупоносый тягач на гусеничном ходу. Обе машины исправны. Фашисты не успели их испортить и, выскочив из кабин, побежали по дороге, надеясь больше на обутые в эрзац-валенки ноги, нежели на свою технику. Бесформенная груда металлического лома, словно баррикада, загородила дорогу. Снежок припудрил обгорелое железо. Здесь кончили свой путь немецкий танк и несколько машин. Прислонившись спиной к оторванному стволу орудия, сидит фашист. У него, даже у мертвого, каждая черточка лица говорит о животном страхе. Поземка заносит «завоевателя мира». Русский ветер рвет его давно немытые, засалившиеся волосы.

Это советские самолеты, те самые самолеты, которые давно сбиты по заверениям фашистских главарей, создали пробку на дороге, закупорили артерию отступления.

На железнодорожном полотне стоят вагоны. На них мелом написано: «Nach Berlin». Немцы хотели вывезти награбленное, но не успели. Впереди эшелона взорван мост через маленькую речку. На разрушенном быке обгорелая доска с надписью, сделанной химическим карандашом: «Слава Красной Армии! Смерть немецким оккупантам!» — и ниже подпись: «Партизаны товарища К.».