Мир, где тебя нет (СИ) - Дементьева Марина

Жрец (или Нолан) дальновидно не называл вещи своими именами, но давал понять, какое поведение угодно Многоликой. Кто-то сокрушённо ахал, угнетённый приближением бедствий; жрец скорбно кивал головой и простирал к людям руки в негнущихся рукавах, словно намереваясь обнять их в этом нарочитом жесте.

Следующим номером программы выступал некий святой человек. Если тот и был жрецом, то ему не посчастливилось подвизаться при таком богатом храме, как этот. Одежда его имела сходство со жреческой только бесформенностью и несуразностью кроя, а о святости намекал разве что болтающийся на впалой груди знак Хозяйки.

Этот всклоченный неопрятный человечек взял совсем иной тон выступления. Заскучавшая в ожидании Ниери и несколько разомлевшая от тепла и духоты Диана в изумлении вслушалась в непрерывный поток обвинений и изобличений, что понёс плюгавого оратора, как кобыла, которой под хвост угодила колючка. Куда смотрел герцог Нолан или его люди, впустив в прибыльный храм, где над душами властвует герцогский карманный жрец?

Святой человек начал с того, что в исступлении разбил все положения речи оппонента. Изрядно поражённый таким поворотом жрец что-то тихонько внушал выступающему, но тот уже не на шутку раздухарился. На ропот младших жрецов, бестолково столпившихся за старшим, он обращал ещё меньше внимания.

Одно было ясно: дураком "святой человек" не был, и живо раскусил, куда забирает велеречивый жрец.

— Предел незыблем и извечен! — шумел проповедник, мелко трясясь и так брызгая слюной, что люди из первых рядов, всё больше знатного происхождения, попятились. — Многоликая Хозяйка в безбрежной милости своей не допустит гибели любезного своего творения!

Из прочувствованного выступления следовал призыв не поддаваться лживым посулам некрепких в вере отступников, будто "незыблемый и извечный" Предел способна поколебать надуманная угроза. Тех, кто распространяет их, он припечатал "ересиархами" и ещё несколькими громкими эпитетами. Сеятелями смуты он видел ведьмаков и в отношении их совершенно перестал стесняться в выражениях, а брызги слюны полетели ещё дальше.

"Святой человек" призывал отменить противозаконную чёрную десятину, эту "кормушку для нечестивцев", и в этом-то моменте налогообложения, по-видимому, коренилась его ненависть к магам. Вскользь проехавшись по владетелям, покровительствующим "богомерзким колдунам", человечек дошёл до "вожака ведьмацкой кодлы", и почти пункт за пунктом повторил все сплетни, что уже были донесены до ведома кармаллорской герцогини устами дочек Одетт. Правда, святой человек несколько затруднялся с определением: скачет ли молодой Магистр верхом на демонах, коих в его расположении набралось уже целое стадо, или же и сам является выходцем из Бездны, но подобные тонкости мало заботили просветителя замороченных умов.

По его словам выходило, что алчный Магистр — чернокнижник, распутник и еретик, а тёмные твари, которых трепещет Предел, — единственно порождения его злого разума, бесплотные миражи и кошмары, что развеются одной лишь силой истинной веры да знаком Хозяйки. Они не способны повредить возлюбленным творениям Многоликой, потому как единственное зло Предела — это и есть Магистр и его псы-ведьмаки.

Там, у грота, вместо заходившегося "святого человека" и совершенно потерявшего лицо местного жреца, Диана наяву увидела их — четырнадцать тел, укрытых чёрной тканью, и Демиана с онемевшим от боли взглядом.

— Ну уж нет, — очнулась она. — С меня хватит. — Забытым ощущением внутри всё содрогалось от соприкосновения с чем-то невыразимо мерзким. Развернувшись, она принялась продвигаться сквозь плотно стоящую толпу. — Довольно... Пропустите.

Несколько мужчин в нарядных упландах и женщин в высоких головных уборах чуть посторонились. Дальше теснился люд попроще: богатые горожане, что, имея достаток не меньший, нежели высшее сословие, по статусу могли позводить себе бархат лишь для отделки воротов дублетов или женских поясов... Диана не успела достаточно углубиться в их ряды, потому что в какой-то момент толпа, сплотившись в единый организм, слитно всколыхнулась, как если бы кто-то качнул блюдо с пудингом. Дрожь прошлась по смешавшимся рядам, плеснула на стены святилища, кажущегося уже не таким обширным.

Ловушка не бывает просторной.

Диана обернулась. Увязнув в плотной массе, это было непросто, как и двигаться против направления движения толпы.

Из зева грота, обтёсывая лоснящиеся бока, выдвинулась тварь размером с телка. На неровном камне остались влажные потёки; аромат курений и плотный запах разогретых тел перебила вонь застоялой воды, перегноя.

Нечисть звучно принюхалась; утопленные в череп, почти неразличимые её глаза казались скорее рудиментом. Диана узнала эту веретёнообразную морду, и в тот же миг поняла, что хуже быть не может.

Справа и слева, со стороны нефов, ночными кошмарами овеществлялись товарки первой твари. Три, четыре...

...уже неважно.

Застывшие взгляды людей были обращены на святого человека. Он один остался у грота, нелепый в своей воинственности тщедушный исступлённый человечек. Местные жрецы, медленно пятясь, влились в толпу. Болотник, мерно покачивая хвостом, слепыми глазами смотрел на ближайшую к нему добычу.

Человечек наставил на тварь навершие своего посоха, почти коснувшись раззявленной, точно в дурашливой усмешке, пасти.

— Исчезни, наваждение! Именем Многоликой, изгоняю тебя, мара! Развейся!

Болотник ухмылялся, упряго переступая. На сверкающие плиты натекла болотная гниль.

Святой человек возвысил голос, упирая конец посоха в нос нечисти:

— Ты не существуешь! Колдовство бессильно против света Многоликой! Бесплотный дух, я не боюсь тебя! Сгинь, колдовство!

Забавляясь, болотник клацнул челюстями. Посох хрустнул, как соломинка. Болотник стряхнул обломок палки, придвинувшись ещё немного ближе. Проповедник таращился на то, что осталось в его руках. И тогда тварь прыгнула на него и повалила.

И тогда храм превратился в загон для мечущегося человеческого стада.

Передние ряды напирали на задних; самых лёгких и слабых толпа сняла с мест и потащила. Исчезли отдельные люди, осталась страшная человеческая давильня. Потерявшие равновесие уже не поднялись.

Диане повезло оказаться в ближайших к гроту рядах, откуда все так спешили убраться. Её толкали, толчки разворачивали и бросали на следующих бегущих, но она не упала под ноги обезумевших людей.

Она видела, как две или три тени болотников одна за другой взвились в воздух и упали в толпу. Паника наполнила храм до свода купола.

Тело проповедника дёргалось, когда сидящий на нём болотник вырывал тощие куски.

Но даже тем, кто стоял в притворе, не удалось вырваться из храма. У ворот рубились последние оставшиеся стражи. Искавшие спасения люди бежали только за тем, чтобы увидеть, что улицы охвачены тем же безумием. Ввалившийся меж двух визжащих горожанок страж упал, булькая отсутствующим горлом. Его кровь заливала знак Хозяйки на котте и плиты её храма.

Инстинкт выживания требовал бежать, но бежать было некуда. Сколько у неё шансов перед тварями, одна из которых едва не отправила за Грань Магистра? Кровь грохотала в голове, тело же было неощутимым, как перо.

Кажется, она всё же побежала, оскальзываясь на крови и внутренностях, и слизи. Кажется, пространство вокруг неё сгустилось, как вблизи грозового фронта, и даже сквозь вонь страха и смерти ощущался запах озона, запах магии. Кажется, со временем вытворяли какие-то вовсе невероятные вещи, то удерживая в невидимой руке, то отпуская, и тогда оно вырывалось вперёд, как распрямлённая пружина. Толпа вокруг редела, но бестии всякий раз выбирали иную жертву.

Девушка запнулась, будто кто-то дёрнул её за ногу, но под нею были одни мертвецы. Она упала в липкую, непередаваемо пахнущую массу, в сплетение конечностей, распоротые животы, вскрытые шеи. Животный ужас перемкнул гортань, и лишь потому она поборола приступ тошноты.