Воспоминания - Константин Алексеевич Коровин

Октябрь. Как я приниженно чувствую себя у [Тычкова?]. Что это? Где там истинный залп творчества? Какой-то порядок, осуждение восторга, какой-то гнет… Ругать Врубеля, этого голодного гения, и быть настолько неинтеллигентным, чтобы его не понимать сознательно.

Мастерская – это спасение от мира подлости, зла и несправедливости.

Человек! Если ты будешь молчать, то тебя осудят всячески. Если ты будешь говорить, хотя и верно, то тебе будет завидовать четверть окружающих, то есть, значит, будет ругать; другая четверть тебя будет ругать за что и где нужно ругать; еще четверть будет не соглашаться потому, что будет хотеть показать, что имеет свое мнение; а четверть не поймет и тоже будет не согласна и будет говорить о тебе ерунду. Вывод – человека вон!

Боккаччо – певец и гений любви.

Эпоха и обстоятельства, когда талант еще не проявил свое начало, будут гнать его до тех пор, покуда он не заставит себе верить. Но горе, если он будет беден: он не скоро выйдет признанным. Талант есть только то, что дает жизнь и радость нравственную.

Нужно не только скопировать натуру, нужно ее передать ловко, любя, недолго тратя время, сразу, просто рассказать. Искусство должно быть легко: как Мазини спел – и готово, а не ноя и выпихивая, но должна быть суть, суть передана!

[1892]

Купец: «Эту самую картину вы продавать изволите?»

Художник: «Да, я ее продаю».

Купец: «Оптом, всю, значит? [Хоть] по частям разрешите, в розницу».

После дождя – свет воздуха. Окраины предметов светлеют, соответственно тона предметов темные и тушуются тонами и полутонами; списывать предметы с другими.

Работать надо, не насилуя свои знания, – свободнее, радостнее, веселее, чувствуя красоту, [посвежей], погорячей, больше шутки, но поскорее, и дать рисунку «изловчиться к правде» <…>

<…> Как бы я хотел написать вечер в Грузии!.. А мне предлагают жить в глуши, в деревне, но и там есть хороший дом, где хорошо писать утром, он огромный и мрачный, глухой, как гроб. И что же – я даже не знаю, на что купить красок. А я доныне доброе пел людям – песню о природе красоты.

Меня душат слезы. Не человеком ли я относился ко всем, не добряком ли? О друзья, друзья! Как трудны бывают минуты моей жизни, а все готовы осудить меня и быть мне недоброжелателями. А я вот – русский, и всё есть, чтобы стать лучшим художником, и что же? Нет ответа. Глухо, а время всё идет и идет.

Писать нужно весело, свежо и не много брать и публику в расчет – кому пишешь.

<…> Новое нужно, новый подход, новую позу.

Никакой кладки вкусной краски быть не должно. Быть должны: самое точное сочетание тонов, работа от чувства и увлечение. Невольно должна быть выражена сумма впечатлений и чувствований.

Отчего у меня в живописи нет увлечения, нет трепета? Заставить нужно верить себе.

Окно открыто, я слышу трепет и шум листьев. Какой главный шум? Как добро проснулось на душе, и что же – как много осталось разных звуков во мне, как много того, что я люблю.

11 мая

Только искусство делает из человека человека. Неправда, христианство не лишало человека чувства эстетики: Христос велел жить и не закапывать таланта. Мир языческий был полон творчества, а при христианстве, может быть, вдвое.

У меня был Ге, говорил о любви и прочем. Да, правда, любовь – это многое, но о деньгах он как-то отвернулся. Увы, бескорыстность не в тех, кто о ней говорит, а в тех, кто об ней не думает. Во мне нет корысти. Я бы действительно хотел петь красками песню поэзии, но я не могу – у меня нет насущного. А если я буду оригинален, то и не пойду по ступенькам признания и поэтому принужден быть голодным.

12 мая

Чувствовать красоту краски, света – вот в чем художество выражается немного, но правдиво; верно брать, наслаждаться свободно; отношения тонов. Тона, тона правдивей и трезвей! Они – содержание. Надо сюжет искать для тона. У меня плохо оттого, что я не чувствую. Оторвано же сирени из окна: чудо как хороши! Творчество в смысле импрессионизма. Нужно так брать предмет, чтобы удобно его видеть.

Париж. Ночь. Спать не могу. Целый рой образов и представлений проходит предо мной. Люксембург. Музей наций – а все-таки живопись немного клеенка и скука, только Лепаж дает еще что-то очень поэтическое и Zorn [Цорн], а все остальное ведь, по правде, игра не стоит свеч. Хотя и замечательно и можно удивляться той энергии, с какой оно работано, то есть энергии и задаче сделать, как, например, Бонна. Ну а что это? Это разрешенная задача живописи, и только (это много), ну а где же художник? Да разве это не тот же удар, да разве это не есть большая раскрашенная фотография, разве тут много пульса художника?! Это все можно уважать, но не любить. Это так же для меня велико и замечательно, как слоновой кости резьба китайца. Я поражен, но при чем здесь поэт и художник? Да, а поэт – Zorn, да и еще два других.

Да разве Мейссонье вправду не китайский резной шарик? Нет, я видел акварель Мейссонье – налоснена и нараскрашена, черт знает что!

Мало того, чтоб составить верный тон, надо его умело нарисовать на холсте, чтобы он верно выражал свое назначение в этюде.

[1904]

<…> Ялта. Сегодня 10 июля. Писал в Ялте Бульварную улицу и увидал, что способы перевода глаз от натуры к этюду можно пополнить, а именно: работать в этюде и смотреть в него как в натуру, пополняя при сравнении, чего не хватает или что не сделано, что не выражает желаемого.

Ялта. 11 июля. Нужно тон к тону не доводить, брать отдельно тени и цвета, ляпать на холст, не стушевывая.

<…> В Париже видна живопись, но живопись не бравурная, шикарная, а спокойная, медленно действующая на чувство эстетическое. В Лондоне все богаче, милее, симпатичнее. Хорошо, только художественно не так тонко, как в Париже.

Высказывания художников об искусстве, записанные Коровиным

В художественной среде моей жизни мне пришлось запомнить некоторые особенности тех из моих товарищей, с которыми меня связывала дружба. Они были художниками, и вот их девизами, которые были как бы суть их толка и догматов, нахожу нужным поделиться с вами.

Левитан

Говорил, когда смотрел произведение живописи или этюд товарища: «Много правды, похоже».

Я достал флакон краски