Лопухи и лебеда - Андрей Смирнов

– Добро пожаловать в столицу нашей Родины Москву!..

Она говорит так громко, что люди останавливаются и с любопытством разглядывают Пьера. Он не знает, куда деваться.

Видавший виды “москвич” мчится по шоссе. Пьер вертит головой по сторонам. Мимо мелькают деревянные избы и заборы. Шишмарева сидит рядом с шофером, повернувшись к Пьеру, и не переставая говорит:

– Гостиница очень комфортабельная, а через пять-шесть дней закончится ремонт, и мы вас переведем в общежитие на Ленинские горы. Не теряйте время, в Москве есть что посмотреть – театры, музеи. Изумительная прогулка по каналу имени Москвы с Речного вокзала! Вы знаете, что Москва – порт пяти морей?

– Откуда же пять? – удивляется Пьер. – Я карту, в общем, знаю, я в детстве марки собирал…

– Дело в том, что канал, построенный в тысяча девятьсот тридцать седьмом году, не только привел в столицу волжскую воду, но и открыл путь в моря – Белое, Балтийское, Черное и Каспийское…

– Получается четыре…

– Белое, Балтийское, Черное, Каспийское… Какое ж пятое?

– Азовское вроде… – меланхолически роняет шофер.

– Тьфу ты, Азовское забыла! Попутал нечистый… Очень советую также съездить на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку…

В гостинице “Националь” Пьер захлопывает за собой дверь номера, ставит чемодан и сумку, подходит к окну. За окном – Кремль, Александровский сад, угол Красной площади.

Вот Пьер гуляет по Красной площади. У Лобного места его внимание привлекает молчаливая группа узбеков в халатах и тюбетейках. К Мавзолею тянется длинная очередь. Над входом надпись: “Ленин Сталин”. Начинается смена караула. Пьер проталкивается поближе.

Вот Пьер разглядывает коней Аполлона на фасаде Большого театра. На скамейках сквера шумная команда приезжих школьников с учительницей подкрепляется колбасой и молоком.

На Пушкинской торгуют арбузами с лотка. Пьер идет вдоль очереди, заходит в телефонную будку. Он листает записную книжку, опускает 15 копеек в автомат, набирает номер.

– Можно говорить с господином Чухновским? Здравствуйте, Николай Кузьмич, это Пьер Дюран, если помните. Да, я в Москве…

Пьер выходит из автобуса на Котельнической набережной и, задрав голову, рассматривает высотное здание. Он идет вдоль фасада, заходит в арку.

В кабинете писателя Чухновского Пьер шарит взглядом по фотографиям на стенах, по старинным книжным шкафам. Чухновский, сидя за письменным столом, говорит по телефону:

– …Анри Дюран, коммунист, участник Сопротивления, погиб в Равенсбрюке в сорок третьем… Ты книжку-то прочел? На рыбалке я дарил… Этот самый! А это – его сын. Между прочим, член партии, как и отец. Семью эту я знаю, я у них бывал в Париже. Помочь нужно, Сергей Васильич, тут без тебя не обойтись… Короче, мать у него русская, толковая очень женщина. Родственник ее был репрессирован в тридцатых, а потом она следы его потеряла. Кажется, брат двоюродный, или сводный… Пошарить можно там у вас? Может, он реабилитирован, может, он жив-здоров? Спасибо, кто бы сомневался… В Союзе? Да ничего хорошего, та же толкотня… Любка с мужем разошлась, пацан теперь без отца растет… Баньку новую поставил. Приезжай!

Он кладет трубку.

– В общем, так… Вас найдут, примут и попробуют помочь.

– Спасибо. Это всё ваши книги?

– Это вот чешское издание. Венгерское, польское. Голландское… Западные издатели с нами не больно церемонятся. Вон бельгийцы перевели молчком и даже авторских экземпляров не прислали, я случайно в Лондоне купил…

Просторная гостиная обставлена карельской березой. По стенам живописные полотна в золоченых рамах. За столом ужинают Чухновский, его жена Зинаида Пална, дочь Люба с пятилетним сыном Витькой и Пьер. Чухновский наливает вина жене и дочери, водки – Пьеру.

– Я же помню, как ваша мама звала вас по-нашему – Петя. Не возражаете, если мы вас будем звать так же?

– Мне будет очень приятно, – улыбается Пьер.

– Ну, Петя, с приездом!

Они чокаются. В коридоре звонит телефон. Зинаида Пална выходит. Пьер распробовал закуску.

– Очень вкусно…

– Угощайтесь. Устриц у нас, правда, нету, зато будет настоящая русская селянка. Закуска вся, конечно, под водку. Селедочка, грибки, капустка бочковая…

Возвращается Зинаида Пална:

– Из Союза звонили.

– Ильин?

– Просил перезвонить… В ноябре съезд писателей в Болгарии.

– В Болгарию пусть сам едет… Ульяна! Как там селяночка?

В дверь заглядывает раскрасневшаяся кухарка Ульяна, полная женщина лет пятидесяти, в фартуке и наколке.

– Дак перестоит же, Николай Кузьмич! Готово давно…

– Давай…

Ульяна приносит супницу, собирает тарелки из-под закуски, принимается разливать суп. Пьер разглядывает большую картину на стене:

– Неужели… Айвазовский?

– Он самый… А вот это Шишкин.

– Подлинник?

– Я копий не держу… – усмехается Чухновский. – Молодец, Петя! Знаете русскую живопись?

Он чокается с Пьером. Дочь Люба и ребенок встают из-за стола.

– Нам пора на боковую…

Ребенок бежит к Чухновскому, тот поднимает его и целует:

– Спи спокойно, барбос…

– Спокойной ночи, деда.

Пьер пробует суп:

– Изумительно…

– Э, брат… Это старинный рецепт, Елена Молоховец – классика русской кухни. Тут одного мяса четыре вида…

– Четыре?

– Говядина на кости, копченый язык, сосиски и телячья почечка…

– Я вам очень благодарен, Николай Кузьмич. Без вашей помощи я бы не знал, куда обратиться. У вас другая система. Мне советовали писать письмо в Верховный Суд или в Верховный Совет…

– Тут ни суд, ни Верховный Совет помочь не могут. Только госбезопасность.

– Значит, госбезопасность – по-прежнему главная? Как при Сталине?

Чухновский хмурится:

– Я этого не говорил. И не надо ловить меня на слове…

– Простите… Мне просто интересно.

– Чего ты раздражаешься? – говорит Зинаида Пална с натянутой улыбкой. – Он же все-таки француз… Лучше объясни.

Чухновский, не глядя на нее, набивает трубку, разжигает.

– Только учтите – я с вами сейчас говорю не как с заезжим иностранцем, а как с коммунистом… Про Двадцатый съезд партии вы, вероятно, слыхали. И закрытый доклад Хрущева наверняка прочли. Я знаю, у вас его буржуазные газеты печатали, а коммунисты французские от него открещивались, как могли… Так вот, Петя, сегодня это другая страна, не та, что была при Сталине. И органы госбезопасности во многом другие. И люди там поменялись, и установки другие…

В коридоре звонит телефон. Зинаида Пална выходит.

– …Может быть, главное, что удалось Никите Сергеичу, – вернуть контроль партии над органами…

В дверь заглядывает взволнованная Зинаида Пална:

– Беляев!!!

– Извините!

Чухновский поспешно откладывает салфетку и выходит.

Пьер остается один за столом. Из других дверей бесшумно появляется Люба и садится за стол. Некоторое время они молчат, доносится громкий голос Чухновского. Возвращается Зинаида Пална, садится, прислушиваясь к разговору в коридоре.

– Все-таки откуда у вас такой хороший русский? – спрашивает Люба.

Пьер улыбается:

– Мама баюкала меня по-русски… А вы учитесь или работаете?

– Сейчас я временно не работаю. А вообще я закончила восточное отделение истфака…

– Арабский?

– Хинди.

Чухновский говорит по телефону в коридоре.

– …Я все высказал на последнем секретариате… Нет, я не мнительный, Пал Иваныч! Депутат, лауреат – оказывается, это все не имеет значения… А вы посчитайте! Статья в “Литературке”, абсолютно хамская и бездоказательная. Из делегации в Италию меня в последний момент убрали, и буквально через два дня я узнаю, что “Советский писатель” вынул книгу из плана под надуманным предлогом! Это все как? Случайности? Совпадения? Пожалуйста, я готов к серьезному разговору…

– А чем занимается ваша мама? – спрашивает Пьера Зинаида Пална.

– Это… очень интересно. У мамы… забыл, как по-русски… Она чувствует запахи, аромат…

– Обоняние…

– Да, да, обоняние… У нее такой талант от природы, особенная чувствительность к аромату. Перед войной она работала для Коко Шанель. Вы знаете Дом Шанель?

– Духи? – усмехается Люба. – Конечно…

– Да, парфюм… Она очень хорошо зарабатывала у Шанель. Когда арестовали отца, мама четыре месяца была в гестапо. Ей сломали ключицу, она неправильно срослась. И ее талант пропал, она перестала чувствовать аромат…

Входит Чухновский, садится за стол, разливает водку.

– Ну чего ты так заводишься? – вздыхает Зинаида Пална. – Чего ты нервничаешь?

Чухновский мрачен.

– Оказывается, я мнительный… А то я не знаю, кто под меня копает!

Он чокается с Пьером.

– Сколько же вам было лет, когда маму забрали в гестапо? – спрашивает Зинаида Пална.

– Одиннадцать.

– И вы остались без мамы, без папы? Как же вы справились?