Велосипед судьбы - Павел Сергеевич Иевлев

– Надо полагать, они умерли.

– Мама убила сестру, я убил маму.

– Вот ведь говна какая. И что, их надо хоронить?

– Не знаю. Наверное.

– Ты как относишься к кремации?

– Моего отца, наверное, сожгли. Но я не знаю точно.

– Этот дом?

– Да.

– Дерево и фанера. Хреново тут у вас строят, но оно и к лучшему. Подай канистру из кузова…

Когда дом запылал, завывая пламенем в лопнувших окнах, девушка сказала:

– Ну что, есть ещё здесь дела? Или уже можно ехать?

– Езжай, – сказал Данька равнодушно.

– Не, пацан, раз уж я извела канистру бензина, я тебя отсюда всё-таки заберу. Может, тут ещё не совсем жопа, кто-то да выживет.

– Я не хочу.

– Да я тебя, в общем, и не спрашиваю. О, кстати, глянь, какая штука!

Данька обернулся, чтобы посмотреть, куда показывает девушка, в голове вспыхнуло солнце, а мир погас.

***

– Очнулся, пистолетчик?

Ревёт мотор, летит под колёса дорога.

– Извини, уговаривать было недосуг! – девушка с трудом перекрикивает шум двигателя. – Если твой шпалер тебе дорог как память – то он в кузове валяется. Потом заберёшь.

– Это папин.

– Ну, значит, я угадала. Меня Аннушка, кстати, зовут. И в другой раз не тычь в меня пушкой, а то опять по башке получишь.

– Даниил. Данька.

– Вот что, Даниил, ты мне никто, я тебе тоже никто, в ваш срез меня занесло случайно.

– В наш что?

– О чёрт. Ты же совсем тугой. Ну ничего, это, к счастью, не моя забота. Потерпи пару часов, и мы избавимся друг от друга…

***

– Аннушка мне так ничего и не объяснила тогда, – закончил Данька. – Привезла в Центр, вытряхнула на пороге Школы и отбыла восвояси. Пистолет, впрочем, вернула, но я никогда больше не брал в руки оружия. Настрелялся.

– Ты потом не пробовал вернуться домой? – спросила Василиса.

– Зачем?

– Узнать, что стало с вашим миром.

– Нет. Я старался забыть о том, что со мной случилось, хотя в Школе нас учат, что это неправильно. Надо справляться и всё такое.

– Бедный, – сказала Одри.

– Все мы бедные. Давайте спать ложиться. С утра в дорогу.

Глава 10. Струна под током

– Нет, мне не нравится, – не одобрила Одри Данькину берлогу. – Когда я буду искать себе дом, то выберу море потеплее.

– Каждому своё, – не стал он спорить. – Мы заскочили на минутку по дороге, вещи бросить. Может быть, потом твоё мнение изменится.

– С чего бы?

– Мы меняемся. Тебе сейчас не нравится то, что нравилось в пять лет, верно?

– Ну, ты сказал! В пять я была маленькая.

– А в десять, значит, большая? Останешься такой на всю жизнь?

– Нет, наверное.

– Тогда откуда тебе знать, что будет нравиться той Одри?

– Но это же всё равно буду я, да?

– И да, и нет. Что-то в ней будет от тебя сегодняшней, и даже, наверное, многое. Но, к счастью, далеко не всё.

– Почему это «к счастью»? Я такая плохая?

– Сейчас в тебе слишком высокая концентрация боли. Надеюсь, с возрастом её разбавит новый опыт.

– В тебе как-то не очень разбавился, – скептически сказала Одри, разглядывая Даньку странным взглядом синих глаз. – Если Василиса – как струна под током, то ты – как огонь сварочной горелки. У папы была в гараже. Он мне запрещал на неё смотреть, чтобы глазки не заболели, но я подглядывала. Вот и ты такой – маленький, но очень горячий язычок гудящего пламени. С краю синий, внутри оранжевый. Кажется, ты сам в нём и сгораешь постепенно.

– Не надо воспринимать всё так буквально. То, что мы видим как корректоры, это не совсем реальность. Скорее, отражение её в нашем сознании. Человеческий мозг не может вместить четырёхмерность Мультиверсума и подбирает образы из того, что нам знакомо. Струна, горелка, всякое такое. Это называется «проекциями многомерных фракталов», но в Школе тебе лучше объяснят.

– А мне обязательно в эту Школу?

– Конечно. Тебе надо учиться жить с тем, что ты есть. Всем нам приходится, иначе мы можем сойти с ума. Точнее, нет, не так. Мы уже сошли с ума, когда стали фокусом коллапса, а теперь надо учиться