Статьи - Николай Лесков

1) Натуральные повинности для общих государственных надобностей.

2) Частные источники доходов отдельных ведомств общего государственного управления.

3) Местные налоги, сборы и повинности на надобности местного управления и устройства”.

“Мы очень хорошо понимаем, — говорит г. Чернышевский, — как неточно основание, принятое нами для выводов о величине платежей и повинностей, не вошедших в обнародованную роспись. Но мы можем утверждать три следующие заметки как факты достоверные.

Во-первых, точного исчисления этой суммы, которая дополняет собою обнародованную роспись, никто не в состоянии ныне представить. Общее финансовое управление государства не имеет точных сведений о величине этой суммы.

Во-вторых, отлагая всякую претензию на точность, можно, однако же, составить себе приблизительное понятие о величине этой дополнительной суммы, руководясь впечатлением, какое производит она в населении страны. Общее впечатление то, что натуральная повинность и денежные сборы, не вошедшие в роспись государственного казначейства, служат для населения страны причиною расхода или пожертвования, не слишком многим меньшего, чем подати и налоги, вошедшие в роспись государственного казначейства. А эти подати и налоги составляют около 300 миллионов рублей; потому сборы и повинности, не вошедшие в роспись, должны быть считаемы приблизительно в 200 миллионов рублей, или несколько больше, и таким образом надобно полагать, что весь бюджет налогов и повинностей, взимаемых теперь как на общие государственные, так и на местные общественные расходы, составляет сумму около 500 миллионов рублей.

Третье. Из огромной суммы повинностей и сборов, не вошедших в роспись государственного казначейства, только меньшая половина имеет или такую форму взимания, или такую форму употребления, которая давала бы хоть некоторую соразмерность достигаемого результата с делаемым пожертвованием. Что же касается наибольшей половины этих сборов и повинностей, они составляют пожертвование, несоразмерное достигаемому результату. Мы говорим тут не о злоупотреблениях, не о том, например, что некоторые чиновники пользуются иногда подводною повинностью для разъездов по частным надобностям, или лесною повинностью для насаждения частных садов или обработки частных полей; эти вещи должно назвать пустяками, которые может выставлять на первый план только такая жалкая литература, как наша”. (Литература, в которой есть органы, стремящиеся исправлять общество заметками какого-нибудь праздношатающегося или темнейшим дневником темного человека.) “Мы хотим говорить не о злоупотреблениях, а о правильном взимании или отправлении этих сборов и повинностей, не вошедших в роспись государственного казначейства, и о правильном их употреблении”. И г. Чернышевский действительно высказал по этому поводу очень много умных мыслей, которые можно, кажется, изложить вкратце таким образом: “Если, при существующих началах сборов и системе расходов, распорядители сумм будут действовать как нельзя более честно”, то и тогда “те из обращаемых на общие государственные надобности сумм и повинностей, которые не внесены в обнародованную роспись, во многих случаях не принесут государству той пользы, которую получает оно от расходов, внесенных в эту роспись, так что неполнота ее невыгодна для страны”. Желающим ближе познакомиться с глубоко верными соображениями, руководившими г. Чернышевского к построению этого правильного заключения, мы можем только посоветовать обратиться к полной интереса статье этого автора, помещенной в февральской книжке “Современника”, а сами идем дальше.

Замечая, что “из 296 000 000 рублей всего дохода с податных сословий собирается 204 миллиона, то есть около 7/10 всего государственного дохода”, г. Чернышевский говорит, что “это в значительной степени объясняет нам нужду, замечаемую в массе нашего населения, а вполне объясняет малую сумму доходов, получаемых государством. Главная масса платежей на покрытие государственных издержек требуется с людей, еще не успевших сделаться зажиточными. А с людей бедных нельзя получить много, как бы требовательны ни были сборы с них. Потому в итоге получается сумма незначительная. Исправить это неудовлетворительное для самой казны положение дел можно не иначе, как изменив самое распределение количества требований с разных классов. Если бедные будут платить меньше, они скорее могут стать зажиточными; если с зажиточных и богатых будет требоваться больше, то и доход казны будет обильнее. Достичь удовлетворительного для самой казны бюджета доходов можно только перенесением главной тяжести налогов с сословий, доселе плативших слишком много, на сословия, платившие слишком мало. Изменения же только в способе взимания налогов нисколько не приведут к этой цели; достичь ее можно только отменою одних налогов, уменьшением размера других, возвышением третьих и установлением новых, падающих на предметы и классы, доселе не дававшие казне ничего или почти ничего”.

После такого естественного и прямого заключения автор касается некоторым образом нового винного акциза.

“По винному акцизу взимание налогов посредством откупов заменяется прямым взиманием налога через государственных чиновников. Но при этом хотели сохранить казне всю ту сумму дохода, какую получала она от этого налога при откупе. Единственным средством к достижению этого результата было найдено установить акциз такой высоты, что он много превышает цену, в какую обходится производителю самый продукт. А при такой величине акциза официальный надзор едва ли в состоянии будет предотвратить очень сильное развитие корчемства, выгода от которого будет чрезвычайно велика. Вся прибыль, получаемая контрабандистами по тайному провозу товаров из-за границы, совершено ничтожна перед громадными суммами, какие можно будет получать через тайную продажу водки. Поэтому мы опасаемся, что расчет, которым руководствовались при установлении акциза, окажется неверным. Казна будет введена в чувствительный недочет контрабандою, и обнаружится надобность сделать одно из двух: или понизить акциз, или возвратиться к системе откупов. Нечего и говорить, что первый исход гораздо лучше для государства. Но едва ли можно ожидать, что казна получит 125 миллионов рублей с вина при такой величине акциза, которая не вызывала бы слишком сильной контрабанды при казенном управлении и не принуждала бы снова прибегнуть к откупам. Потому мы думаем, что надобно теперь же заняться установлением налогов для замены уменьшения в доходах от винного акциза”.

Обращаясь к росписи расходов, г. Чернышевский полагает, что если бы “наши фонды поднялись до такой степени, что можно было бы заменить пятипроцентные облигации четырехпроцентными, то ежегодные расходы по платежу процентов уменьшились бы с лишком на 10 миллионов рублей. Нельзя сказать, что цель эта недостижима, и притом в довольно короткое время: лет в пять фонды могли бы подняться до высокого курса. Но кредит возвышается только экономностью и прогрессивностью общего управления государством. Возможность сбережения по процентам государственных долгов зависит от сбережений и реформ по другим частям”. “За вычетом суммы около 55 миллионов, идущей на уплату процентов по долгам, остается из бюджета расходов около 255 миллионов расхода, производимого по текущим делам; 145 миллионов расхода по содержанию военных сил составляют около 3/5 частей этой цифры. Вот предмет, самый удобный для забот о облегчении бюджета и обещающий самые крупные сбережения. Если бы расходы по военным силам могли быть сокращены на одну третью часть — это дало бы около 50 миллионов сбережения. При одном этом сбережении не было бы уже никаких следов дефицита, и оставалось бы много денег в казне на всякие действительно полезные дела”.

Этим г. Чернышевский закончил свою превосходную статью, из которой мы извлекли только некоторые места и за которую ему должны быть благодарны все, кому дороги отечественные интересы. Г. Чернышевский не сказал ею ничего необыкновенного, нового, поражающего, но поставил дело очень ловко и провел его весьма последовательно и удачно, что не всегда случается с вопросами подобного рода, когда они попадают в руки некоторых наших финансистов и политико-экономов. Мы ничего не можем прибавить к сказанному г. Чернышевским и совершенно во всем разделяем его мнение. Нам будет очень прискорбно, если статья эта не встретит полного и живого сочувствия в известных сферах и если предложение г. Чернышевского “теперь же заняться установлением налогов для замены уменьшения в доходах от винного акциза” останется только мыслью, записанною на страницах “Современника”. Но всего прискорбнее будет, если после этой статьи нам опять не скоро придется встретить серьезное слово г. Чернышевского. Он очень скуп на такие слова и редко удостоивает ими русские дела; он как будто роняет их ошибкой или от скуки, после утомительного труда, употребляемого им на формирование кадров для “Русского слова” и других органов российской словесности, которые с свойственною людям неблагодарностию еще утверждают, что они отличаются от “Современника” не тем только, что… им до “Современника”, как куцему до зайца. “Современник” так оригинален и с таким пренебрежением относится к русской литературе несходного с ним направления, что смешно было бы думать о каком-нибудь значении перед ним нашего слова; он даже может обидеться им, как обижаются сочувствием “Домашней беседы”, или посмеется, скажет, что мы с ним заигрываем; но в интересах русского общества, которое должно же быть близко этому журналу, мы позволяем себе пожелать, чтобы эта талантливая редакция взглянула в русскую жизнь и позаботилась внести в нее то, в чем эта жизнь сегодня нуждается и что она сегодня способна принять и вырастить. Но, разумеется, это наше искреннее желание может остаться без всяких последствий, и оригинальный журнал, в следующей книжке, может подарить общество рассуждением о том, что “г. Чернышевский — простая змея, а покойный Добролюбов был змея очковая”; пожалуй, он даже напечатает и какой-нибудь из нравственных трактатов г. Бибикова. От “Современника” можно ожидать всего, пока… не сбудутся ожидания “Русского вестника”, то есть пока “наша литература не перестанет расплываться в недомолвках”. Но другие-то что? Им-то когда ж это надоест плясать на задних лапках и твердить за “Современником” о том, о чем они путного слова сказать не умеют? Сильна, видно, дедовская привычка именоваться “людишками”, “Ивашками” да “Петрушками”. Нелюб им “День”, “Время”, “Русский вестник” или “Век”, так хоть посмотрели бы на “Гудок”, который, не стесняясь своей поморной специальностью, сумел сделаться сатирическою газетою, а не печатным дневником литературных дрязг и сплетен, вовсе не интересных для публики.