Война короля Карла I. Великий мятеж: переход от монархии к республике. 1641–1647 - Сесили Вероника Веджвуд

сумерки, пошел в атаку. Он повел своих людей на расслабившиеся войска роялистов «довольно бодрой рысью», ошеломил врага внезапным наскоком и захватил четыре или пять штандартов. Этот эпизод, принесший роялистам скорее бесславие, чем урон, доказал, что Кромвель смог сделать из своих рекрутов солдат, на которых можно положиться.

Кромвель, этот скорее надежный, чем выдающийся член партии Пима в палате общин, выделялся среди других дворян Восточной Англии своей энергией и инициативностью. Ему исполнилось 44 года. Он был крупным мужчиной, костистым и угловатым, а его могучая духовная сила и интеллект не находили применения в жизни сельского джентльмена с его маленьким домиком, властной матерью, бережливой женой и подрастающими ребятишками. В ранние годы его практические и организационные способности были ограничены местной политикой и управлением маленьким поместьем, а его пытливый ум не имел другой пищи, кроме собственной жизни и слова Божьего. Задумчивый и смутно ощущавший себя несчастным в той жизни, которая подавляла его природные силы, он страдал меланхолией, ипохондрией, а временами даже впадал в маниакальное состояние. В возрасте 30 лет Кромвель пережил духовные муки и религиозное возрождение. По его словам, он «жил во тьме и любил ее» и с трудом пробился к дневному свету истинной веры. Он нашел Бога путем тяжелой духовной работы и со всей страстью верил, что каждый человек имеет право и обязан найти собственный путь к Богу.

Война дала ему наконец возможность применить свои способности. В течение нескольких месяцев Кромвеля стали повсеместно считать самым активным человеком в восточных графствах. Не имея никакого опыта военных действий, он быстро овладел техническими знаниями, необходимыми для выполнения его задач. Первая маленькая победа в Белтоне подтвердила то, во что он всегда верил: люди, которые боятся Бога и знают, за что борются, «пойдут так далеко, как могут пойти джентльмены» и разобьют кавалеров.

Кромвель не был ни скромным, ни тщеславным, но чувствовал, что его коснулась длань Господа, и воздавал славу Ему, громогласно восхваляя свои победы. Враги, которые принимали это за тщеславие, были к нему несправедливы. Он был совсем не так прост, как какой-нибудь лицемер или человек, склонный к самообману. Он стремился к суровой простоте и чистым, непосредственным отношениям со своим Создателем. Каждое письмо, которое он писал, каждый отряд, который он набирал, каждый гарнизон, который он укреплял, каждая деревня, которую он занимал, или удачно закончившаяся перестрелка – все это были его псалмы, непрерывно славившие Бога.

Набожность и крепкая дисциплина солдат Кромвеля быстро привлекли внимание. «Жители тех мест, куда они приходили, прыгали от радости», – писал один из лондонских журналистов. Однако бывали и исключения. Кромвель с самого начала настаивал, что при назначении младших командиров личные достоинства для него важнее общественного положения. Его люди были по большей части «свободными землевладельцами или сыновьями свободных землевладельцев, которые ввязались в этот конфликт по воле совести», а его капитаны если не приходились ему родней, то не всегда были дворянами. Такое пренебрежение общественными правилами возмутило молодого Хотэма, войска которого случайно встретились с отрядами Кромвеля, когда те занимались фуражировкой на границе Линкольншира. Хотэм, весьма далекий от того, чтобы при их приближении прыгать от радости, угрожал, что будет стрелять, если они зайдут на его территорию.

В середине мая граф Эссекс, оставив свои поредевшие и измученные болезнью войска, приехал в Вестминстер и потребовал от парламента и Сити, чтобы ему немедленно выдали более 100 000 фунтов. Для него с трудом нашли треть того, что было необходимо. Рассматривались экстраординарные меры, и во время дебатов в палате общин то и дело слышалось голландское слово accijs (акциз), означавшее налог на покупку. Сначала этот акциз был отвергнут парламентом, но теперь рассматривался одним из комитетов.

С приходом весенней погоды Лондон стал выглядеть веселее, чем в последние несколько месяцев. Вечера стали длиннее, и после закрытия магазинов отряды добровольцев с лопатами на плечах под звуки военной музыки маршировали на строительство фортификаций. Девушкам предлагалось присоединяться к ним, возможно, не столько из-за работы, которую они могли выполнить, сколько потому, что их присутствие привлекало мужчин. Тем временем Эдмунд Уоллер занимался подготовкой заговора, который разрабатывался под прикрытием мирных переговоров в Оксфорде. 19 мая бойкая вдова убитого под Эджхиллом кузена короля, леди д’Обиньи, приехала в Лондон будто бы по личному делу. Но в действительности она тайком привезла королевское предписание о проведении военного набора. По согласованию с влиятельными роялистами Сити его должны были обнародовать, как только король пришлет весть о начале наступления на Лондон. Нужно было захватить Тауэр и взять в заложники нескольких ведущих парламентариев. Уоллер пытался втянуть в это лорда Нортумберленда, который не проявил заинтересованности, а также графа Портленда и лорда Конвея, которые, по-видимому, изъявили большую готовность участвовать в его планах. Возможно, Уоллер что-то узнал о параллельном заговоре, который спонсировал невероятно богатый сэр Николас Крисп, купец-роялист, зимой бежавший в Оксфорд, но сохранивший связь с друзьями короля в Лондоне. Какими бы ни были намерения этих заговорщиков, из них ничего не вышло, поскольку в тогдашнем обществе, не способном держать язык за зубами, сведения о нем не могли не просочиться наружу. 31 мая 1643 г. Уоллер и другие подозреваемые были арестованы.

Леди д’Обиньи поспешила в дом французского посла и потребовала защиты. (Ее муж, господин д’Обиньи, имел определенные права как подданный Франции.) Парламент ничего не стал слушать и, несмотря на ее бурное возмущение, отправил леди в Тауэр. Ее пол и общественное положение защитили ее от большей опасности, а Эдмунд Уоллер выкупил свою бесславную жизнь, назвав имена всех, кто ему помогал, и даже униженно умолял их подтвердить его обвинения. Его показания были настолько подробны, что венецианский агент счел заговор фикцией, придуманной Уоллером и палатой общин, чтобы иметь повод для ареста подозреваемых роялистов. По делу об этом заговоре были повешены три жителя Лондона, но Уоллер, отсидев в тюрьме пятнадцать месяцев, заплатил штраф в 10 тысяч фунтов и отправился в изгнание.

Содержание этого несостоявшегося заговора было менее существенным, чем его результаты. Колеблющиеся, умеренные и те, кто уповал на мирные переговоры, были напуганы угрозой предательства. Одно дело – урегулирование в результате переговоров с королем, но совсем другое – его триумф за счет предательства их соратников. Был подготовлен новый текст клятвы, подтверждающей верность делу парламента, которую должны были принести все парламентарии и люди, занимавшие должности, облеченные доверием. Пим в очередной раз убедил своих коллег в необходимости достижения более тесного взаимопонимания с шотландцами, а палату лордов, смущенную тем, что под подозрением оказались некоторые лорды из их числа, вынудили присоединиться