Башня - Дмитрий Сафонов

Башня уже дрожала почти как тогда, когда они ползли в шахте наверх, Михаил ступнями чувствовал, как она колышется, но – вот что удивительно! – он не волновался. Нет, точнее, он ПОЧТИ не волновался.

Он думал о другом: неужели капитан снова полезет вперед? Он не сомневался, что Кондратьев раскидает пятерых человек легко, как кегли в боулинге, и, возможно, сделает это так быстро, что они ничего не успеют заметить… Но…

«А смысл? Мы все влезем в вертолет».

Машина с надписью «Bell» и логотипом известного телеканала на борту на мгновение замерла, словно нащупывала белыми полозьями зыбкую поверхность вертолетной площадки. Затем винты немного замедлили свое вращение, и гигантская стрекоза мягко опустилась на крышу.

Дубенский подбежал к вертолету первым и открыл дверцу. Он обернулся и махнул подросткам. Те, пригнувшись и оглядываясь на Кондратьева, побежали вперед.

Пилот что-то кричал ему, но Дубенский из-за шума двигателя не смог ничего разобрать.

– Что? – крикнул он, понимая, что пилот тоже вряд ли его услышит.

Пилот ткнул указательным пальцем куда-то вниз, в крышу, и вопросительно дернул подбородком. Михаил не понял ничего. Он пожал плечами и принялся запихивать подоспевших подростков в вертолет.

Он машинально, будто наблюдая за собой со стороны, отметил, что копирует действия Кондратьева – хлопает их по спинам. Хлопает просто так: он сам не понимал, зачем это делает. Ребята забились в салон и прижались друг к другу. Дубенский оглянулся на Кондратьева, тот по-прежнему стоял, не двигаясь с места.

«Красуется, гад! Ишь, напустил на себя форсу – делает вид, что ему все равно. Или ему стыдно?»

Нет. Дубенский знал ответ. Капитану нисколько не было стыдно. Для него существовал только приказ. Тупой, бездушный приказ, не принимавший в расчет ничего – ни человеческие жизни, ни возможные жертвы. Ничего. Просто приказ.

Дубенский почувствовал огромную злобу к этому человеку, который думал, что ему все позволено.

Нет, даже не ему. Это была страшная мужская игра. Кто-то сидевший далеко, возможно, в мягком удобном кресле, решал, кому здесь жить, а кому – умереть. А Кондратьев («Вот уж действительно бультерьер») с радостью принимал правила этой игры, не задумываясь, что, может быть, в следующую минуту в наушнике его портативной рации прозвучит: «Умри!» И наверное, он бы так и сделал.

Но вместе с тем Дубенский понимал, что капитан сделает это не из щенячьей слепой преданности, а из самолюбия. Просто потому, что для него это – самое главное. Потому что когда-то, принимая присягу, он решил для себя: есть задача – и есть все остальное. Но задача – важнее.

Может быть, такая позиция и заслуживала уважения, но Дубенский все же не мог ее принять. Сегодня он смог ее понять, но принять – нет.

Он взглянул на капитана, отвернулся и уже собирался залезть в вертолет, но тут из двери, ведущей на крышу, показался человек.

Высокий мужчина лет сорока пяти. Он бережно прижимал к груди руку; баюкал ее, словно ребенка. Дубенский увидел, что предплечье странно искривлено и кисть свисает, совсем белая. Лицо мужчины было покрыто крупными каплями пота; воздух от винтов разметал капли в разные стороны, но прилипшие к высокому лбу пряди остались на месте.

Дубенский развернулся, отступая от вертолета, и замахал мужчине. Тот, неловко спотыкаясь, побрел к машине.

Михаил осторожно взял его за локоть здоровой руки и подсадил. Ребята потеснились, и мужчина сел на пол.

Дубенский окинул взглядом салон и понял, что место осталось только для одного. Всего лишь для одного человека.

«Правда, этот Рэмбо может зависнуть на полозе, как это сделал его боец. И ведь он не сорвется. Что бы ни случилось, он не сорвется, гад!»

Дубенский снова взглянул на Кондратьева. Тот перехватил его взгляд и с деланно скучающим видом отвернулся. Михаилу показалось, что он даже принялся что-то насвистывать. «Пижон!» – подумал Дубенский и снова занес ногу над полозом.

Он представил себе эту картину: вертолет взлетает, а капитан, разбежавшись, крепко хватается за белую трубу полоза и висит на ней, что-то насвистывая и осматривая окрестности, будто попал на увлекательную воздушную прогулку; попал бесплатно – стоило только показать военный билет и удостоверение ветерана, побывавшего в «горячих точках».

Дубенский усмехнулся. «Элитный бультерьер из питомника! Мудак!!»

Он в последний раз взглянул на Башню и вдруг… Понял, что все! Конец!!

Страх, который, как ему казалось, перегорел внутри него, снова всколыхнулся в груди и защемил сердце. Самый сильный и, наверное, самый последний страх в его жизни.

Из двери пожарного выхода показался человек. Нет, не показался – он вывалился на крышу на четвереньках и полз, полз, отчаянно мотая головой из стороны в сторону.

Он протягивал к Дубенскому руки и о чем-то просил его. Молитвенно складывал ладони, но тут же оступался (если про человека, стоящего на коленях, можно сказать «оступался») и упирался руками в гудронированную поверхность вертолетной площадки.

Он даже не просил – умолял; человек тяжело дышал, из его груди не вырывалось ни слова, но все его движения были так красноречивы…

Дубенский не мог отвести от него глаз. Высокий (наверное, высокий, хотя это нелегко – понять рост человека, стоящего на коленях) парень, лицо покрыто грязью и копотью, из ладоней сочится кровь… Его закопченная футболка была порвана в нескольких местах; на левом плече Дубенский увидел причудливую синюю татуировку.

Парень сделал несколько глубоких вздохов и, покачиваясь, с трудом поднялся на ноги. Пошатнулся и пошел на него.

Теперь Дубенский видел то, что не заметил сразу. Парень не только просил – он угрожал. В его горящих глазах было что-то звериное.

Он надвигался на Дубенского и мотал головой. Пальцы сжимались в кулаки и снова разжимались, выдавливая из распухших ладоней капли густой крови.

Он шел, оставляя за собой две прерывистые дорожки из капель. И останавливаться он, похоже, не собирался.

Дубенский замер – всего на секунду – раздумывая, стоит ли уступать этому одержимому жаждой жизни человеку свое законное место в вертолете. Он посмотрел на капитана, но тот оставался бесстрастным, предоставляя Дубенскому самому сделать выбор.

Этот парень шел, хотя его шатало и бросало воздушными потоками от лопастей, как тряпичную куклу. Но он и не думал сдаваться.

Дубенский не успел запрыгнуть в вертолет, а сейчас было уже поздно. Парень схватил его за руки и попытался отбросить, убрать прочь со своего пути. Дубенский оттолкнул его, и парень упал.

На секунду он замер, но тут же, смешно дрыгая руками и ногами, попытался снова встать на ноги.

Дубенский хотел уже сделать шаг и оказаться в салоне, но вдруг заметил, как из дверного проема показались еще две фигуры.

Женщина и мальчик… Миниатюрная хрупкая женщина – почему-то в грубой кожаной куртке, которая была больше ее размеров на десять, и мальчик – по виду ровесник его дочери.

Дубенский понял все. Этот парень просил и боролся не за себя – за них. Если бы он смог, то заплакал – но не от восхищения этим парнем, а от жалости к себе. Потому что он уже понимал, что не может поступить иначе.

Он шагнул вперед; парень сделал попытку уцепиться за его ногу, но Дубенский перепрыгнул через него. Он подошел к женщине и поднял ее на ноги. Обнял и повел к вертолету. Затем вернулся к мальчику, взял его на руки и запихнул в салон.

Увидев это, парень улыбнулся и зашелся в кашле, отхаркивая черные блестящие сгустки.

Дубенский захлопнул дверь и махнул пилоту: «Улетай!» Тот пристально посмотрел на него, но Михаил покачал головой и – для верности – громко стукнул по фюзеляжу, словно прогонял надоедливую птицу.

Вертолет раскрутил винты и оторвался от крыши. Три пары глаз проводили его: Дубенский – с сожалением, Кондратьев – с презрительной ухмылкой, а парень – с радостью.

Вертолет отлетел подальше от Башни и стал медленно опускаться. Наконец он скрылся за обрезом крыши, и шум винтов утих.

Дубенский подошел к парню и протянул ему руку. Тот, благодарно кивнув, тяжело поднялся.

Дубенский не заметил, как приблизился Кондратьев. Он подхватил парня под руку с другой стороны, и они, все трое, ненадолго застыли на месте.

Парень тяжело дышал, как гончая после долгого бега. Постепенно он отдышался и смог говорить.

Крыша дрожала под ногами – с каждым мгновением все сильнее и сильнее.

– Жалко будет, если она упадет… – ни к кому не обращаясь, в пустоту сказал Дубенский.

– Ага… – прохрипел парень. – Там, внизу, мой мотоцикл…

– Нормально, ребята… – сказал Кондратьев и притянул их к себе.

Они обнялись – трое мужчин, почувствовавших, что они – одной крови. Трое мужчин, которые СМОГЛИ.

Наверное, так было легче – вместе, обнявшись.

Из материалов чрезвычайной комиссии.

Полное обрушение Башни произошло в 21:14 по московскому времени. Здание покачнулось и стало медленно оседать, складываясь внутрь.