Власть. Монополия на насилие - Олег Кашин

Межнациональные сюжеты в криминальной хронике — тема очень скользкая, поэтому я не стану останавливаться на ней. Но вот что действительно интересно: как московскому ОМОНу его начальство объясняет разницу между Болотной и академией Маймонида? И там, и там, столкновения с полицией, но есть какое-то важное различие. Как это различие формулирует для себя московская полиция?

18 июня. Кажется, уже никто не помнит, как два месяца назад российские оппозиционеры готовились к выборам мэра Омска. Как проводили праймериз, потом ссорились из-за них, спорили о блогере Варламове и экономисте Иноземцеве, обвиняли друг друга в работе на Кремль. Кажется, уже никто не помнит, но два-три месяца назад по поводу выборов мэра Омска у российских оппозиционеров не было сомнений, что это очень важные выборы, от которых очень многое зависит. Логика в этих рассуждениях, кстати, была. В самом деле, выборы мэра — самый доступный и самый понятный способ бросить вызов «Единой России» и Кремлю. Выйти на площадь в Москве и даже подраться с ОМОНом — это ничего не меняет. Прогнать из власти одного единоросса, заменив его оппозиционером — это уже какие-никакие, но перемены. Даже если не думать, что этот оппозиционер через полгода гарантированно вступит в «Единую Россию» или будет изгнан из мэров, как уже не раз бывало в разных городах, когда на выборах побеждал, скажем, коммунист.

Два месяца назад, когда оппозиция ссорилась из-за выборов мэра Омска, можно было давать разные прогнозы по поводу того, чем все это кончится. Но то, чем все кончилось в действительности — это, наверное, худшее, чего можно было ожидать. Даже если бы Омск на время этих выборов превратился бы в Нижний Тагил, и местные единороссы, переодетые рабочими, ездили бы на танках и нагнетали холодную гражданскую войну — даже это было бы лучше, потому что это, по крайней мере, был бы полноценный политический процесс. А в Омске вообще не случилось никакого политического процесса. Избрание единоросса Двораковского при невероятно низкой, 17 %, явке — наверное, мы увидели новую тактику власти: лишний раз не обращать на себя внимания, не раздражать людей, не провоцировать и тихо побеждать.

Но такая тактика работает только тогда, когда до этих выборов никому, кроме самой власти, нет дела. И это, я думаю, самый интересный вопрос по поводу омских выборов: почему оппозиция, хоть левая, хоть правая, хоть системная, хоть внесистемная, забыла об омских выборах? Два месяца назад эти выборы казались важными, а потом стали неважными?

Это вообще универсальный вопрос. Его можно задать не только в связи с Омском, но и, например, в связи с Астраханью, которая тоже весной, как казалось, была какой-то сверхважной точкой на политической карте России, а теперь — кому интересно, что Олег Шеин проиграл свой суд?

Уже никому. Что изменилось? Да вообще ничего, просто у российской оппозиции внимание устроено как у зрителя молодежного телеканала: клипы дольше четырех минут кажутся длинными, запомнить, что показывали десять минут назад, невозможно, главное — чтобы мелькали яркие картинки и звук был включен на максимум. Клиповое сознание — это весело, но в политике оно не помогает.

14 июня. По поводу медиаатаки на Александра Бастрыкина есть такая версия, что это все неспроста и за всем этим кто-то стоит. Я тоже готов в эту версию поверить. И участие во всей истории известного микроблогера Александра Хинштейна, анонсировавшего накануне скандал в своем Twitter, и публикация разговора Бастрыкина с журналистом Соколовым на известном таблоидном сайте, и давний конфликт между Следственным комитетом и Генпрокуратурой — контекст нельзя игнорировать, и в этом контексте превращение Бастрыкина в образцового «плохого парня» из кино выглядит именно как эпизод информационной войны.

Такое вообще часто бывает. Видишь какую-нибудь возмутительную новость, а потом понимаешь, что это не просто новость, а эпизод в информационной войне. И делается как-то неприятно. Как пелось в старой песне: «Нами торгуют». То есть буквально торгуют; истории, вызывающие у нас гнев и возмущение, используются в аппаратном торге, в интригах, и короткое сообщение пресс-службы — «Президент проинформирован о публикациях» — оказывается важнее самих публикаций.

И когда обо всем этом думаешь, очень легко развить логическую цепочку — если это чужая война, то не нужно в ней и участвовать, не нужно ни возмущаться, ни гневаться, чтобы не помогать одним аппаратчикам бороться с другими. Это, кстати, не только аппаратчиков касается. Вот говорят, кстати, что за арестом банды Цапков в станице Кущевской тоже стоял чей-то интерес, кто-то хотел отобрать у Цапков их агрохолдинг. Я об этом несколько статей в разных газетах читал, там это все вполне убедительно написано.

И вот здесь есть тонкость, на которую многие не обращают внимания. Чужой интерес — это ведь плохо только с точки зрения Цапков. А сам по себе чужой интерес не содержит ничего криминального и никак не реабилитирует Цапков с точки зрения закона, морали и чего угодно вплоть до религии. С аппаратными войнами то же самое. Да, наверное, против Бастрыкина кто-то ведет аппаратную войну. Да, в войне участвует даже Хинштейн. Можно даже собрать в кулак фантазию и предположить, что вся история про лес выдумана от начала до конца, и все общение Бастрыкина с Соколовым свелось только к тому публичному разговору в Нальчике, который заканчивается репликой Бастрыкина «Закрой, наглец».

Допустим.

Только никакие аппаратные войны и никакой Хинштейн никак не отменяют того, что права орать на журналиста Соколова у главы федерального ведомства нет. И того, что публикация в «Новой» — это вообще-то заявление о совершении преступления, и это заявление должно стать поводом для расследования вне зависимости от того, проинформирован ли о публикации президент. Аппаратные интриги против Бастрыкина — это плохо только с точки зрения Бастрыкина, а мы с вами не обязаны смотреть на происходящее с его точки зрения.

9 июня. В риторике российских официальных лиц произошла интересная перемена. Много лет они говорили, что у России свой особенный путь, и никакого механического копирования западных порядков у нас быть не должно. Был даже специальный термин «суверенная демократия», означавший примерно то же самое — у нас свой путь, мы отличаемся от Запада, и вообще, как в известном комиксе, у нас своя атмосфера, или, как сказал однажды российский министр иностранных дел Лавров: «Who are you to fucking lecture me?»

А теперь что-то изменилось. Свой каждый шаг российская власть сопровождает обстоятельными ссылками на зарубежный опыт. Вначале о «муниципальном фильтре», усложняющем процедуру выдвижения в губернаторы, нам говорили, что это не в Кремле придумали, а во Франции, а во Франции демократия, значит, и у нас это демократическая процедура. Теперь и о законе против митингов точно такие же речи.

Никто не говорит, что это российский особый путь и суверенная демократия, наоборот, все как на Западе. Комментируя подписание закона, Владимир Путин так и сказал: «В законе о митингах нет более жестких мер, чем в аналогичных европейских законах», а пресс-секретарь Дмитрий Песков вообще перешел к какой-то бухгалтерии: «300 тысяч рублей. Это эквивалентно сумме в 5900 фунтов, что почти не отличается от штрафа в размере 5000 фунтов, с которым могут столкнуться протестующие в Великобритании в случае, если они нарушат нормы, прописанные в Полицейской Реформе или Законе о гражданской ответственности», — пишет Песков в Financial Times, и с ним даже невозможно спорить. В самом деле, 5900 фунтов почти не отличается от 5000 фунтов, и почему же все так возмущены?

На днях в «Российской газете» было большое расследование про хипстеров, в котором было написано, что хипстеры любят Запад, особенно Англию и Лондон. Получается, что этот закон — такой подарок хипстерам, чтобы в России было как в Лондоне.

Отчего же хипстеры не радуются?

Вероятно, все дело в том, что мы имеем дело с очень странной формой заимствования западных традиций. Во Франции есть много чего, но из всех французских политических традиций мы возьмем только муниципальный фильтр. Великобритания — вообще родина всего на свете, но из британского опыта мы возьмем только высокие штрафы за митинги. И так далее.

И, видимо, на наших глазах опытным путем доказывается важная политическая теорема: если заимствовать из западной практики только те вещи, которые нравятся нынешнему Кремлю, то в итоге все равно получается не Париж и не Лондон, а та самая суверенная демократия и своя атмосфера.

7 июня. Опрос фонда «Общественное мнение» об оппозиционных лидерах очень похож на те опросы, которые социологи делали в середине нулевых по заказу «Коммерсанта»: каждый год в конце декабря участникам опроса предлагалось назвать имена тех людей, которых они считают элитой. И каждый год список этой элиты оставался почти неизменным. В частности, за первое место из года в год боролись Алла Пугачева и Владимир Путин. В последние годы таких опросов у нас нет, но я думаю, что в этом смысле ничего не изменилось, и первым местам Пугачевой и Путина ничего не угрожает.