Три минуты молчания - Г Владимов

Кеп высунулся - в ушанке на бровях, - спросил:

- Ты думаешь, о чем говоришь?

- Не выдержит трос. Одна хорошая волна - и лопнет.

- А эти? - спросил Жора. - Чем тебе не хороши?

- Я, Ножов, не тебе говорю. Ты еще не видал, поди, как гибнут. А вот так и гибнут.

- Знаем, что делаем, - сказал кеп. - Тут люди тоже с головами.

Боцман еще что-то хотел сказать, подошел к самой рубке. Но Жора поднял стекло.

- Не ведают, что творят, - боцман затряс головой. Мы повернули назад, к капу.

- За имущество дрожат, а головы своей не жалко. И на что надеются? А, пусть их, как хотят. Я спать иду.

Он шел по трапу и все тряс головой. Кто-то ему врубил свет, лампочка горела вполнакала, и в тусклом свете боцман наш был совсем горбатый.

- Пошли и мы, - сказал кандей Вася, - Неужели никто борща не покушает?

Мы потащились опять в корму.

4

В салоне на лавке спал "юноша" - в тельняшке, в застиранных штанах и босой. Голова у него свесилась, и его всего возило по лавке, тельняшка задиралась на животе, но он не просыпался.

Кандей нам налил борща, а сам присел с краю, курил, морщил страдальческое лицо. Миски были горячие зверски, Васька Буров скинул шапку и поставил миску в нее, и так штормовал у груди. Мы тоже так сделали. А кандей все подливал нам, пока мы ему не сказали "хорош".

Потом попросили у него курева, наше все вымокло, и задымили. Плафон светил тускло, и мы качались в дыму, как привидения - на щеках зеленые тени, глаза у всех запали.

- Бичи, - сказал Васька Буров, - когда эта вся мура кончится, я знаете чего сделаю? Я на юг поеду, в Крым.

- В отпуск? - спросил Митрохин. - Рано еще, это бы в мае.

- Насовсем. Хватит с меня этой холодины, разве же люди рождаются, чтоб холод терпеть? Никогда мы к нему не привыкнем. Пацанок брошу, бабу брошу. Первое время только греться буду. Даже насчет жратвы не буду беспокоиться.

- Там тоже зима бывает, - сказал Митрохин.

- Где? У нас такого лета не бывает, какая там зима. Везет же людям. А как обогреюсь немножко, я, бичи, халабудку себе построю. Прямо на пляже. Ну, поближе к морю. В Гурзуфе.

Серега сказал:

- Алушта еще есть, получше твоего Гурзуфа.

- Не знаю. Я в Алуште не был. А Гурзуф - это хорошо, я там два месяца прожил. Только я там с бабой был и с пацанками, вот что хреново. Хату снимать, харч готовить. А одному - ничего мне не надо. Валяйся день целый брюхом к солнышку. И был бы я - Вася Буров из Гурзуфа.

- Так и писать тебе будем, - сказал Серега. - Васе Бурову в Гурзуф.

- Не надо писать. Вы лучше в гости ко мне приезжайте. Я всех приму, пляж-то большой. Я вам, так и быть, сообщу по-тихому, как меня там найти. Только бабе моей не говорите. А то она приедет и опять меня в Атлантику загонит. А в Гурзуфе я прямо затаюсь, как мыша, нипочем она меня не разыщет. И будем мы там жить, бичи, без баб, без семей. А рыбу ловить - исключительно удочкой. Я там таких лобанов ловил закидушкой, на хлебушек. А барабулька! Копчененькая, а? Сколько наловим, столько и съедим. Здесь же, у костерочка.

- Это ты самую лучшую сказку сочинил, - сказал Митрохин.

Васька удивился:

- Почему же это сказка? Думаешь, люди так не живут?

- А разве не сказка? - сказал Серега. - Это как же, без баб? Без них не обойдется.

- А тогда все пропало. Нет, бичи. Уж как-нибудь своей малиной, одни мужики.

- Нет, - сказал Серега. - Все-таки нельзя, чтоб без баб. Баба - она самая главная ловушка, никуда от нее не убежишь. И все мы это знаем. И все равно не минуем.

- Уж так ты без них не можешь?

- Я-то? Да хоть год. Это они без нас не могут. Так что - разыщут, не волнуйся. Разобьют малину. Васька вздохнул:

- Это точно. Поэтому-то, бичи, жизни у нас не получится. Ну, дней десять продержимся, а ради них ехать не стоит, лучше уж сразу и бабу с собой бери, и пацанок.

Мы помолчали, закурили еще по одной.

- Кого-то несет, - сказал Серега.

Старпома к нам принесло. Как раз его вахта кончилась вечерняя. А может, и пораньше его прогнали кеп с Жорой - все равно они там сейчас заправляли, в рубке. Но пришел он - как будто большие дела с себя сложил, и теперь отдохнуть можно заслуженно - уже и безрукавку свою меховую надел, и волосы примочил, и зачесал набок. Кандей пошел на камбуз за борщом. Старпом сидел, постукивал ложкой по столу и глядел на нас насмешливо. Отчего - непонятно.

- Ишь, расселись, курцы!

- А тебе-то что? - спросил Васька. - Мы свое дело сделали. Теперь ты нам не мешай, мы тебя не тронем.

- Да по мне хоть спите, хоть песни пойте. Опять же - все с каким-то презрением, как будто это мы загубили пароход, а он его - только спасал.

- Ну, как там, на мостике? - спросил Митрохин. - Что слышно?

- Все хотите знать?

- Я нет, - сказал Васька. - Я и так все знаю. "SOS" дали, теперь подождем, чего мы из него высосем.

- Ну да, у тебя забота маленькая.

- А у тебя - побольше?

Старпом хмыкнул, принялся за борщ. Но при этом еще такую рожу делал таинственную, значительную.

- Идет к нам кто-нибудь? - спросил Серега. - Хоть один пароходишко? Только ты не кривляйся. Мы тебя как человека спрашиваем.

Старпом покраснел до самых волос. Серега смотрел на него спокойно, даже как будто с жалостью.

- А какой бы ты хотел пароходишко?

- Опять ты кривляешься, - сказал Серега.

- Ну, база повернула. Доволен? Только ей, базе, знаешь, сколько до нас идти?

- А поближе никого нету?

- Ну, есть один. Из рижского отряда. Это уж сам думай - поближе он или подальше, если ему лагом переть*.

* То есть бортом к волне.

- Понимаю. Лагом бы и я не пошел при такой погоде. Да уж как не повезет, так на все причины.

- А думаешь, мы одни такие невезучие? Иностранец вон еще бедствует, шотландец. Ему еще похуже, под самыми Фарерами болтается.

- Помоги ему Бог, - сказал Васька. - Чего ж он, дурак, промышлял, в фиорде не спрятался?

- Вот не спрятался.

- А сколько ж все-таки ей идти? - спросил Митрохин. - Базе-то?

- Сколько, сколько! Семь верст - и все лесом.

- Опять ты за свое, - сказал Серега. - И что ты за пустырь, ей-Богу. Человек тебя спрашивает, потому что жизнь от этого зависит. Он у тебя любую глупость может спросить, а ты ему обязан ответить, понял?

Старпом кинул ложку:

- Ну что привязались? Пожрать нельзя. Подите все у кепа спросите.

- А тебе он не отвечает? - спросил Васька. Старпом, уже около двери, повернулся было огрызнуться-и застыл с раскрытым ртом. Толчок был еле слышный, только зазвякали миски. И "юноша", который спал на лавке, вздрогнул и проснулся:

- А? Куда идти?

- Никуда, - сказал Васька. - Теперь уж все. Оборвали трос...

Старпом бухнул дверью, побежал.

- Да он и ненадежный был, - сказал Серега. - Трос-то.

Наверху затопали, заорали, и мы только успели докурить, как послышалась тревога. Уже не водяная, а шлюпочная - длинный гудок, шесть коротких.

"Юноша" спросонья кинулся к двери - как был, в тельняшке, в берете, потом спохватился, стал напяливать малестинку*.

* Легкая полотняная роба.

- Очухайся, - сказал Серега. - Так в шлюпку и сядешь? Рокан твой, вспомни, где. И телогрейка.

- А успею? Ребята, вы не спешите, я - мигом.

- Чего нам спешить, - сказал Васька Буров, - уж посидим перед дорогой.

Хотелось нам в последнем тепле еще побыть, побольше его захватить с собою, так вот и повод был - покуда "юноша" одевался, а кандей мешок собирал с аварийным питанием - галеты, консервы, сухофрукты. Вздумал еще термос взять с борщом, да мы отсоветовали: как его там похлебаешь - из ладоней, что ли.

Телогрейка у "юноши" ссохлась над плитой, теперь на груди не сходилась, а на рокане половины пуговиц не было, да хоть догадался он - посудным полотенцем опоясаться. Так, под белым кушаком с кистями, и пошел за нами на ростры.

Уже кто-то возился около шлюпки, человек пять или шесть, стаскивали с нее брезент. Старпом в рокане бегал вокруг них и орал:

- Не эту! Другую! Кто же наветренную вываливает? Надо - подветренную!..

Из-за шлюпки фигура высунулась , по голосу - дрифтер:

- Сам-то ты смыслишь - какая щас на ветру будет? Пароход-то - рыскает.

- Ты на колдунчик посмотри!

- Сам ты колдунчик. Уйди, без тебя тошно.

- Скородумов, я на тебя управу найду!

- Вот, найди сперва. А покамест я буду командовать.

Снежный заряд перестал, луна блеснула в сизых лохмотьях, и море открылось до горизонта - черные валы с оловянными гребнями. Ветром их разбивало в пылищу. Пароход обрывался вниз, катился по ледяному склону, и новый вал вырастал над мачтами. Не приведи Бог видеть такое море. Лучше не смотреть, а делать хоть какое-то дело, пока еще душа жива, хоть что-то в ней теплится.

А шлюпку все же вот эту и нужно было вываливать первой. Только подгадать бы точно, спустить ее как раз, когда ветер с другого борта зайдет. Шарахался он ужасно, бедный наш пароход. Сети его опять развернули - кормою к волне, это не то, что носом, удары куда сильнее.

Мы налегли на шлюпбалки. Дрифтер с размаху навалился плечом, хрипел:

- Повело, ребята, повело!