Княжья русь - Александр Мазин

— Не надо.

Семирад всё понял. И понял правильно. И что будет, если, скажем, силком девушку умыкнуть, — тоже понял. Тут уж простым веном не обойдешься, полюбовно не договоришься. Закон же таков: кто свободную женщину силком взял, тому либо серебром откупиться, либо кровью. Вон знающие люди говорили: умыкнул боярин Блуд вдову Ярополкову… И со двора его в терем княжий серебро да злато пудами возили. И это притом, что вдову у него Владимир всё равно себе забрал.

— Ну коли так, — сказал примиренно Семирад, — то и забудем. Обиды за отказ я не держу.

«Еще б ты обиду держал!» — подумала Сладислава. Но вслух сказала другое:

— Слыхала я: в Палатине рыбьим зубом интересуются. Могу предложить пудов сто. Поспособствуешь? Доставка твоя, прибыль пополам…

Когда обходительный боярин ушел, Сладислава вновь кликнула к себе Лучинку.

Оглядела внимательно, строго, потом спросила, не лукавя:

— Хочешь за Богуслава?

Лучинка молчала. Глаза — в пол. Только щеки заалели.

— Знаю, что хочешь, — негромко произнесла боярыня. — Но есть тому препятствие…

Повисла тишина.

Лучинка не выдержала первой.

— Да что ж я, не понимаю? — пробормотала она. — Кто он, а кто я… Сыну вашему княжна надобна. С приданым, чтоб в шелках ходила, а не в этом… — Лучинка тронула льняной подол сарафана. — Славушка меня от смерти спас, от участи лютой оборонил! — Подняла голову, глянула прямо: — Я ему хоть как служить готова. Хоть на ложе, хоть одежу стирать-прибирать! Лишь бы он сам… — Лучинка осеклась.

— Любишь его? — спросила Сладислава.

— Люблю, госпожа.

— Сильно ли любишь? Умереть за него готова?

— Ой! — Лучинка прижала руки к груди: — Какая беда с ним?

— Я тебя спросила!

— Умру, госпожа! — твердо ответила Лучинка. — Только вели!

— Хорошо, — кивнула Сладислава. Вытянула руку, поманила, звякнув золотом на запястье: — Подойди, дитя. Сядь сюда, — указала на скамеечку у своих ног. Потом взяла Лучинку за подбородок тонкими твердыми пальцами, заглянула в глаза:

— Богуслав — воин, — произнесла она негромко. — Судьба его — по Кромке ходить. Оступится — и нет его. Понимаешь это?

Лучинка качнула ресницами: понимаю.

— Богуслав — хороший воин. Очень хороший. Его убить непросто.

— Я знаю, — шепнула Лучинка. — Я видела.

— Но от случайной стрелы, от сулицы в спину, от злого удара, а паче того — от множества ворогов никакое умение не убережет, — продолжала Сладислава. — Только Бог от такой беды уберечь может… И верная, истинная любовь. Твоя любовь, Лучинка! Забудешь о нем хоть на малое время — и не вернется.

— Я не забываю, — прошептала Лучинка. — О нем только Мокошь и прошу… — осеклась испуганно, вспомнив, с кем говорит.

Ногти боярыни больно впились в Лучинкину кожу.

— Шелка — пустое, — произнесла Сладислава ледяным голосом. — И княжна — пустое. Княжен на земле словенской много. Княжна у сына моего Богуслава уже была. Едва бедой не обернулось! Хватит!

Лучинка не понимала, о чем говорит боярыня, но от голоса ее всё внутри сжалось в комок.

— Княжна… — Тонкие губы Сладиславы искривила насмешливая улыбка. — Коли я захочу — последнюю дворовую девку княжной сделаю. В моих жилах кровь кесарей, девочка! Но не вздумай об этом кому сказать… Даже Богуславу!

— Никому! — истово прошептала Лучинка. Она ничего не понимала, кроме того, что ей доверили страшную тайну. В словах боярыни она не усомнилась ни на миг.

— Но преграда счастью твоему все же есть. — Пальцы в драгоценных перстнях сжались еще больнее. — Женой моего сына никогда не станет погубившая душу язычница. Ты должна принять Веру Христову!

— Я приму! — не раздумывая, ответила Лучинка. Боярыня сказала: «женой»! Голова Лучинки закружилась от невозможного счастья, слезы потекли по щекам…

— Примешь, — подтвердила Сладислава. — И отречешься от своей бесовской Мокоши! Трижды отречешься, поняла?

Лучинка замерла… Креститься — это не страшно. Бог Христос — он не страшный. Страшны, бывает, те, кто ему служит. А поклониться еще одному богу — дело обычное. Но отречься от Мокоши… Это совсем другое. Это, это… Как солнце никогда не увидеть… Нет, как будто вовсе ослепнуть. Весь род Лучинки: мама, бабушка, прабабушка… Много-много поколений рождались и умирали в лоне доброй и щедрой богини. Служили ей, верили ей, опирались на ее силу… Остаться без оберегающей силы доброй богини — всё равно как голой в снегу в мороз посреди Дикого Поля.

Пальцы Сладиславы разжались, оставив на подбородке Лучинки два розовых пятнышка.

Все поняла боярыня.

— Иди, девушка, — глухим усталым голосом проговорила она. — Не бойся. Гнать тебя не стану. Не за что. Всё будет, как было. Иди.

Лучинка упала на колени, схватила вялую руку боярыни, прижалась губами к сухой, пахнущей травами коже… Мир пошатнулся. Сердце — птица в силке.

— Госпожа!

— Что тебе? — Боярыня силой отняла руку.

— Госпожа… Я…

Лишь на миг увиделось: она — жена Богуслава. Остроносый сафьяновый сапог в ее руках… Большие руки, поднимающие ее над землей… Дурманящий запах мужского могучего тела… Приникнуть всем телом, всей кожей, обнять, как обнимает Мать-Земля… Мокошь!

Лучинка вздрогнула, сглотнула комок, шепнула чуть слышно:

— Прости меня, Матушка…

И громче, охрипшим чужим голосом:

— Я согласна, госпожа. Я отрекусь.

— Уверена? — спросил Сергей. — Ты уверена, что эта маленькая ворожея — подходящая партия для Богуслава? Может, поищем кого-нибудь…

— Кого-нибудь вроде Доброславы? — холодно осведомилась Сладислава.

— Чем плоха Доброслава?

— Всем хороша, — льда в голосе супруги Сергея стало впятеро больше.

— Сладушка! Ты что? — Сергей шагнул к жене, обнял, заглянул в глаза: — Что не так, моя хорошая?

— То, что не хочу я Славке такую жену, как Доброслава, — уже теплее проговорила боярыня, устраиваясь в объятиях мужа привычно и удобно, как лисичка в норке. — Хочу, чтоб у него было — как у нас с тобой. Плохо ему будет — нелюбимому с нелюбимой…

— А Артёму — хорошо?

— Артём — он другой. Он — в мою кровь пошел. Он — сильный. А Славка… Это только кажется, что ему всё нипочем. Он, конечно, большой и тоже сильный, но внутри — нежный и мягкий. Как ты!

— Это я-то — мягкий? — Сергей расхохотался, но тут же умолк, провел бугристой ладонью по гибкой податливой спинке жены, сжал круглую упругую ягодицу, поцеловал шейку, щекоча усами, шепнул в ушко:

— Пойдем-ка наверх, Сладушка. Я тебе покажу, кто тут — мягкий… — И, не дожидаясь согласия, подхватил и понес в горницу.

Сладислава не противилась. Она любила его не меньше, чем в день, когда они зачали Богуслава. И знала, что, пока они вместе, всё будет хорошо.

Главапятая

Вятское капище

ПЕРЕМЕНА УЧАСТИ

Богуслав глядел на собравшихся вокруг капища вятичей с головы трехсаженного идола. Судя по всему, это был Стрыбог. Стрыбог — от «стрый», «дядька». Впрочем, Стрыбогом его называли древляне и волыняне. У вятичей он мог носить и другое имя. В любом случае ему вряд ли нравилось, что какой-то чужак вскарабкался ему на макушку. Не нравилось это и толпам вятичей по ту сторону частокола.

Однако недовольство вятичи выражали только словесно. На штурм не торопились. Хороший урок преподали им ночью русы. Теперь лесовики держались на безопасном удалении. То есть это они думали, что на безопасном. Сотни полторы шагов для степного лука — не стрелище. Но Богуслав велел своим покуда вятичей не бить. Хороших стрел не так уж много. Полезут вороги, тогда и получат сполна. А сейчас торопиться некуда. Наоборот, следовало тянуть время. Славка прикинул: гридням Владимира потребуется не меньше суток, чтобы поспеть. И это — если очень поторопятся. Хорошо бы, чтоб поторопились. Что придут — в этом Богуслав не сомневался. Владимира он знал хорошо. Владимир не оставил бы своих ворогу даже в ущерб собственной выгоде.

А как иначе? На то он и князь. За то его гридь батькой и зовет. Что есть дружина? Тот же род. Только воинский. Про Владимира можно много обидного сказать. Но против Правды он не пошел ни разу, И своих не предавал.

Ворохнулась внутри мыслишка: а он сам? Да, больше он с Рогнедой не любится, но было же, было… Да и отошел он от Рогнеды, если подумать, лишь после того, как вошла в его жизнь Лучинка. Есть ли в том заслуга? Вон пастырь его Христов, батюшка Евсевий, так и сказал. Грешить ты, Славка, перестал не потому, что в грехе раскаялся, а потому, что новый грех свершить нацелился. Для Евсевия что с Рогнедой, чужой женой по языческому обычаю, что с язычницей Лучинкой — нет разницы. И то блуд, и это. С Лучинкой, правда, Богуслав не блудодействовал. Данного слова держался твердо: пока сама не придет, он ее не тронет.

А пред князем его, Богуслава, вина не так уж велика. Князь-то живет по языческому закону, а по этому закону ежели баба иль девка с другим по доброй воле переспит, так худо невелико. Значит, лихой молодец оказался. А дитя ежели от такой тайной потехи родится, так все равно в своем роду. А не хочешь, чтоб в роду, так не принимай. А принял — уже свое. Вот сын Ярополка теперь — Владимиров. А выблядки самого Владимира — не княжьи дети, а всяки-разны.