Мистерия Дао. Мир «Дао дэ цзина» - Алексей Маслов

Бошу (2): фраза отсутствует.

КНИГА ВТОРАЯ

Этот параграф открывает вторую книгу, традиционно, хотя и весьма условно называемую «Каноном Благости». «Благость» (Дэ) понимается в даосизме не как некое морально-этическое качество, но как мистическая мощь, через которую Дао проявляет себя. Она имеет ярко выраженное «энергетизирующее» значение как первосила, приводящая в движение наиболее светлые силы мира. Если Дао не может восприниматься человеком непосредственно, так как оно, с одной стороны, обыденно, а с другой — велико, то Благость — это то, что реально может восприниматься человеком. Обладание Дэ воспринимается как Благость, сошедшая на человека из метафизической до-формной глубины. Поэтому нельзя «научиться» Благости или «не отклоняться» от неё — это не зависит от личного желания человека. Сам факт обладания Благостью ничем не проявляет себя — ни в излишних «благостных» поступках, ни в речах, так как всякое дело совершается само собой без дополнительного «человеческого» вмешательства, лишь благодаря сверхмощи Дэ. Здесь представлена своеобразная иерархия ценностей в глазах мудреца. Причём мерилом является степень вмешательства в естественный ход событий. Конфуцианские ценности: гуманность, справедливость, ритуал — стоят значительно ниже Благой силы Дао, а ритуал вообще рассматривается как прямое насилие над естественностью или «тонкая бамбуковая ширма» (бао) — подделка, призванная скрыть утрату природной целостности жизни. Возникновение в обществе апологетики ритуала сигнализирует о том, что истинные ценности Дао утрачены и назревает хаос. Ритуал уподобляется обычному приукрашательству — «цветам», в то время как истинный человек-даос избегает внешней красивости и стремится постичь плод всякого деяния, т. е. внутреннюю сущность явлений.

В данном случае «цветы» (хуа) (22, 25) следует понимать как приукрашательство, излишнее внешнее декорирование того, что должно быть простым и ясным. Поэтому «цветы» излишни, ведь это то же самое, что «стремиться к ветвям, забывая о корнях».

Примечательно, что Ван Би видит скрытый смысл этого параграфа в обсуждении недеяния. Для него недеяние не просто «следование Дао», но, прежде всего, отсутствие личного желания что-либо делать, отсутствие намерения к действию, когда всё идёт своим путём.

Фу И (7–8):

Человек низкой Благости погружён в деяния и к тому же не имеет намерения действовать.

В Бошу фраза (7–8) отсутствует.

Бошу А (21):

и обитель невежества.

Бошу Б (21):

и обитель смуты.

Пребывание в Едином означает следование Дао. Утрата Единого влечёт за собой почти апокалиптические разрушения. Это один из немногих параграфов, где говорится о духах как важнейшей наполняющей силе мироздания. Это отголосок древней шаманистической традиции, хотя духи здесь занимают подчинённое положение по отношению к Дао и, таким образом, безличное и несущностное, предельно абстрактное начало играет в учении Лао-цзы значительно большую роль, чем сущностно-конкретные духи или персонифицированные боги.

Это, в свою очередь, говорит о высокой образности архаического китайского мышления, которому стали доступны необыкновенные глубины мира, где нельзя опереться на конкретную форму, божество или сакральную вещь. Символическая пустотность Дао стала в китайской традиции ценнее, нежели конкретное воплощение магической силы, так как именно единство этой пустоты предопределяет небесную чистоту, земной покой и т. п.

Другая мысль, относящаяся к сюжету наставлений правителю, заключена в установлении преемственности, соотнесённости между верхом и низом китайского общества. А ради этого правитель может и устранить свои личностные амбиции, став «одиноким» и «сирым» (§ 42). Яшме или нефриту приписывались чудесные магические свойства. Этот камень украшал одежду и предметы утвари знати и присутствовал в даосской атрибутике. Но даже к такой явной, видимой для всех «ценности», как. яшма, не должен стремиться правитель. Его задача — лишь в использовании Дао для управления государством, а не самопроявление.

Бошу (7–8):

фраза отсутствует.

Бошу и Окада (28):

Поэтому повозка, разделённая на части, уже не может быть повозкой.

В ряде даосских текстов Дао сравнивалось со «священным механизмом» или «пружиной», которая, раскручиваясь, даёт проявление мириадам существ, а скручиваясь, возвращает всё в небытие. Поэтому символика обратного развития, возвращения в пустоту, в материнское лоно, в состояние новорождённого часто встречается в даосизме. Сущность Дао, вытекающая из слов параграфа, заключается в обращении вспять вплоть до полного самоустранения. Отсюда видна и его функция — ослабление. Поэтому даосы и говорят о таких вещах, как слабость, гибкость, неприметность, как о своём идеале. Разнообразие живых существ и многоцветие явлений мира не должно смущать даоса, ибо всё коренится в небытии или «отсутствии», а посему надо видеть единую суть всех вещей мира, не размениваясь на частности.

Лишь исключительно одарённый человек способен постичь смысл Дао. Поэтому людей, которых можно причислить к настоящим даосам, крайне мало. Из-за своей малопонятности и доступности лишь интуитивному восприятию Дао всегда будет предметом профанации или насмешек, что стало расхожей темой в истории средневекового даосизма. Причиной насмешек над идеей Дао стала его противополЪжность видимой сущности вещей. В силу своей сокрытости, «ненавязчивости» Дао игнорируется людьми, которые ценят лишь заметное, яркое, бросающееся в глаза. Истинный же Путь превосходит все вещи, и его нельзя выразить какой-нибудь конкретной формой или вещью, хоть он и породил эту вещь. Поэтому: «Великий образ не имеет формы». «Великим квадратом» обычно называлось государство чли земля, что при китаецентричной теории мира было одним и тем же. Даже иероглиф «государство» или «царство» (го) был заключён в прямоугольник. Всераспростёртость «великого квадрата» — государства позволяла говорить о нём как о «лишённом углов», т. е. границ.

Форма должна выражать некую сверхъестественную истинность Дао, которая стоит за всякой вещью. Лишь тогда эта форма имеет смысл. Но если она в полной мере отражает Великий Образ, то всякая вещь или действие могут быть сокращены, редуцированы до одного малозаметного акта. Так, например, в каллиграфии восхищались лишь одной чертой, проведённой на бумаге и разделившей мир на «чёрное» и «белое», т. е. на инь и ян. Истинное пение могло рассматриваться как воспроизведение всего лишь одной ноты или «звука Дао», который перед человеком предстает в виде упорядоченной мелодии, и поэтому звук великого мастера (фактически прообраз Дао) обычному слушателю недоступен. «Великий сосуд» под силу изготовить лишь мастеру-даосу, так как этот «сосуд» ассоциируется именно с созданием пространства для видимого, или «вещного», мира (§ 29).

О каких «Извечных суждениях» или, дословно, «Незыблимых речениях» идёт речь? У комментаторов нет единого мнения на этот счёт, поэтому с равной справедливостью высказываются две версии. Первая гласит, что речь идёт о цитате из какого-то мистического произведения, которое не дошло до нас и, возможно, существовало лишь в устном виде.

Судя по отрывку, идеи этого произведения оказали сильное влияние на авторов «Дао дэ цзина». По другой версии — это поговорки, и фразу следует читать так: «Установившиеся поговорки гласят…». Тем не менее суть этого отрывка проливает свет на внутреннюю «кухню» составителей трактата. Вероятно, в основе наиболее мистических («космологических») отрывков текста лежала некая аграфа, запись высказываний древних учителей, великих посвящённых, мистиков, причём запись открытого типа: в неё могли добавлять фразы, переиначивать их по своему разумению. Абсолютного канона тогда ещё не сложилось, и эта аграфа представляла собой своеобразную «копилку» мудрости, которая затем, канонизировавшись и формализовавшись, легла в основу даосской концепции. Здесь их внимание, вероятно, привлекло яркое и образное объяснение того, что Дао по своей сути противоположно всякой видимой реальности и бесконечно превосходит её.

Фраза (18) не имеет однозначной трактовки и в тексте переведена так, как понимал её Ван Би, хотя возможны и другие варианты, например: «Извечная истина кажется изменчивой» или Наипростейшая истина кажется замутнённой (юй)». Так или иначе, речь идёт о том, что обладать полнотой истины мы не можем — ищем откровения в премудростях, а подходя к простоте, которая и есть истина, думаем, что перед нами — лишь пустота — никчёмность.

Бошу Б (22):

Небесный образ не имеет формы.

Бошу (24–25):

И лишь потому, что это — Дао,