Лопухи и лебеда - Андрей Смирнов

сосед. У меня буквально такая же ситуация. Парень этот с мусорной машины, которого кобель мой покусал, отлежался, как у себя дома, даже борща поел. А стал опять выезжать – свалил новый забор и удрал. Опять убыток.

второй друг. И чего людям не хватает? Тепло, тихо, птички поют. Кажется, садись за стол и радуйся. Нет, мельтешат чего-то, спорят, обижаются…

сосед. И кобель мой до того разволновался – я его с трудом унял. Мне этот мусор влетел в копеечку. Не считая порванной цепи.

второй друг. Народу полно, а посидеть спокойно не с кем, все какие-то малахольные. А чего, спрашивается, суетиться?

сосед. В армии был?

второй друг. А как же. В инженерных войсках.

сосед. Сразу чувствуется. Мыслишь правильно. Сапер, значит?

второй друг. Да я больше в клубе, лозунги рисовал.

сосед. Художник? Ты-то мне и нужен! Пошли ко мне. У меня в гараже все оборудовано – и рыбка имеется, и музыка, и огурчики. Только выручи, нарисуй ты мне транспарантик! Чтобы надпись и портрет небольшой. Краски у меня с ремонта остались.

второй друг. Это можно. Чей портрет? Ваш или супруги?

сосед. Зачем же мой? Кобеля моего. И надпись поаккуратней: осторожно, злая собака. Ходят, понимаешь, не смотрят, а потом жалобы строчат…

Сосед уводит Второго друга за калитку. Из дома слышен смех, на веранду выходят, хохоча, Брат тещи и Тесть, за ними Теща, Жена брата, Подруга и Третий друг.

брат. А как ты про Тамарку-то! Забирай свою макаку! Не могу прямо… Ну точно – макака!

жена брата. Дурак ты, и больше ничего. Наберутся – и обязательно куролесить…

теща. Хватит вам, утихомирьтесь.

тесть. Поругались, помирились – еще веселее. Ты, Тамар, не огорчайся. Под горячую руку еще не то брякнешь.

жена брата. Буду я внимание обращать. На работе, бывает, такого друг дружке навтыкаем, а глядишь, уже в столовой очередь заняли.

теща. А раньше как жили! А ругались как!

брат. А помнишь, Вить, в комнатухе у нас всемером, а метров – шестнадцать и ноль две. Серафима на окошке баланс считает, у бабки радио орет, а дядь Леша придет на взводе – и баян из-под дивана! Вот смеху-то было!

теща. И ничего, все целые, все в люди вышли.

подруга. Воздух изумительный. Прямо чувствуешь, как все тело дышит.

жена брата. Повезло. Град обещали, а даже дождика не было.

тесть. Дождичек не помешал бы. По такой жаре завтра на клубнику не одну бочку вылить придется.

теща. Куда молодежь-то подевалась? Чай остыл.

подруга. По-моему, у них серьезный разговор намечался.

теща. Обоих нет – значит, ничего страшного. Пускай разговаривают, лишь бы не поцапались.

третий друг. Я вот думаю: не остаться ли до утра? Ночь на дворе, а у меня резина лысая.

подруга. Хоть до станции довези.

тесть. Оставайся, картошку будем окучивать. Тут тебе все сразу – и воздух, и физкультура.

третий друг. Пожалуй, поеду. Я вспомнил, у меня в городе дела.

теща. Вот и хорошо. И меня возьмете.

тесть. А ты куда?

теща. Я лучше постираю. Гостей завтра нет, а с картошкой сам управишься. Ты у нас деревенский парень.

тесть. Для кого я, интересно, надрывался? Другие бы и рады на дачу, а нету. А моих калачом не заманишь. Эх, Витьки нет!

брат. Я даже устал. А хорошо все-таки придумали, что два выходных. А то если бы три – это какое нужно здоровье!

Все уходят за калитку. Из-за дома, озираясь, появляется Москвич. Увидев раскрытые двери, он поднимается на веранду, исчезает в доме, наконец показывается на крыльце.

москвич. Самовар еще теплый. Будить не хотели. Первый раз видят человека – и тут же оставляют дом и спокойно уезжают! Поразительное гостеприимство! Надо будет все запереть… Хорошо спится на земле. Замерз немного. Что-то странное снилось, древнее. Город на берегу, детинец, звонница шатровая. И ни души. А мы на пароме плывем. И вдруг – кто-то говорит, так отчетливо: мне сосиски, только без гарнира. Открыл глаза – небо над головой черное… “Над Непрядвой лебеди кричали, и опять, опять они кричат…” Потрясающие люди!

Он заходит на веранду, одно за другим закрывает окна, вынимает ключ, торчащий в двери, запирается изнутри. Шаги его затихают, в окнах гаснет свет. Тишина. У калитки появляется Тесть, взойдя на крыльцо, дергает дверь и останавливается в изумлении. Обходит дом, пытается открыть окна на веранде.

тесть. И шпингалеты все заложены! Совсем спятил. Когда же это я запер? И свет выключил. Постой, постой… Вот ключи от машины, от погреба, от квартиры, от замка на сарае… А этот где же? Вот это номер. Серафиме, что ли, сунул? (Присаживается на лавку.) Устал как собака. И ноет что-то в спине, не пойму. Прострел? Хоть старались не зря, все довольные уехали. Посидели, действительно. Солидно получилось… Эх, Витька! Как ты там сейчас, родненький? И сад хороший, и воспитательница знакомая, а всё – не дома. Коллектив, конечно, привыкать надо. Всю жизнь, можно сказать, в коллективе. Я первый раз заснуть не мог. В казарме чисто, красиво, все храпят давно, а я никак. Привык на печке. Уж светать начало, а я лежу и думаю: вот, значит, мать доить пошла. А тут – па-аа-адъем!.. Сколько мне было, а сколько Витьке. Салажонок еще… Что ты будешь делать! Вот мешает что-то под лопаткой, и все тут. Может, к дождю? Дурень старый! Хоть убей, не помню, как запирал! Придется в машине залечь. Оно и надежней. Утром разберемся… Эх, Витька, Витька! Нам бы с тобой вдвоем. Ну, ничего. Что там осталось? Восемь лет, два месяца и одиннадцать… нет, уже – десять дней.

В саду слышен ветер, внезапный порыв его, нарастая, шумит в листве. Глухо рокочет далекий гром. Разражается сильный ливень. Вспыхивает молния. Протяжно гремит раскат. За стеной дождя тают калитка, дом, сад…

Занавес

1982

Свободен, наконец свободен!

В конце 50-х годов в хрущевскую оттепель на выставке французской живописи в Москве я увидел знаменитое полотно Делакруа “Свобода, ведущая народ”. В газете было написано, что встреча с этим шедевром вызывает потрясение. Мне было пятнадцать лет, я старался читать толстые книги, а по ночам мне снились голые женщины. В толпе, окружавшей картину, я болтался не меньше часу, переходя с места на место из боязни, что кто-нибудь из взрослых меня прогонит. Я ушел в тревоге. Ночью мне опять приснилась какая-то мерзость, я встал с зеленым лицом. Перед глазами так и маячила грудь Свободы – белая, нежная, с восхитительными розовыми сосками. Тогда я не знал, что живу при тоталитарном режиме и что это была практически первая в моей жизни встреча со свободой.

Во времена перестройки я был так занят борьбой за свободу, что как-то упустил момент ее прихода. Вдруг оказалось, что я уже живу в свободной стране. Я словно проснулся. Оглянувшись вокруг, я почувствовал смутное беспокойство. Действительность была так же отвратительна, как в лучшие годы коммунизма.

“Свобода – это деньги”, – объяснил мне владелец банка, сын генерала КГБ.

“Свобода – это выбор”, – объяснил мне брокер московской биржи, прежде работавший в Центральном Комитете партии.

“Свобода – это спонсор”, – улыбнулась известная красавица, недавно купившая гостиницу.

Тут я вспомнил, что Шопенгауэр утверждает, что, поскольку под свободой мы понимаем отсутствие помехи и препятствия, следовательно, само понятие свободы представляется отрицательным. Это меня немного успокоило.

Рекламы кинотеатров в центре Москвы поразили меня богатством репертуара. В прежнее время российский обыватель, сбитый с толку коммунистической пропагандой, бегал в кино каждую неделю, спасаясь от преследований тайной полиции. Но и там у него не было выбора. Смотреть приходилось советские фильмы – русские, грузинские, литовские, киргизские, изредка разбавленные индийской мелодрамой или французской комедией. Теперь выбор неограничен. На афише пятьсот названий – и все американские.

На окраине афиши я нашел два русских фильма. Названия показались мне несколько экстравагантными – “Обнаженная в шляпе” и “Маленький гигант большого секса”. По количеству зрителей оба они оказались в третьем десятке, первые двадцать номеров заняли американцы. Я решил познакомиться с лидерами списка.

Цена билета меня потрясла. Сколько мы возмущались тем, как низко ценилась наша работа при коммунистах! Любой мальчишка шел в кино от нечего делать, потому что мороженое стоило дороже. Свобода все поставила на свои места. Теперь посещение кинотеатра – это сознательный поступок свободного гражданина, который решился на жертву ради искусства. Я заплатил за билет с гордостью за свою профессию.

Реклама обещала невиданный для Голливуда взрыв эротизма. Несмотря на это, в зале на шестьсот мест я с трудом насчитал семнадцать человек – две шумные группы подростков, молодые пары и несколько потертых мужчин, тихо сидевших поодиночке в разных концах. Мой вопрос о посещаемости директор кинотеатра, крашеная блондинка, встретила с плохо скрытой неприязнью. “Избаловались, проклятые”, – сказала она, имея в виду зрителей. Но назвать цифру отказалась. Я поинтересовался, какая именно русская компания приобрела права на только что увиденный мной эротический взрыв. Оказалось, это тоже коммерческая тайна.