Новые мелодии печальных оркестров - Фрэнсис Фицджеральд

Джейкоб нахмурился и проворно огляделся; ему попалось на глаза красивое лицо и тут же затерялось в толпе. Это лицо проникло в уголок его подсознания, когда он представлял себе миссис Чойнски за делом; но оно растворилось в неразличимой массе. Это было лицо темного ангела — с нежными сияющими глазами и белой, без румянца кожей. Дважды он обвел взглядом комнату, потом забыл о лице, принял напряженную неудобную позу и стал ждать.

Присяжные вынесли вердикт «убийство первой степени»; миссис Чойнски пропищала: «О боже!» Оглашение приговора было перенесено на следующий день. Медленно, ритмично покачиваясь, толпа повалила за порог, навстречу августовскому вечеру.

Джейкобу опять бросилось в глаза то же лицо, и он понял, почему раньше потерял его из виду. Это было лицо юной девушки, сидевшей у скамьи подсудимых, и за круглой, как луна, физиономией миссис Чойнски его не было видно. В ее ясных, блестящих глазах сейчас искрились слезы; девушку трогал за плечо, стараясь привлечь ее внимание, нетерпеливый молодой человек со сплющенным носом.

— Перестаньте. — Девушка с раздражением стряхнула его руку. — Оставьте меня в покое, понятно? Отвяжись, чтоб тебя!

Молодой человек с глубоким вздохом отступил. Девушка обняла застывшую в неподвижности миссис Чойнски, и какой-то задержавшийся зритель шепнул Джейкобу, что они сестры. Затем миссис Чойнски увели со сцены (как это ни нелепо, вид у нее был такой, будто она отправляется на какую-то важную встречу), девушка села за стол и стала пудрить себе лицо. Джейкоб ждал; ждал и молодой человек со сплющенным носом. Тут к Джейкобу подскочил полицейский сержант, и Джейкоб дал ему пять долларов.

— Чтоб тебя! — крикнула девушка, обращаясь к молодому человеку. — Когда же ты от меня отвяжешься? — Она встала. Ее раздражение распространялось непонятными вибрациями по всему залу. — Каждый день одно и то же!

Джейкоб переместился ближе. Молодой человек быстро заговорил:

— Мисс Делаханти, мы были более чем щедры по отношению к вам и вашей сестре, и я прошу только, чтобы и вы, со своей стороны, выполнили ваши обязательства по контракту. Наш номер идет в печать…

Мисс Делаханти в отчаянии повернулась к Джейкобу:

— Можете себе представить? Подавай ему фотку с моей сестрой в детстве, а там она вместе с моей матерью.

— Вашу матушку мы вырежем.

— Все равно фотография нужна мне самой. Это единственная, что осталась от матери.

— Обещаю, что верну вам снимок завтра же.

— Ох, как же мне все это надоело. — Девушка опять обратилась к Джейкобу, видя в нем, однако, не более чем представителя безликой, вездесущей толпы. — У меня даже глаза разболелись. — Она прищелкнула зубами, выражая высшую степень презрения.

— Мисс Делаханти, меня ждет на улице машина, — неожиданно произнес Джейкоб. — Хотите, я отвезу вас домой?

— Ладно, — согласилась она равнодушно.

Газетчик предположил, что эти двое знакомы; вполголоса продолжая спор, он двинулся вместе с ними к дверям.

— И так каждый день, — с горечью прокомментировала мисс Делаханти. — Ох уж эти газетчики!

На улице Джейкоб сделал знак шоферу, тот подогнал поближе большой открытый автомобиль яркого цвета, выпрыгнул наружу и распахнул дверцу; репортер увидел, что фотография уплывает, и, едва не плача, зашелся в мольбах.

— Да поди ты и утопись! — бросила мисс Делаханти, садясь в автомобиль. — Поди — и — утопись!

Этот совет был произнесен с таким необычайным напором, что Джейкоб пожалел об ограниченности словаря мисс Делаханти. Он не только представил себе, как злосчастный журналист бросается в Гудзон, но и проникся убеждением, что мисс Делаханти избрала единственно правильный и эффективный способ от него избавиться. Оставив журналиста, чье будущее было связано отныне с водной стихией, автомобиль тронулся с места.

— Ловко вы с ним разделались, — сказал Джейкоб.

— Ну да, — согласилась девушка. — Если меня разозлить, я никого не испугаюсь. Как вы думаете, сколько мне лет?

— Сколько вам лет?

— Шестнадцать.

Она глядела веско, ожидая удивления. Ее лицо, лицо святой — пылкой маленькой мадонны, несло свою хрупкость сквозь бренный прах вечера. Совершенный очерк ее губ не подрагивал при дыхании; Джейкоб никогда не видел ничего подобного ее коже — нежно-бледной и безупречно гладкой, ее глазам — сияющим и ярким. Собственная, хорошо организованная личность впервые в жизни показалась ему грубой и поношенной, когда он внезапно пал на колени перед этим средоточием свежести.

— Где вы живете? — спросил он. Бронкс, а может, Йонкерс или Олбани… Баффинов залив. Сделать петлю до края света, ехать вечно.

Она заговорила, и завибрировавшие в ее горле слова-жабы[26] разрушили очарование.

— Я с Ист-Хандред тридцать три. Живу там с подругой.

Пока они ждали зеленого сигнала светофора, из соседнего такси выглянул раскрасневшийся мужчина, и мисс Делаханти смерила его надменным взглядом. Мужчина весело сдернул с себя шляпу.

— Чья-то стенографистка![27] — крикнул он. — Ишь ты, какова!

В окне показалась рука и утянула мужчину в темноту салона.

Мисс Делаханти повернулась к Джейкобу, переносицу ее тронула чуть заметная хмурая тень.

— Каждая собака меня знает. Газеты только о нас и пишут, и фотографий — спасу нет.

— Да, трудно вам приходится. Сочувствую.

Она вернулась в мыслях к сегодняшним событиям, о которых как будто не вспоминала уже полчаса.

— Это должно было с ней случиться, мистер. Не вывернешься. Но чтобы в штате Нью-Йорк послали женщину на виселицу? Быть не может.

— Конечно нет.

— Дадут пожизненное. — Слова эти определенно произносила не она, а кто-то другой. Ее лицо было столь безмятежно, что, едва слетев с языка, слова обретали отдельное существование.

— Вы жили с ней вместе?

— Я? В газетах и не то еще прочтете! Да я ведать не ведала, что она мне сестра, покуда ко мне не пришли и не сказали. С самого младенчества с ней не виделась. — Внезапно мисс Делаханти указала на здание универмага, одного из самых больших в мире. — Вот там я работаю. Послезавтра — обратно к своим киркам и лопатам.

— Жара не спадает, — проговорил Джейкоб. — Что, если нам отправиться за город и там пообедать?

Она всмотрелась в Джейкоба. Его глаза выражали деликатность и доброту.

— Хорошо, — ответила она.

Джейкобу было тридцать три. Некогда он обладал многообещающим тенором, но десять лет назад, провалявшись неделю с ларингитом, потерял его. В отчаянии (за которым скрывалось немалое облегчение) он купил во Флориде плантацию и пять лет трудился, превращая ее в поле для гольфа. В 1924 году случился земельный бум, и Джейкоб продал свою недвижимость за восемьсот тысяч долларов.

Подобно многим американцам, он не столько любил вещи, сколько ценил их. Его апатия не имела ничего общего ни со страхом перед жизнью, ни с притворством; это была национальная воинственность, сменившаяся усталостью. Апатия, окрашенная юмором. Не нуждаясь в деньгах, Джейкоб тем не менее полтора года добивался — причем добивался упорно — руки одной из богатейших женщин Америки. Если бы он ее любил или хотя бы сделал вид, свадьба бы состоялась, но он смог принудить себя только к вялому притворству.

Что касается внешности, он был невысок, красив и элегантен. Если им не владела отчаянная апатия, Джейкоб бывал очарователен; окружавшая его толпа знакомых считала, что они лучшие люди Нью-Йорка и проводят время весело, как никто другой. Во время приступов отчаянной апатии Джейкоб напоминал сердито нахохлившуюся белую птицу, от всей души ненавидящую человечество.

Но этой ночью, под летней луной, в садах Боргезе он человечество любил. Луна походила на светящееся яйцо, гладкое и чистое, как лицо сидевшей напротив Дженни Делаханти; соленый ветер, собрав в садах обширных поместий цветочные ароматы, приносил их на лужайку придорожной закусочной. Там и сям в жаркой ночи перемещались, пританцовывая, похожие на эльфов официанты, их черные спины растворялись во мраке, белые манишки выныривали вдруг из самых неожиданных темных углов.

Пили шампанское, и он плел историю, обращаясь к Дженни Делаханти.

— Я никогда не видел подобной вам красавицы, — говорил он, — но, так уж получилось, я люблю иной тип красоты и никоим образом на вас не претендую. Тем не менее прежняя жизнь не для вас. Завтра я устрою вам встречу с Билли Фаррелли, он ставит кинокартину на киностудии «Феймос плейерз» на Лонг-Айленде. Не знаю, правда, оценит ли он вашу красоту: мне до сих пор не случалось никого ему рекомендовать.

По лицу ее не пробежала тень, черты не дрогнули, но в глазах появилась ирония. Подобные байки ей рассказывали не впервые, но на следующий день режиссер не отыскивался. Или она сама проявляла достаточно такта, чтобы не напоминать о данных накануне вечером обещаниях.