Священный цветок - Генри Райдер Хаггард
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эта ужасная сцена произвела на меня сильное впечатление. Оно усиливалось появившимся у меня убеждением, что этому несчастному человеку не избежать своей судьбы.
Мы ничего не сказали. В следующий момент он закрыл лицо своей белой одеждой и выскользнул из хижины.
– Боюсь, что мы ведем с этим парнем не вполне чистую игру, – как бы с угрызениями совести сказал Стивен.
– Белая женщина и ее дочь… – пробормотал брат Джон.
– Да, – размышлял вслух Стивен, – это можно оправдать желанием вырвать из ада двух белых женщин. А желание достать орхидею можно оправдать желанием не разлучать бедняжек с цветком. Это действует успокоительно на совесть.
– Надеюсь, что вы найдете в этом некоторое утешение, когда все мы попадем на железную решетку, на которой, как я заметил, найдется достаточно места для троих, – саркастически заметил я. – А теперь молчите, так как я хочу спать.
К сожалению, я должен прибавить, что это желание осталось только желанием. Но если я не мог уснуть, то я мог, по крайней мере, думать. И передумал я о многом.
Сперва я думал о понго и их богах. Кто они и почему поклоняются таким странным богам? Но я скоро оставил этот вопрос, так как он одинаково применим к дюжине других религий, скрытых на обширном африканском материке. Ответ на него можно было бы найти в тайниках человеческой души, которая видит вокруг себя только смерть, ужас и зло и олицетворяет их – в том или ином причудливом виде – в своих богах или, вернее, демонах, которых постоянно надо умилостивлять. Такие боги – не что иное, как создания, в которых вселился дух Бога или Дьявола. Эти духи бывают различны и представляют собою отдельные эмблемы и свойства.
Так, большая обезьяна, быть может, представляет собой Сатану, князя зла и крови. Священный Цветок символизирует плодородие, произрастание на земле растений, служащих человеку пищей. Мать Цветка представляет милосердие и доброту – вот почему она должна быть непременно белой. По этой причине она живет не в темном лесу, а на горе, ближе к свету…
Что касается самих понго, то они, по-видимому, вымирающее племя, потомки более высокой расы, вырождающиеся благодаря бракам между членами одних и тех же семейств. Весьма вероятно, что вначале они людоедствовали только случайно или по какой-нибудь религиозной причине. Потом, во время какого-нибудь неурожая, они стали очень религиозными в этом отношении, и эта привычка сильно укоренилась в них. По крайней мере, мне известно, что эта ужасная пища предпочитается африканскими людоедами всякой другой. Я нисколько не сомневаюсь, что, хотя Калуби сам пригласил нас сюда в безумной надежде, что мы спасем его от ужасной смерти в руках дьявола, которому он служит – Комба и старейшины по внушению пророка, называемого Мотомбо, наперед решили, что мы должны быть убиты и съедены в качестве жертвы богам. Как мы, лишенные всякого оружия, можем избежать этой участи – я совсем не мог себе представить. Однако что бы там ни было, мы должны идти до конца…
Брат Джон, или, называя его настоящим именем, Джон Эверсли, убежден, что заключенная на горе женщина – не кто иная, как утраченная им жена, которую он разыскивает в продолжение свыше двадцати лет, а вторая белая женщина, о которой он слышал сегодня вечером, – странно сказать, – его собственная дочь… При таком положении мы должны твердо идти вперед и либо спасти их, либо умереть…
Наконец я заснул и увидел очень странный сон…
XV. Мотомбо
Я спал до тех пор, пока меня наконец не разбудил яркий солнечный луч, попавший мне прямо в глаз. «Откуда он?» подумал я, так как в нашей хижине не было окон.
Посмотрев по направлению луча, я увидел, что он исходит из небольшой дыры, сделанной в глиняной стене на высоте пяти футов от пола, Я поднялся и осмотрел эту дыру. Она была сделана, по-видимому, недавно, так как глина по ее краям еще не потеряла своего первоначального цвета. Я подумал, что если кто-нибудь хотел подслушать говорившего в хижине, то такое отверстие было вполне пригодно для этого. Потом я вышел из хижины и продолжил свои исследования. Упомянутая стена находилась на расстоянии четырех футов от восточной части камышовой изгороди, на которой не было заметно никаких следов. Но у основания этой стены лежало несколько свежих обломков штукатурки.
Я позвал Ханса и спросил его, хорошо ли он сторожил хижину, когда у нас был человек, закутанный в белое. Он ответил, что может поклясться в том, что в то время вблизи хижины никого не было, так как он все время ходил вокруг нее.
Несколько успокоившись, хотя и не вполне удовлетворившись этим, я возвратился в хижину и разбудил остальных. Я ничего не сказал им, так как считал излишним напрасно тревожить их.
Через несколько минут высокие молчаливые женщины принесли нам горячей воды. Казалось странным получить в таком месте горячую воду, поданную столь необыкновенными горничными, – но это было так. Я должен прибавить, что понго, подобно зулусам, были чрезвычайно опрятными, хотя не могу сказать, употребляли ли они при умывании горячую воду или нет. Но во всяком случае, они снабдили ею нас.
Полчаса спустя служанки принесли нам завтрак, состоявший главным образом из жареного козленка, которого мы ели без опасения, так как он был зажарен целиком. Потом пришел величественный Комба. Поздоровавшись с нами и осведомившись о нашем здоровье, он спросил, готовы ли мы отправиться к Мотомбо, который, по его словам, ожидает нас с нетерпением. Я спросил Комбу, откуда ему это известно, так как мы условились посетить Мотомбо только вчера вечером, а между тем, насколько мы знаем, он живет на расстоянии целого дня пути отсюда. Но Комба ничего не ответил и только улыбнулся.
Итак, мы отправились к Мотомбо, захватив с собой весь свой багаж, который после раздачи подарков был не очень тяжелым.
Через пять минут ходьбы по широкой главной улице мы достигли северных ворот города Рики. Здесь мы нашли самого Калуби с конвоем, состоявшим из тридцати воинов, вооруженных копьями. Я заметил, что у них нет луков и стрел. Калуби объявил громким голосом, что хочет оказать нам особенную честь, проводив нас в святилище, где живет Мотомбо.
В продолжение всего дня мы шли по плодородной равнине, которая, судя по многим признакам, некогда почти вся обрабатывалась. Теперь же хлебные поля попадались редко, а пространство между ними снова заросло густым кустарником. Около полудня мы остановились у источника,
