Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга III - Кондратий Биркин

Христиан V возвратился в Копенгаген в начале 1676 года. Грейфенфельд с должным почтением приветствовал государя; доложив ему о положении внутренних государственных дел, представил несколько проектов касательно законодательства. Ссылаясь на усталость, король отвечал канцлеру, что до времени откладывает занятие делами и дает на несколько дней отдых Грейфенфельду. Эти слова сопровождались таким странным, суровым взглядом, что временщик возвратился домой в предчувствии чего-то недоброго. Здесь его встретил секретарь, раболепствуя перед ним более обыкновенного. Вечером к графу приехал один из советников уголовной палаты, человек, обязанный ему своим возвышением, и при входе в его кабинет поразил канцлера своим встревоженным видом. Заметно было, что у этого человека на душе есть какая-то тайна, которую он не решается или боится высказать.

— Вы больны? — спросил его граф.

— Нет, я здоров, — отвечал советник, — но меня привела к вам забота о вашем здоровье.

— Оно, благодаря Бога, в отличном состоянии.

— Теперь, граф; но что ожидает вас… Одни ли мы? — продолжал советник, понизив голос.

Вместо ответа Грейфенфельд заглянул за двери соседних комнат и, выслав из них слуг, возвратился к собеседнику.

— Оставьте загадки, — сказал он, взяв его за руку, — и говорите прямо: в чем дело?

— Злое, страшное, черное дело! — произнес советник задыхаясь. — Известно ли вам, что вчера у его величества барон Фальсберг провел более часу времени?

— Какая мне забота об этом глупце?

— От короля он отправился к Альсену, у которого собралось человек до тридцати…

— Пьяниц, каков он сам. Потом?

— Сегодня утром, до вашего прибытия к королю, его величество имел продолжительный разговор с графом Браге…

— Вероятно, этот шут чем-нибудь смешил его величество. Послушайте, — продолжал Грейфенфельд, улыбаясь, — не от вас первого я слышу какие-то таинственные предостережения, но и вам, мой любезный, отвечу то же, что говорю и говорил всем моим доброжелателям: вы ошибаетесь — кучу червяков принимаете за гнездо ядовитых змей… Что для меня эти Фальсберги, Браге, Альсены и им подобные гадины? Вот!

И Грейфенфельд шаркнул, как бы давя под ногой ничтожную гадину. Советник покачал головой, но промолчал.

— Вспомните, — продолжал Грейфенфельд, постепенно разгорячаясь и возвышая голос, — что я, граф Грейфенфельд Тонсберг, председатель верховного суда, великий канцлер королевства, правая рука его величества короля Христиана V. Моим трудам Дания обязана преобразованными законами; я обогатил народ, оживил торговлю, промышленность; примирил короля с другими государями, указал ему путь к прославлению датского орудия… Я вашим аристократам дал титла, которыми они чванятся… Не кто другой, как я, шесть лет был душой правительства. Что я нажил себе завистников и врагов, в том не сомневаюсь, но что бы они могли мне быть опасны или чем-нибудь повредить— это вздор!

— Граф, — произнес советник, когда Грейфенфельд окончил свою тираду, — вы весьма верно сравниваете ваших недоброжелателей с червями и гадами… Не упускайте же из виду при этом сравнении, что черви опаснее для коренастого, могучего дуба, нежели змеи. Змея дуба не подточит. Орден Слона, которым король достойно вознаградил ваши заслуги, должен напомнить вам, что слон, отважно вступающий в бой со львом, с тигром, с носорогом, боится мыши, которая ему действительно опасный враг!

— Прибавьте к этим сравнениям басню про льва и комара, — усмехнулся Грейфенфельд. — По вашему мнению, что же я должен делать? Попросить короля засадить моих завистников в крепость?

— Нет, граф.

— Отдать их под суд?

— Еще того менее. Если бы вы позволили говорить откровенно…

— Прошу, не только позволяю.

— Уезжайте в чужие края, покуда есть время.

— Как! — воскликнул граф, вскакивая с места, — мне, бежать? Да вы с ума сошли, мой любезный. Вы стращаете меня каким-то призраком, которого создало перепуганное воображение. Бежать без борьбы с врагами, которых я наверное одолею и разобью?

— А если нет? Прием, оказанный вам сегодня его величеством…

— Почему вы это знаете?

— Об этом знает весь двор. Король сам сказал графу Браге: «Двух Кольберов в Европе быть не может, и если во Франции настоящий, то у нас в Дании поддельный!» — «Иные люди, — подхватил Альсен, — напоминают поддельное вино…» Тут все засмеялись, а он продолжал: «Иной выскочка — издали граф, а рассмотришь попристальнее — башмачник» (Schuhmacher).

— И что же король? — прошептал Грейфенфельд.

— Смеялся всех громче.

— Посмеемся же и мы в свою очередь, когда пустые головы моих обидчиков падут на эшафот, — сказал граф, скрежеща зубами и садясь к письменному столу. Воцарилось глубокое молчание, нарушаемое только скрипом пера, которым Грейфенфельд писал какую-то бумагу коменданту копенгагенской цитадели. — Я докажу им, — сказал он, запечатывая пакет, — что из поддельного Кольбера может выйти настоящий Ришелье!

Он позвонил и с дежурным фельдъегерем послал пакет к коменданту. Советник расстался с графом часу во втором пополуночи. Грейфенфельд всю ночь не сомкнул глаз, тревожно расхаживая по кабинету. Его лицо и мысли яснели по мере наступления рассвета. Заговор олигархов против временщика, заговор, в котором принял участие сам король, явление не новое; но графу Грейфенфельду оно казалось невероятным, невозможным, и он был в полном убеждении, что его враги сами падут в ту яму, которую рыли ему. Ранним утром граф оделся в полный парадный мундир, украшенный орденами, накинул канцлерскую мантию и, взяв портфель, поехал во дворец.

Ночью, покуда он беседовал с советником, заговорщики тоже не спали, совещаясь о средствах к его скорейшему низложению. Наговоры и нашептывания королю сделали свое дело. На недавнего своего любимца Христиан V смотрел как на оскорбителя величества, хищника казны, первого своего злодея. Комендант, приверженец партии Грейфенфельда, получив от него предписание арестовать главнейших заговорщиков, не только не повиновался ему, но препроводил бумагу к королю. Это самоуправство канцлера окончательно его погубило. Не подозревая, что пьедестал его величия подкопан и подточен, Грейфенфельд ехал во дворец, заранее торжествуя свою победу над врагами. Но каково было его удивление и негодование, когда в приемной путь в королевские покои был ему прегражден часовыми. Канцлер повернулся к выходу, но и здесь был остановлен стражами.

— По повелению его величества! — отвечали ему на все расспросы. Граф, будто оглушенный громовым ударом, стоял поникнув головой, и в это время в приемную, из внутренних покоев, один за другим вышли его зложелатели. Шествие замыкал комендант. Следовавшая за ним сцена, напоминавшая басню о вороне в павлиньих перьях, была разыграна по желанию Христиана V.