Княжья русь - Александр Мазин

Гошка полез наверх, выглянул в окно: ага, вон столбы с черепами на фоне звездного неба. На капище его заперли. О-о-о. Как вовремя выглянул: меж столбами мелькнула быстрая тень. Затем еще одна. И еще… Какие-то люди, не боясь чуроп и духов-оберегов, ловко перемахнули через ограду. — Гошка вмиг сообразил, кто эти люди. Ясно, что не вятичи.

Гошка, не раздумывая, ухнул филином. Раз, другой… Затем — пауза, еще три раза, потом — четыре…

Вскоре за стеной раздался шепот Богуслава:

— Годун, ты тут?

— Тут, — тоже шепотом откликнулся Гошка. — Бегите отсюда, брат… Это западня на вас.

Хрупнула дверь, и в избу ворвались двое. Сразу запахло железом, кожей… И вяленой кониной.

— Пожрать есть? — не удержался Гошка.

— На! — Ему сунули кусок мяса, завернутый в лепеху. Гошка еле удержался, чтоб не запустить зубы… Но с набитым ртом говорить трудно.

— Славка здесь засада! В лесу вятичей — сотни. Сам видел!

— Кулиба..- окликнул Богуслав.

— Понял уже. — Второй воин выскочил наружу. Гошка услышал, как разбегаются в разные стороны гридни.

Он знал, что сейчас будет. Человек шесть взберутся на стены — наблюдать. Остальные проверят капище: всех, кто тут есть, повяжут или убьют.

Но не успел еще утихнуть топот, как снаружи часто защелкали тетивы. Кто-то вскрикнул жалобно.

— Сиди здесь! — велел Богуслав и вылетел из избы.

Гошка, само собой, ждать не стал. Выскочил… только пригнуться успел. Сулица с хрустом воткнулась в стену. Впереди вырос здоровяк в шапке из медвежьей башки (Гошка угадал силуэт на фоне светлого неба), замахнулся топором…

Гошка легко уклонился, нырнул под руку, благо маленький, напрыгнул сзади и толчком сдвинул шапку-башку здоровяку на глаза. Тот взревел, замахал топором без толку, а Гошка тем временем выдернул у него из чехла на поясе нож и полоснул здоровяка под коленкой. КЛИНОК был заточен — так себе. Дедко Рёрех за такую заточку взгрел бы. Но резать-то — всего ничего. Штаны холщовые да мясо с жилами.

Здоровяк взревел еще пуще и повалился наземь. Гошка хотел добить, но решил, что такой дурень, да еще и неходячий, всяко неопасен. И побежал на шум.

Наткнулся на Антифа. Тот стоял в десяти шагах от частокола и бил на выбор лезущих через верх вятичей. Точно бил, просто загляденье. Но зачем-то выжидал, пока ворог перевалит через частокол. Так что они не назад отваливались, а внутрь падали. Или повисали на ограде. Разил бережливо: одна стрела — один упокойник. Вятичи тоже стреляли, через верх. Над головой то и дело посвистывали стрелы. Но ложились далеко: вятичи-то русов не видели.

Гошку Антиф узнал не глядя.

— Вовремя! — крикнул. — Стрел мне пособирай!

Тут через верх полезли сразу трое, и Антиф выжидать не стал: влупил сразу, так что внутрь упал только один. Воткнулся головой в землю — и шлем не спас: шея хрустнула. Хотя, скорее всего, он уже мертвым упал.

Гошка кинулся обшаривать мертвых под стеной, однако своих стрел при них не было, а Антифовы вырезать — долго. Вынул только одну. Остальные едва не по оперение вошли. Пошарил по земле — тоже только одну нашел. А потом наткнулся на настоящий клад: избенку позади Антифа, в стене которой стрел было — как щетины на хряке.

— Быстрей! — крикнул Антиф.

Его колчан опустел. Антиф схватился за саблю. Но тут ему на помощь подоспели сразу двое: Улад с мечом и Гошка с пуком стрел.

Улад играючи зарубил перемахнувшего через частокол вятича и побежал дальше, где помощь-нужнее. Лук Антифа снова защелкал, а Гошка бросился за новыми стрелами, понимая, что Антиф стреляет быстрее, чем Гошка выковыривает стрелы из дерева, но хоть сколько еще побить можно…

Хоть сколько — не получилось. По ту сторону хрипло взревел рог — и атака прекратилась.

— Отбились, — спокойно ответил Антиф, проверил тетиву, удовлетворенно кивнул и полез в суму за воском. — Ты как, малой? Цел?

— Угу! — В груди у Гошки всё ликовало. Он бился в первом настоящем бою — и бился хорошо. Род точно не опозорил. А главное — они победили. Видать, ошибся Первич: не большой десяток привел с собой Богуслав, а намного больше.

К сожалению, Первич не ошибся. Со Славкой пришло всего тринадцать воев. Отбились они еле-еле. И то лишь потому, что воевода вятичей пожалел своих: набили-то русы немало. Только внутри капища поутру насчитали шестьдесят пять покойников.

Снаружи осталось не меньше.

А вот у русов потерь, считай, не было. Шестеро легкораненых, вполне способных драться.

Но это мало что меняло. Под рукой вятичского князь-воеводы, или, как его здесь называли, военного вождя Рузилы, собралось не менее тысячи воев. И подмога им всё прибывала. Услыхав, что Рузила заманил и запер в ловушке прославленных киевских гридней, вятичские вожди воспряли духом и решили, что побегать по лесам еще успеют.

Так что нет у пойманных русов никакой надежды на спасение. Никакой.

Богуслав присел на старый пень под сенью чужих идолов и задумался. Да не о делах воинских, а о милой своей Лучинке.

Подумал: дурак он. Не потому ведь трогать девушку не стал, что заботлив, а потому, что сердцем чуял: не устоять ему перед ней. Станет она для Славки единственной и желанной… И дальше что? Согласится ли мать, чтоб он ее в жены взял? Ох, вряд ли! А теперь — совсем плохо. Кто ее теперь защитит, если его убьют? Родичам она чужая. Даже и не холопка, а так… Живет в доме из милости. Дурак он, Славка, это точно. Взял бы ее хоть наложницей, была бы она тогда в роду. Ну, мать бы поругалась немного, что с того? Зато родила бы от Славки и стала бы правной. Младшей женой по языческому обычаю, а по-христиански ее тоже не оставили бы…

«Я ведь люблю ее!» — понял наконец сам для себя Богуслав.

И решил: вернусь — женюсь. Мать уломаю, а нет — уйду. Буду своим домом жить: чай, не отрок уже, старшая гридь. Батюшка поймет, а матушка… тоже примет со временем.

Такой вот зарок себе дал сотник Богуслав. Отчасти потому, что понимал: вернуться-то вряд ли удастся.

Главачетвертая

Киев. Гора

БОГАТЫЙ ЖЕНИХ

Ну говори, боярин, зачем пришел? — не слишком дружелюбно поинтересовалась Сладислава.

— В дом не позовешь?

Густой голос у боярина Семирада. Таким голосом хорошо здравицы на пиру говорить. Просить же как-то неуместно. Однако это была именно просьба. Причем с оттенком неуверенности. Волнуется боярин. И есть отчего.

— А зачем? — удивилась Сладислава. — Муж мой, как тебе, верно, ведомо — в походе княжьем. И что-то я не припомню, чтоб меж вами дружба была.

— Дружбы нет, это точно, — согласился Семирад.

— Какая там дружба! Был бы боярин дома, Семирад навряд ли рискнул бы вот так прийти. Кто его знает, этого боярина-воеводу? Семирад помнил, как он в Киеве появился, еще при Игоре. Слыхал и то, что о Серегее-варяге гусляры пели. А в то время, когда был Серегей воеводой у Святослава, потомственный боярин Семирад перед Серегеем загодя шапку снимал. И кланялся чуть не в пояс.

Зато при Ярополке Семирад приподнялся. И пока болел боярин Серегей, решил Семирад, что может с Серегеем потягаться. Когда же поправился боярин Серегей (к радости многих и к печали некоторых), Семирад на время притих, хотя убытки терпел немалые, ведь, пользуясь расположением великого князя Ярополка, Серегей забрал под себя большую часть пушной торговли с ромеями.

Здесь, в Киеве, Семирад ничего не мог с этим поделать, но в Константинополе у него был сильный партнер — ромейский купец, чей дядя имел вес в Палатине. Но когда к власти пришел Владимир, решил Семирад, что пора действовать. Интриги Семирадова партнера обошлись Серегею в пятьдесят золотых номисм, которые пришлось заплатить дворцовому евнуху, чтоб нашептал нужное на ухо императору и отвел от ромейского удела Серегея карающую длань продажного константинопольского правосудия. И сказал тогда боярин Серегей: не стану я мстить Семираду. Пусть Бог его покарает.

Бог покарал Семирада немедленно и жестоко. Его караван с челядью — отборными девками, большая часть которых принадлежала лично великому князю (ну надоели, зачем же добру пропадать?), подвергся на нижнем волоке нападению степняков. Подозревали Варяжку — нападение было внезапным и не по-степному подготовленным, а на месте побоища остались стрелы и еще кое- какая принадлежность народа Цапон. Копченые побили всех, забрали всё подчистую, даже насады увели.

Владимир очень гневался. Велел Семираду возместить убытки и очень сетовал, что боярин Серегей наотрез отказывается торговать челядью. Мол, только ему и можно доверять. Еще бы! Ведь за все княжьи товары боярин Серегей платил вперед.

Семирад обиделся. И почему-то не на великого князя и не на Бога, а на боярина Серегея.

В отместку приказчики Семирада перекупили весь воск, который боярином Серегеем уже был обещан одному германскому монастырю.

Но вышла не месть, а сплошное разорение.

Мерзебургский епископ ни с того ни с сего вдруг объявил воск Семирада неподходящим для людей христианской веры. Настоятель от воска отказался наотрез, хоть Семирад и предлагал его на полмарки за пуд дешевле, чем Серегей.