Сфера 17 - Ольга Онойко

Великолепен, признал Николас, безупречен. Идеальный агент. И он стал бы командиром Легиона, как стал любовником начальника контрразведки. И хреновый же я контрразведчик, Господи Боже… Реннард покривился от презрения к себе. Какой я, к чертям собачьим, разведчик, я кадровый менеджер с заводоуправления. Энергообмен. Как я мог поверить, что это гвардейская психотехника? На кой чёрт такие техники военнослужащим? И Отдельный батальон… Даже Стерлядь сказал мне, что комбат добивается абсолютной преданности личного состава с непонятными целями. Догадывался, намекал, пытался сдать начальство? Или его задействовали вслепую? Но вот же она, эмоциональная территория. И хозяин её, человек невероятно отважный, фантастически трудоспособный, совершенно бескорыстный… Мантиец.

У Николаса заколотилось сердце. Господи, подумал он в отчаянии, да если б я раньше разул глаза! Типичный мантиец, хоть сейчас в учебник! Мы ломали комедии перед Стерлядью, мы над ним потешались, а в это время по Дому Правительства расхаживал настоящий, природный мантиец. Что он собирался делать? Интервенция на Циалеше не соответствовала ни одной из известных схем. Когда-то я предположил, что на нас могут обкатывать новую схему — я был прав? И что ждало нас через год, два, пять?..

…Прекратить рефлексии.

Николас помотал головой и нервно оскалился.

Что бы там ни планировал Алзее Лито, хмуро подумал он, его план провалился. Нет, воистину Неккен — меньшее из зол. Чисто человеческое зло, по крайней мере.

Мерцательная связь установилась, наконец, звякнул сигнал. Николас вскинулся. Но аппараты снова потеряли контакт, на экран вернулся осточертевший символ ожидания. Николас тихо выругался.

Это замкнутый круг, подумал он, я не могу посмотреть на вещи трезво. Пусть так. Но это тоже можно обернуть к пользе. Что значит быть агентом влияния? Что я сделал по указке Алзее?

Вряд ли я что-то успел, ответил он сам себе. Вот чуть позже, по возвращению на Циа — мог сделать. Я верил ему. Я его… любил.

А чего я хочу сейчас?

Николас задумался.

Никто не знал, что происходит с человеком во время энергообмена, об этом не писали исследователи, не упоминал Доктор. Какой эффект он даёт? Если кто-то прежде и соглашался на такую процедуру, вероятно, после неё он уже не возвращался в человеческий мир. На молодых Мантах доживают век люди, родившиеся до того, как планета объявила о выходе из состава Союза, отцы и матери маленьких мантийцев… Каково им, хотелось бы знать, без особого интереса подумал Николас, недолюди для собственных детей… А впрочем, они наверняка пользуются нежным уважением: мудрейшие представители низшей расы, которые смогли переломить натуру и сделать решительный шаг в светлое будущее.

Николас закрыл глаза.

Чего я хочу, спросил он себя и ответил: мои желания не изменились. Я хочу того же, ради чего ввязался во всё это несколько лет назад. Хочу свободного Циалеша, равно свободного от неккеновской долговой кабалы и от мантийского внешнего управления. Хочу, чтобы мой Циа жил спокойно.

Последнее неосуществимо, подумал он, неосуществимо в принципе. Шесть лет назад людям, которые просто хотели спокойно жить, пришлось взять в руки оружие. Целый год Циа раздирала гражданская война. Теперь мы снова возьмёмся за оружие, по другой причине, но с той же целью… Иного покоя не бывает. На мирах, которые должны Неккену или приняли Манту, царит спокойствие, но это спокойствие коматозного больного. А мы хотим жить.

И связь установилась.

Зондер ответил мгновенно: воздух сверкнул, задрожал, и вот он, Доктор — ярко-рыжий и иссера-бледный, лежит на столе грудью и ухмыляется. Во время предыдущего краткого сеанса звонок всё-таки прошёл в Ситаун. За несколько минут ожидания Макс успел проснуться и даже умыться. Теперь он пил кофе. Николас уставился на полуведёрную чашку в руках Зондера: сувенирная была чашка, в честь пятилетия Революции, на боку алела надпись «Победителям!», а за нею смутно различалось знамя, реющее над руинами. Самый подходящий сосуд для ярого диссидента…

— Ну, — сказал диссидент, грозно вращая глазами, — чего надо? Если зря разбудил — убью. Я час назад лёг. Статью писал.

Николас сплёл пальцы в узел.

У меня было много времени, чтобы подготовиться к беседе, подумал он, но я всё равно не готов к ней.

— Рэй сбрендил на радостях, — продолжал Зондер, уставившись поверх головы Николаса в невидимое тому окно, — давайте, говорит, товарищи, амнистию объявим. Только амнистии нам не хватало… Ну, что? Ник, излагай.

— Макс, — проговорил тот, — плохие новости.

— Ясно, что не хорошие, — Доктор отхлебнул из своей юбилейной бочки. — Хорошие могут подождать до утра. Что случилось? Ты бледный, как мышь. Но ты постоянно такой, поэтому я ни о чём догадаться не могу.

Углы николасова рта дёрнулись: он представил себе бледную мышь и заключил, что действительно выглядит не лучше.

Доктор вздохнул.

— Что, — флегматично предположил он, — Акена передумала? Выдвинула новые требования?

— Нет.

Зондер ухмыльнулся.

— Война началась?

— Нет, — ответил Николас почти с облегчением. — Пока нет. Я о мантийской интервенции.

Доктор приподнял брови, чуть помедлил и кивнул.

— На Сердце Тысяч? — мягко уточнил он; на лице его выразилось, что он уже уловил суть и хочет только помочь Николасу собраться. — На Циа?

— На Циа. Макс, личность интервента…

Зондер снова кивнул, не спуская с него глаз. Николас набрал воздуху в грудь и проговорил — раздельно, дёргано, тихо:

— Настоящим мантийским агентом на Циа был Эрвин Фрайманн.

Зондер моргнул.

— Что? — тихо переспросил он, нахмурившись.

— Его зовут Алзее Лито, — выдохнул Николас. — Он природный мантиец.

…и Доктор не изменился в лице. Известие как будто совершенно не взволновало его, он только деловито похмыкал, в рассеянности облизал губы и потёр бритый затылок. Николас смотрел на него, беспомощно моргая. Время шло, счётчик в углу экрана листал секунды и показывал растущую стоимость сеанса (неактуальную, потому что связь теперь оплачивал Неккен), а Доктор молчал. Ожидая ответа, Николас задержал дыхание; ответа всё не было, и в глазах у него поплыло.

— Человеку свойственно ошибаться, — сказал, наконец, Зондер и неожиданно спросил: — Ник, как ты себя чувствуешь?

Тот опомнился и судорожно втянул воздух в лёгкие. Зондер заглянул ему в глаза, насколько это позволяла голограмма. Лицо Доктора выражало профессиональную заботу и человеческую печаль. Он так держится, подумал Николас со смешком, словно его это вообще не волнует… впрочем, он всегда так держится.

Но Доктору он по-прежнему верил. Пусть знания Зондера-ксенолога не выдержали проверки боем, в других сферах компетенции его авторитет оставался неколебимым.

— Я не знаю, что делать, — сказал Николас.

Макс покачал головой.

— Я спросил, как ты себя чувствуешь.

Николас помолчал. Губы его болезненно искривились. Некоторое время он колебался, а потом честно ответил:

— По-моему, я уже умер.

— Это неправда, — негромко сказал Доктор. — Ты жив. Знаешь, Арни прав. Пока нам на голову не падают астероиды, ничего страшного не происходит.

— Макс… — через силу выговорил Николас. Его снова начинало трясти, мука подступала с удвоенной силой, — Макс, вы… не понимаете. Мы ему доверяли. Абсолютно. И я…

— Да, да, — Доктор отмахнулся, как будто услыхал банальность. — Ник, это нормально. Природный мантиец и должен внушать абсолютное доверие. Я тебе больше скажу: я даже тебя подозревал. Слишком уж ты мне нравился. Умный, честный, надёжный. Мантиец мантийцем, — и Зондер ободряюще улыбнулся.

Что, беззвучно переспросил Николас, а потом просто уставился на Доктора круглыми глазами.

Он ожидал какой угодно реакции, только не этой. Он совершенно перестал понимать ход мыслей Зондера.

— Дело не в том, — как ни в чём не бывало продолжал Доктор, — где мантиец и кто мантиец. Дело в том, что мантийская система воспитания в данный момент на Циа не применяется нигде, и даже отдельные её элементы замечены только в двух или трёх деревенских школах. И симпатий к Манте никто на Циа не питает. Честно сказать, Ник, я склонен верить Эрту Антеру. Всё это время на Циа находился интервент, но интервенции нет уже очень давно.

Что, повторил Николас, так что же, значит… Движение мыслей совершенно прекратилось, словно натолкнулось на какую-то преграду. Николас открыл рот да так и остался сидеть дураком. Доктор любил ломать стереотипы, только делал это с размаху и не соблюдал технику безопасности, и человеколюбия ему не хватало, несмотря на медицинскую специальность… В происходящем было что-то очень хорошее и очень плохое одновременно, но суть его Николас не мог ещё уловить.