Воспоминания - Константин Алексеевич Коровин

Ветчина – превкусная штука, но картин она не смотрит.

Ну а как же [музыку] Вагнера, например, называли «какофония», и Милле не смотрели, а нашего Врубеля поносили? Это как же? Эти авторы были впереди толпы, впереди своего времени, и вот они умерли, и души людей доросли потом до их понимания. Сначала их как-то не могли уметь читать душой, а потом поняли. Еще тут есть привычки людей, а они не гениальны: хоть и нравится, но отчего не как всегда, и вот – не хочу, не признаю. Тут пошлость на услугах, она первая орет: «Какофония!», «Декадентство!», «Ерунда!», а за ней все – надо показать, что понимают. Потом всё проваливается, гидра тлетворная – зависть – сдается, ищет другую жертву, талант побеждает. Это называется: тернистый путь славы. Время делает [так], что ненастоящее, ложное, мишурное в искусстве пропадает.

Искусство всегда было, есть и будет, и нет «современного» искусства. Оно ново [только] потому, что долго было старо; одинаковость его авторов. Искусство новое – это автор нов и оригинален и самобытен. Если бы никто ранее не видал искусства египтян и только теперь бы показать его, то ужель оно не было бы ново? Ведь оно было бы новей нового, его теперь бы только поняли: его удивительную, помпезную, титаническую красоту, весь мистицизм и величие. Я думаю: что, после египтян не показалось бы искусство современности дешевой сладенькой водицей? Разве египтяне и греки – не декораторы, кто же больше?

Трудно говорить о мазке и кисточках – это все равно была бы суть.

Не может быть спора о том, что уже совершенно выяснено, хотя у нас именно и был спор. Сезанн, Писсарро, Гоген – декоративны: пятно, цвет, концепция разложения – всё, самые цвета и ритм живописи – всё декоративно.

Эти ковры, эти аккорды цветов и форм в куске холста – это и есть задача декоратора. Красота сочетаний красок, их подбор, вкус, ритм – это и есть радость аккорда, взятого звучно. Это есть их суть.

Очевидно, что художники – как барбизонцы, также и импрессионисты, как, например, Коро, Сислей, Левитан – искали в натуре нечто свое. Пожалуй, [верно], если это назвать «настроением». Например, Левитан был полон, помимо своего высокого таланта живописца, еще и этой стороной лирики – настроением, которое назвали потом «литературой живописи». Тонкость и правда, которая видна в произведениях Левитана, все же говорит не только о намерениях, литературных переживаниях, но и о настроении природы, переживаниях в душе художника. Эта лирика имеет право быть и в нем занимает первенствующее место.

Живопись сама в себе и сама за себя есть всё, она и есть искусство. Но грусть долин, тишина воды, ночи, нега и тайна лунного света, печаль осеннего сада есть у поэта, [это же] может быть и в живописи. Мне хочется сказать: нельзя думать так, что если поэт-художник создал произведение – положим, Гойя, – то он литератор. Нет, если есть живопись, если есть как, как это написано хорошо, то все равно что. А если к этому еще есть и он – поэт, тогда еще больше он. Разве не поэт Левицкий – какие и как поняты у него женщины?! И разве не поэты Рембрандт и Боттичелли? Да разве они хуже от того, что разные?! Разве есть одна живопись? Да вся живопись разная, как авторы, и одна все же живопись, она одна!

В искусстве всё в том что, как и потом нечто. Вот в том нечто суть художника. Нечто имеет только он, как художник. Это-то нечто трудно постигнуть и нельзя сказать: это потому-то и потому-то. Можно много говорить, можно написать тысячи томов, и все же не скажешь, не объяснишь это нечто, что содержит в себе художник. Вот Шаляпин поет Бориса, или Мефистофеля, или Сальери, или Грозного – почему это хорошо? Не потому, что Грозного или Сальери, а потому, что сделано гениальным художником-певцом. Как – это и есть то нечто, что только ему одному дано.

Краски и формы в своих сочетаниях дают гармонию красоты – освещение. Краски могут быть праздником глаза, как музыка – праздник слуха души. Глаза говорят вашей душе радость, наслаждение, краски, аккорды цветов, форм. Вот эту-то задачу я и поставил себе в декоративной живописи театра, балета и оперы. Мне хотелось, чтобы глаз зрителя тоже эстетически наслаждался, как ухо души – музыкой. Неожиданностью форм, фонтаном цветов мне хотелось волновать глаза людей со сцены, и я видел, что я даю им радость и интерес, но они, уйдя из театра, читали в газетах: «декадент Коровин». Это было смешно и грустно. Потом я уже постарел и сделался почему-то «маститый». Это уже было тоже малопонятно. Но что делать – такой закон или, вернее, свойство людей. На сцене хотели паноптикум натурализма, верней, подделки под правду. Я думал, что такая точка зрения неправа, потому что она вздор дешевого вкуса и полного непонимания искусства. Нельзя искать актера-убийцу, чтобы играть Отелло. Реализм в живописи имеет нескончаемые глубины, но пусть не думают, что протокол есть художественное произведение.

Все оригинальные авторы, которые дают название направлениям – импрессионизм, неоимпрессионизм, кубизм и прочее, – они могут быть и новы, и оригинальны, и значительны, и прекрасны. И как бы ни был велик артист, художник своего ценного «я», все же ни один из них, больших, не скажет, что он больше другого большого художника прошедшего времени, и что искусство исчерпано, и что только одно новое искусство истинно. Нет, истинно все искусство в своем интересном величайшем разнообразии.

Я лично люблю все искусство – и старое, и новое, всю музыку, даже слушать шарманку – ведь на них [шарманках] играли Бетховена и Штрауса. Не очень мне нравятся произведения, сделанные с досадой, нарочно, с какой-то недоброй стороной озорства, или самоуверенная пошлость. Ведь в произведениях живописи видно ясно все лицо, всю душу автора. А вдруг в новом искусстве окажется в большинстве произведений только то, что творцы этих произведений были просто люди, влюбленные в больших авторов Запада и просто добровольно и фанатически надевшие на себя узду подражания, привязав себя к столбу той же рутины современности…

От всей души и с полной радостью я приветствую новое искусство и всякое искание языка красоты. Как интересно смотреть произведение талантливой оригинальности, как интересно слушать Шаляпина: всегда ново! Даже применимо ли к Шаляпину [слово] «ново»? Нет, надо сказать одно слово: Шаляпин, и это все. Как интересно смотреть Рембрандта или удивляться