Статьи - Николай Лесков

При устройстве женской типографии руководили нами две основные идеи. Мы желали не только доставить возможность работать известному и, по необходимости, крайне ограниченному числу женщин, но в то же время имели в виду открыть посредством нашей типографии целое новое в России поле — типографское искусство — для женского пола вообще, и поэтому мы очень хорошо понимали, что наше предприятие должно быть освобождено от малейшей примеси филантропического характера, а, напротив того, должно быть основано на началах чисто экономических. Но, кроме этой первой и, скажем прямо, главной цели нашего предприятия, мы имели еще другую, саму по себе не менее важную. Мы желали опытом убедить как других, так и самих себя, насколько верно, что без малейшего ущерба для всех законных прав капитала можно освободить труд от того крайне невыгодного положения, в которое ставит его капитал, заставляя его, под видом учения, работать совершенно или почти даром в продолжение более или менее значительного числа лет. Вот две руководящие нами, при нашем предприятии, мысли, а следующие за сим факты и цифры докажут, насколько мы успели приложить их на деле.

Мы должны были начать с того, чтобы найти женщин, достаточно образованных, чтобы они могли читать и более или менее понимать всякий встречающийся в обыкновенной типографии “оригинал”. Нам возразят, что уже этим самым мы противоречим нашей только что изложенной теории о несправедливости требования даровой работы за обучение любому ремеслу. “Вам легко обойтись, — скажут нам, — без дарового обучения ваших работниц, когда вы принимаете только таких, которые уже прежде учились и за обучение которых, следовательно, кто-нибудь да платил. Почему же вы находите после этого несправедливым, если столяр или сапожник также взимают со своих учеников в виде пяти или шестилетней даровой работы плату за обучение их столярному или сапожному мастерствам?” На это мы ответим, что мы нисколько не требовали от наших наборщиц знания нашего мастерства, то есть типографского искусства, как предварительного условия для зарабатывания ими денег, а только знания грамоты и того общего образования, даровое наделение которым должно, по нашему мнению, лежать на всем обществе. В этом случае, как во многих других, первоначальная трудность в приложении теории еще не доказывает несостоятельности этой последней. После этого краткого, но необходимого отступления, возвращаемся к истории нашей женской типографии.

Всякий, кто только знает низкую плату, какую получает у нас большинство гувернанток “из русских”, и всякий, кто знает, какое бесчисленное множество образованных женщин не может добиться этого ничтожного средства к существованию (а кто же у нас не знает того и другого средства?), тот не удивится, когда мы скажем, что у нас нашлось гораздо более кандидаток в наборщицы, нежели мест для них. По обстоятельствам, мы должны были ограничиться пока приемом четырех работниц, с которыми мы и открыли дело 1-го числа прошлого июня месяца.

Прежде чем приступить к изложению чисто финансовой части дела, мы считаем не лишним (в интересе всех желающих воспользоваться нашим примером) упомянуть об одном обстоятельстве, касающемся внешней стороны нашего предприятия. Все без исключения наборщики, особенно в первые годы их учения, жалуются на невыносимую боль в ногах, которая часто служит предвестницею болезни, известной под названием “узловатого расширения жил”: причина этой боли та, что в мужских типографиях наборщики работают целый день, стоя у касс. Другое неудобство, которое мы должны были предвидеть для наших наборщиц от введения этого обыкновенного способа типографской работы, состоит в том, что по телосложению своему женщина гораздо менее способна к продолжительному стоянию на одном месте, нежели мужчина. Поэтому мы устроили столы (технически: “реалы”), на которых помещены кассы в виде конторок, и снабдили каждый реал высоким стулом, так что наборщицы могут работать попеременно, сидя и стоя.

Затем — к финансам. Хорошо выучившийся своему ремеслу наборщик может зарабатывать от 25 руб<лей> до 40 руб<лей> сер<ебром> в месяц. Разумеется, сначала нечего было и думать о зарабатывании наборщицами хотя бы и третьей части этой суммы. Но так как для скорейшего изучения типографского искусства и по условиям самого типографского дела необходимо, чтобы наборщицы занимались исключительно этой работой, то мы и условились платить каждой по 15 руб<лей> сер<ебром> в месяц до тех пор, пока собственные их заработки не дойдут до этой суммы. Само собою разумеется, что эти деньги выдаются нами заимообразно и будут постепенно возвращаемы наборщицами из зарабатываемых ими денег (даже с полными процентами, спешим прибавить для всех ярых экономистов вообще, вероятно, уже обрадовавшихся, что тут по крайней мере они открыли в нас филантропические поползновения). На этих-то условиях поступили к нам, как мы уже сказали, четыре женщины и начали работу 1-го июня. С самого начала работа шла очень медленно и неисправно; но вскоре все это изменилось, и в конце первых двух недель, то есть 15-го числа, были уже “набраны и выправлены”[32] два рассказа: “В тарантасе” и “Разбойник”. С тех пор работа идет с каждым днем все быстрее и успешнее.

“Как же теперь будет сделан расчет?” — спрашивает то, вероятно малое, число читателей, которое мы успели заинтересовать в этом деле. На этот вопрос, к сожалению, но по необходимости, мы принуждены отвечать очень коротко. Расчет будет производиться по тем же правильным экономическим принципам, на основании которых устроена вся женская типография. Sapienti verbum sat…[33]

В заключение мы считаем нелишним прибавить, что изданная нами сегодня упомянутая брошюра продается как во всех главных книжных магазинах С.-Петербурга, так и на железных дорогах Николаевской и Варшавской, где будут продаваться и все следующие за сим издания “В пользу наборщиц при типографии “Северной пчелы””.

<О ЗАМЕТКЕ “РУССКОГО ВЕСТНИКА” И О ХАРАКТЕРЕ ДЕЙСТВИЙ Г. ГЕРЦЕНА>

“Заметка “Русского вестника””, с которою вчера могли познакомиться читатели нашей газеты, производит на общество весьма различное впечатление. Одни ею безусловно довольны, “отделал” дескать; другие ею безусловно недовольны, ибо, по понятию этих господ, всякий человек, не согласный с громовыми проповедями г. Герцена — враг свободы и вообще человек пропащий; наконец, третьи очень благодарны г. Каткову, что он решился откровенно поговорить с громовержцем того берега, но оскорблены неприличным тоном заметки. Мы принадлежим к числу последних. Мы находим, что в заметке “Вестника” есть много верного и правдивого, но не можем без сожаления вспомнить о тех неприятных выражениях, которые рассыпаны по ней довольно щедрою рукою. Они нимало не подкрепляют взгляда автора на значение деятельности г. Герцена, но очень много вредят успеху заметки в кругу людей благовоспитанных и честных. Нам нужно не шельмование имени Герцена, а ясное опровержение его идей, которые он проводил и проводит, “сидя за плечами лондонского полисмена”. Г. Катков, как писатель солидный, вероятно, очень хорошо это понимает, и потому мы не можем ему простить, что он унизился до перебранки, которою всегда гнушался его честный журнал. Г. Катков этой заметкой дал право сомневаться в его такте, без которого нельзя выиграть никакого дела у Герцена. Г. Катков, раздраженный вызовом “Колокола”, увлекся даже до того, что стал неверен самому себе и впал в весьма сильную ошибку. Он признал за г. Герценом такое значение, какого последний, по нашим понятиям, никогда в России не имел, да и никогда иметь не будет. Что такое в самом деле для нас до сих пор г. Герцен? Талантливый человек, статьи которого, до отъезда его за границу, читались с удовольствием, — человек, который, при стесненном положении русской прессы, напечатал несколько исторических документов, — но авторитетом он у нас никогда не пользовался, а если он и был для кого-нибудь авторитетом, то это могло произойти только вследствие долговременного наслаждения совершенною независимостью от критики. Если бы многие социалистические утопии г. Герцена давно были представлены нашей публике в настоящем свете, то Мишле, вероятно, уже давно успел бы ответить русскому социалисту на его известное письмо (см. “Русский народ и социализм”) о способности русского народа отречься от собственности и зажить в социалистских казармах. Но обстоятельства мешали этому и слишком десять лет укрепляли в некоторых слабых умах несчастное убеждение в непогрешимости каждого слова, слетевшего с саркастических уст Герцена. Репутация, которою Герцен пользуется в некоторых кружках, создана для него не столько “Колоколом” и различными сборниками, сколько невозможностью подвергнуть и “Колокол”, и другие его издания строгому критическому разбору, результатом которого, конечно, было бы представление Руси живых доказательств, что г. Герцен не знает ни русской жизни, ни русского народа, не понимает ни вещественных, ни невещественных средств, которыми располагает наше общество, и с смешною самонадеянностью берется устроивать нам такое положение, которого мы вовсе не хотим, к которому вся Русь не имеет никакого расположения и которому она станет противодействовать вся, от мала до велика, от мужика, сеющего гречу, до людей, ценою тяжких трудов и лишений сколотивших какой-нибудь грош для себя и малых детей. Учение социалистов — такое учение, которого бояться просто смешно, и над социалистами можно смело хохотать, как хохотал над ними Лондон, когда они сделали свою известную сходку. Г. Катков упустил из вида, что г. Герцен не человек дела. Гремя своим “Колоколом” против безнравственности богатства, он едва ли может, в подкрепление своей теории, указать на себя, как на пример самоотвержения в пользу общую. Известно, что г. Герцен, разглагольствующий о безнравственности богатства, сам очень богат и не основал еще ничего вроде рочдельской рабочей ассоциации или Нью-Ленарка, а до тех пор, пока все, что имеешь, не роздано будет неимущим, не уйдешь дальше верблюда, собирающегося пролезть в игольное ухо. Если это упустил из вида божок сотни горячих голов, желающих всероссийской общины и сдачи детей в казармы, то этого не должен был упустить г. Катков, у которого до сих пор не было недостатка в обстоятельности, отсутствием которой страдают социалисты и славянофилы.