Последнее убийство в конце времен - Стюарт Тёртон

– А ты откуда знаешь?

– Видел, – отвечает он. – Я спрятался в лаборатории и наблюдал, как она делает вскрытие. Мне хотелось видеть ее реакцию.

Длинным пальцем Адиль пододвигает тряпку через стол к Эмори.

– Это тебе. Если хочешь, сделай анализ крови. Убедишься, что я прав.

– Сделаю, – отвечает Эмори и отодвигает ее в сторону. – Но сначала расскажи мне еще о той ночи. Ты видел, что стало с Хуэй? С музыкантшей?

По лицу Адиля пробегает едва заметная дрожь. Он бросает взгляд сначала на футболку, потом на лицо Эмори, точно пытается понять, почему она еще не схватила эту тряпку и не бежит к Тее с уликой.

– Она лежала рядом с Ниемой, – ворчит он, вынимает из кармана стеклянный шарик и начинает катать его по ладони большим пальцем. – Ее тоже ударили ножом. Рядом с ней была твоя дочь, зажимала ей рану в груди. Надо полагать, Тея и ее пырнула, но почему, не знаю; когда я пришел, все уже было кончено.

– А что делали остальные? Не спала ведь вся деревня.

– Не знаю. Не видел, – говорит он коротко. – Во дворе никого больше не было.

«Дуется», – понимает Эмори. Видимо, надеялся, что разговор закончится его обвинением Теи и выдачей ее футболки. Больше он ничего не репетировал. Значит, если действовать осторожно, то можно подловить его на лжи.

– А что ты делал после того, как увидел, что Тея заколола Ниему?

– Сбежал.

– Сбежал?

– Меня же изгнали из деревни, Эмори. И велели не возвращаться туда и не говорить ни с кем под страхом смерти моих близких. Ниема разрешила мне вернуться и тут же погибла сама. Я не знал, что сделают Гефест или Тея, если увидят меня, вот и вернулся в хижину.

Он допивает чай, относит к раковине кружку и начинает ее мыть. Эмори задумчиво смотрит ему в спину.

Врет он умело, это надо признать. Ничего не выдумывает, говорит только правду, но не всю, а столько, сколько нужно, чтобы скрыть тот факт, что эти фрагменты не стыкуются вместе. Его умение и впечатляет, и раздражает ее.

– Где ты обжег руки? – спрашивает вслух Эмори и тут же удовлетворенно замечает, как каменеют его плечи.

– Не помню, – говорит он.

– Может, когда поджигал склад? – продолжает Эмори. – У тебя под ногтями пепел, а в твоей хижине я нашла картину Магдалины. Она хранилась на складе, а на раме были кровавые отпечатки пальцев – значит, ты вытащил ее из огня. А кровь тоже Ниемы? Может быть, это ты пробил ей голову, поджег склад, чтобы скрыть следы, и только потом понял, что на складе осталась картина твоей любимой внучки?

Пальцы Адиля впиваются в полотенце.

– Я отдал тебе футболку, – говорит он, сдерживая ярость. – Рассказал про ноготь. Взгляни на руку Теи, и ты убедишься, что я не лгу.

– Знаешь, что у тебя общего со старейшинами? – спрашивает Эмори резко. – Ты тоже отвечаешь лишь на те вопросы, на которые хочешь ответить, и думаешь, что все вокруг так глупы, что ничего не заметят. Ты был на складе прошлой ночью, и я думаю, что это именно ты написал на руке Клары код от лазарета. Ты хотел, чтобы мы нашли те тела. Что ты задумал?

Повисает долгая напряженная пауза, и Эмори вдруг ловит себя на том, что затаила дыхание. Она словно стоит у входа в темную пещеру, где что-то ворочается внутри, и не знает, что делать – идти внутрь или отступиться.

– Ты знаешь, за что меня изгнали, Эмори? – спрашивает он наконец.

– Ты напал на Ниему со скальпелем.

– Не поэтому, – говорит он, поворачиваясь к ней. Его лицо остается в тени. – Меня изгнали потому, что я начал вспоминать вещи, которые не должен был помнить.

– Например?

Голос Адиля меняет тембр, становится низким и угрожающим. Волоски на руках и шее Эмори встают дыбом. Она поворачивается к столу боком, чтобы освободить ноги. Она не знает, грозит ли ей опасность, но уверена, что Адиль закипает. Он излучает гнев, как радиатор – тепло.

– Я и другие ученики, включая твоего мужа, были в экспедиции. Однажды вечером мы легли спать, а потом я проснулся в ярко освещенной лаборатории, где работал с оборудованием, непохожим на то, которое я видел прежде. Оно было невероятным. Остальные ученики тоже работали и при этом спали. Я понял, что их контролируют – ты видела, как это делается.

Эмори встает, не отдавая себе в этом отчета.

– Джек не утонул? – произносит она онемевшими губами.

– Нет, – подтверждает Адиль. – Никто не утонул. Не знаю, почему я тогда проснулся, а они нет, но я три дня провел среди бесконечных подземных коридоров, ветвящихся, как кроличья нора, пока за мной не пришла Ниема, – продолжает он. – Она приказала Аби стереть мне память и отправила меня в деревню, а через какое-то время я начал вспоминать. Сначала были кошмары. Потом сны наяву – я говорил с людьми, которых не было рядом. Рисовал на стенах. Воспоминания точно вытекали из меня.

Эмори, шатаясь, делает к нему шаг, у нее кружится голова.

– Ты хочешь сказать, что Джек не умер?

– В последний раз я видел его, когда меня уводили из лаборатории, – говорит Адиль. – Поэтому-то я и напал на Ниему. Я не желал ей зла, просто хотел, чтобы она отпустила моих друзей. Гефест выгнал меня из деревни, а Аби уговорила Ниему прогнать меня, но не убивать.

– Где он? – спрашивает его Эмори.

Она думает только о Джеке. Представляет его, заблудившегося в ночи, живого. Видит, как он ждет, когда она придет за ним. Все остальное теряет для нее значение.

– Там, за фермами, на дальнем отсюда склоне холма с оливковым деревом на вершине, есть дверь, – говорит Адиль, кивая в непроглядную ночь за окном. – Через нее меня вывела Ниема. Я построил свою хижину поблизости, чтобы наблюдать, вдруг оттуда когда-нибудь выйдут и другие.

Но Эмори уже не слышит его. Она бежит к воротам.

53

Путь к хижине Адиля в кромешной тьме занимает у нее два мучительных часа, и прибывает она туда, хромая: подвернула лодыжку, карабкаясь по первому гребню, а потом все время шла по сильно пересеченной местности.

Она устала и хочет пить, ее тело с головы до ног покрыто порезами и синяками. Но Эмори ни перед чем не остановится, ведь она убеждена, что за той дверью заперт Джек, который ждет спасения.

Дерево, которое назвал ей