Мистерия Дао. Мир «Дао дэ цзина» - Алексей Маслов

Бошу Б (22):

Небесный образ не имеет формы.

Бошу (24–25):

И лишь потому, что это — Дао,

оно может быть совершенным как в начале, так и в завершении.

Первые четыре таинственные строки породили несколько трактовок, ясно лишь то, что в них говорится о принципе развёртывания мироздания. Этот параграф открывает нам космогоническую теорию даосизма и может являться одной из самых древних частей «Дао дэ цзина». Существует немало его трактовок, однако ни одну из них нельзя признать удовлетворительной и вполне доказательной. Общепринято считать, что Дао порождает Единое, то есть самоё себя или Высший предел (тайцзи). Единое порождает два начала — инь и ян. Инь и ян порождают Небо, Землю и человека в качестве посредника между двумя началами. Есть и другая трактовка: три — это инь, ян и то, что получается от их соединения. Таким образом, мироздание понимается как дифференциация и формообразование изначального Хаоса, а значит, утрата Единства. Поэтому фраза может переводиться так: «Дао порождает Единое, Единое порождает двойственное, двойственное порождает тройственное, а тройственное порождает множественное».

В Китае семейность и многодетность считались эталоном счастливой жизни, а одиночество, покинутость и оторванность от семьи либо презирались, либо вызывали сожаление. Но мудрец намеренно идёт на это гордое одиночество (§ 39), сохраняя внутреннее единство. Поэтому его единение с народом может достигаться и от противного, незаметно, а Лао-цзы возвращается к важнейшей мысли о том, что сильное обречено на неминуемую смерть, так как слишком явно проявляет себя, утрачивая способность склоняться перед ещё большей силой и отказываться от активного противодействия.

Немалую загадку представляет собой понятие «чунци» — «пустотное ци», что можно также перевести как «текучее ци», «бьющееся (пульсирующее) ци», родившееся от соединения двух противоположностей — инь и ян. По одной из трактовок, у древних мистиков существовала теория, что вселенная состоит из трёх элементов или трёх типов ци: инь-ци, ян-ци, которые восходят к своей первоформе — пустотному ци, которое, по сути, и есть Дао.

Терминами «сирый», «униженный» зачастую называли себя идеальные правители, подчёркивая свою подчинённость Небу, некую убогость, оборачивающуюся внутренней святостью.

Вероятно, этот параграф составлен из двух ранее не связанных высказываний — космогонической части (16) и мистико-политического наставления правителю (7-14). Скорее всего, соединение их в одном параграфе случайно. Лишь с большим трудом можно представить, что вторая часть является как бы лаоистским прикладным комментарием на космогонию ранних мистов. Последнее высказывание (12) явно пришло не из даосской традиции и, возможно, было народной поговоркой, а затем оказалось занесённым в протодаосскую аграфу. В тексте (14) дословно речь идёт об «отеческом наставлении» (цзяофу), однако, судя по комментариям, предполагалось именно «наипервейшее наставление», «наставление, что идёт перед всеми учениями».

Бошу А (7):

Нет слов, которых бы мир страшился больше.

Бошу А (12):

И я почитаю это своим отеческим учением.

Постижение недеяния связано в раннем даосизме с отказом от слов (ср. § 1), так как они имеют «сущность» и ограничивают мысль. Гомологический ряд даосизма: мягкость — бессущностность — недеяние ведёт к следованию Дао.

Однако во времена создания «Дао дэ цзина» слишком много философских течений пытались объяснить природу человека и сущность мира с помощью сложных рассуждений, а конфуцианство непосредственно пыталось «упорядочить» мир. Это и вызывало неприятие ранних даосов.

Здесь как нельзя лучше видно абсолютное равенство в даосском учении между «самым мягким», «неимеющим сущности» и недеянием. Это предельный уровень пустотности, когда неимеющее сущности проникает туда, где нет даже щелей, — недеяние в пустоте, бессущностное, которое, ничего не предпринимая, творит весь мир. Понятие «щели», «промежутка» (цзянь) приходит из самого мистического осмысления пространства бытия. Между Небом и Землёй не существует промежутка, но именно в этом промежутке, который дан исключительно как пространство метафизического бытия, и разворачивается весь мир. Умение быть в промежутке, не имея промежутка, понимать его как виртуальную сущность мира — в этом великое мастерство даоса.

Бошу (3):

Вещи, приходящие из небытия, проникают туда, где нет даже щели.

Бошу (5–6):

Но крайне редко можно встретить учение вне слов и обретение пользы от недеяния.

Человек вечно мечется в рамках мучительного выбора, теряя спокойствие и чистоту сознания. И в этом положении любое решение будет утратой для него. Для человека Дао — это прежде всего срединный путь и на начальных этапах заключён в осознании меры и границы всякого действия.

Поэтому даосизм был свободен как от самоограничений изнуряющего аскетизма, так и губительной для тела и духа вседозволенности, — и то и другое пересекало границы срединного Пути, отведённого Небом для человека. Здесь прослеживаются зачатки той идеи, которая станет главенствующей в более позднем даосизме.

Это стремление к обретению вечной жизни и преодолению старости. Однако Лао-цзы не учит применению терапевтических средств, гимнастических упражнений или изготовлению «пилюли бессмертия», что показалось бы искусственным средством, а ведёт естественным путём спонтанного обретения Дао через соблюдение разумной меры в жизни вообще.

«Знание меры» (или «знать, где остановиться») (6) предостерегает человека от соблазна гордыни собственного сознания, любования своими умственными способностями. Необходимо обрести меру и в мудрствовании, после чего следует предать себя природной естественности, — не своим собственным мыслям, но слышанию «Великого звука Дао».

Дао по своему «знаку» противоположно внешней видимости вещей, равно как внешнее и внутреннее, являясь полярными противоположностями, дополняют мир до единого целого. Отсюда и проистекает мысль о «кажущемся» мире даосизма. Мир — не иллюзия, не продукт самообмана сознания, как это полагалось в буддизме. Он абсолютно реален, но тем не менее качество это реальности иное, чем представляется обычному человеку. Отказ от внешней приукрашенности даёт возможность проявления глубинного богатства мысли. Пёстрые одежды не нужны мудрецу, ибо его смысл — простота. Существует некий эстетически-утончённый смысл в незавершённости, «ущербности» совершенства, оборванной и лишь поэтому вечно звучащей песне. Скупость слов даёт простор мысли, примером чему служит сам «Дао дэ цзин». Пустота обладает тем удивительным свойством, что приемлет любые формы, и поэтому равносильна Великой наполненности, а своей неограниченностью, незаформализованностью она даёт возможность безграничного использования тому, кто понял это. Через использование противоположностей можно достичь цели и посредством покоя править миром изнутри. Сознание мудреца стремится к умалению великого. Речь идёт прежде всего о внутреннем действии, об идеале «молчаливого слова» — «грубом» красноречии или «ущербном величии». Сентенция (5), естественно, должна восприниматься не буквально, но в значении: «великая прямота кажется компромиссом».

Так же трактует эти понятия и конфуцианец Мэнцзы [20, ЗВ1]. Возможно, иероглифы в сентенции (8) переставлены местами и следует читать: «Движение побеждает холод, а покой одолевает жару», что значительно ближе к чисто практическому смыслу. В популярных изданиях именно так пишется эта фраза. Но традиционные комментаторы Цзян Янчэн, Ян Линфэн придерживались именно той версии, которая приведена в нашем переводе. В ней же видел глубокий смысл и Ван Би, который в своих комментариях к § 60 и 61 использует обычное для даосов противопоставление «холод — движение» и «жара — покой»: «двигаемся — вредим себе; приходя в покой, достигаем великой истинности». Цзян Янчэн считал, что «покой» и «движение» (в его трактовке — «действие») противоположны друг другу.

Хотя война как средство гармонизации вселенной не отвергалась даосами (§ 6, 69), тем не менее неумелый правитель мог начать её и из-за корыстных побуждений, не следуя Дао. Это считалось совершением действий наперекор естественному пути и, соответственно, непониманием меры в поступках.

«Привести лошадь к городским стенам» (4) значит вести приготовления к войне. Есть и другое значение у иероглифа «цзяо», который здесь переведён как «городская стена» или «окраина»: он может трактоваться как священная площадка. В древности она представляла собой невысокую насыпь, связанную с миром духов и отправлением ритуалов. «Плен желаний» и «незнание меры» (5–6), которые JIao-цзы считает величайшими бедами, имеют здесь двоякий смыл. С одной стороны, речь идёт именно об умиротворении сознания человека, отрешении от внешнего мира, и вступлении во внутреннюю реальность Дао — это путь подвижничества. С другой стороны, это пагубное желание правителя вести войны за новые территории, обрекая на слёзы и кровь сотни людей. Здесь исторические реалии эпохи Борющихся царств вновь совмещаются с мистическим вневременным универсализмом трактата в целом.