Статьи - Николай Лесков

Такие люди нравятся автору романа, и, познакомясь с деятельностью этих людей, “проницательный читатель” получает от него ответ на вопрос, что делать желает г. Чернышевский?

Такие люди очень нравятся мне, и я нахожу очень практичным делать в настоящее время то, что они делают в романе г. Чернышевского.

Я знаю, чтo такое настоящий нигилист, но я никак не доберусь способа отделить настоящих нигилистов от шальных шавок, окричавших себя нигилистами. Теперь это в Петербурге стало каким-то неопределенным понятием. “Стриженые барышни”, выходящие замуж при первом удобном случае, нигилистки. Невежда, положивший ругать все, что не “Современник”, — тоже нигилист, хотя он мелкий эксплуататор до конца ногтя в ножном мизинце. Героев романа г. Чернышевского тоже называют нигилистами. А между ними и личностями, надоевшими всем и каждому своим нигилизмом, нет ничего общего. Люди г. Чернышевского совсем другие, а эти фразеры; в людях г. Чернышевского прежде всего стремление — дать благосостояние возможно большему числу людей; в нигилистах наших общность интересов только на языке, а на деле жестокосердие. Кто же настоящие нигилисты? Верно, люди из романа г. Чернышевского, Их мало в натуре (совершенно таких людей, как у г. Чернышевского, мы даже вовсе не видали), они в натуре не ведут дел так счастливо, проваливаются, даже бывают посмешищем для экономических весельчаков… А что истины нет ни в одной из так называемых “экономических систем”, это ясно как солнце для каждого, кто изучал эти системы и обдумывал их без предвзятых решений. Ясно, что любая “гармония хозяйственных отношений”, улаженная по какой бы то ни было из систем, известных под именем “экономических”, не будет гармониею одинаково благоприятною для труда и капитала. Системы умиряющей, создающей действительную гармонию, еще нет в Европе. Есть только люди, пытающиеся приладить эту систему. Над этими людьми одни смеются, другие даже признают их опасными. Такой человек был известный нигилист Роберт Оуэн. Врагов и порицателей у Роберта Оуэна было вдоволь, пустозвонных насмешников — и того больше. Роберт Оуэн (признававший, между прочим, что каждый человек прежде всего имеет право на наше внимание и посильную помощь) умер, и его Нью Ленарк расплылся.

“Новые люди” г. Чернышевского, которых, по моему мнению, лучше бы назвать “хорошие люди”, не несут ни огня, ни меча. Они несут собою образчик внутренней независимости и настоящей гармонии взаимных отношений. Они могут провалиться? Да, очень могут, но другие обойдут провал, пойдут, узнают, чего должно избегать и чего бояться. Тут нет беды, ибо все это вперед, вперед толкает. Люди растут.

Стало быть, что же делать? По идее г. Чернышевского, освободиться от природного эписиерства, откинуть узкие теории, не дающие никому счастья, и посвятить себя труду на основаниях, представляющих возможно более гармонии, в ровном интересе всех лиц трудящихся. Г-н Чернышевский, как нигилист, и, судя по его роману, нигилист-постепеновец, не навязывает здесь ни одной из теорий (которые ленивые нигилисты другого сорта могут прочесть хоть у Бруно Гильдебранда), но заставляет пробовать: как лучше, как удобнее?

Где же тут Марат верхом на Пугачеве? Где тут утопист Томас Мур? Г-н Громека, в эпоху своего общинничества и артельничества, наговорил в тысячу раз более утопий, которых никак и ни за что никому не втолкуешь и никуда не приложишь, а г. Чернышевский заставляет делать такое дело, которое можно сделать во всяком благоустроенном государстве, от Кореи до Лиссабона. Нужно только для этого добрых людей, каких вывел г. Чернышевский, а их, признаться сказать, очень мало.

Роман г. Чернышевского прочитан великим множеством русского люда. О тех, которым идея романа прямо не понравилась, говорить нечего. (Выполнение романа не может понравиться никому, и дело, как я уже сказал, вовсе не в выполнении.) Те же, которые приходили от него в восторг, теперь стоят на экзамене.

На этом экзамене истинные, настоящие нигилисты сейчас отделятся от нигилиствующих Рудиных, и эту полезную сортировку произведет полезный роман “Что делать?”

Таково мое личное мнение.

Впервые опубликовано в газете “Северная пчела”, 1863 год, 31 мая.

НОВОСТИ ИЗ ПОЛИТИКО-ЭКОНОМИЧЕСКОГО КОМИТЕТА, УЧРЕЖДЕННОГО ПРИ ИМПЕРАТОРСКОМ ВОЛЬНОМ ЭКОНОМИЧЕСКОМ ОБЩЕСТВЕ

22 февраля происходило 3-е заседание этого нового комитета. Членов и гостей собралось только 22 человека, и все это немногочисленное собрание поместилось в библиотеке Вольного экономического общества. Рассуждали сначала о том, что выгоднее при настоящих обстоятельствах: сдавать помещичьи имения в аренду крестьянским общинам или хозяйничать в них через наемных управителей? Потом перешли собственно к вопросу о положении управителей. Первый вопрос вызвал очень немного различных мнений и решен таким образом, что признать превосходство той или иной системы хозяйства невозможно, потому что выгоды и невыгоды их вообще зависят от чрезвычайно разнообразных местных условий. Второй вопрос, то есть о положении управляющих, вызвал гораздо более горячих споров. Несколько голосов отстаивали необходимость гарантировать наемных управителей от разных случайностей как во время служения их помещикам, так и в то время, когда они лишаются мест и нуждаются во временной поддержке. Председатель прочел при этом случае записку г. Оболонского, в которой автор проектирует экзаменовать управителей при Вольном экономическом обществе; говорит о необходимости оказывать им вспомоществование, когда они теряют места без причин, лишающих их общественного уважения; заботиться о образовании их детей и о пристроении самих управителей к местам. Записка г. Оболонского показалась собранию очень сложною и во многом неудобоприменимою. Признано невозможным экзаменовать управителей по составленным г. Оболонским программам; найдено неудобным ручаться за управителя перед нанимателем и отвергнуто приготовление их детей для специальных сельскохозяйственных занятий. Вообще мысль г. Оболонского о необходимости подачи возможного пособия управителям признана очень правильною, но способы применения этой мысли не одобрены. Решили учредить при обществе справочное место для управителей, помогать тем из них, которые обратятся в это место за приисканием себе должности, и, главное, содействовать учреждению артели управителей, которая будет в силах и пристраивать своих членов, и ручаться за них, как ручается обыкновенно русская артель за каждого своего артельщика. Тут возник вопрос: как призвать к этой самодеятельности самих управителей? Нужно дело это обдумать и обсудить гласно, посредством печати, а средств для особого издания с такою целью у комитета, сочувствующего тяжелому положению наемных управителей, нет. Чтобы не остановиться на одних словах, один из членов комитета предложил ходатайствовать у новой редакции журнала “Век” о дозволении русским управителям, желающим высказать свои соображения относительно предполагаемой артели, заявить свои мнения в “Веке”, так как редакция этого издания, вероятно, не откажет дать место всем соображениям по настоящему делу и не найдет тягостным печатать имена лиц, ищущих мест, и требования землевладельцев и в то же время будет давать заинтересованным лицам сведения о судьбе затеянной управительской артели. Комитет благодарил своего члена за его предложение и поручил ему ходатайствовать у редакции “Века” о принятии участия в этом деле. Что скажет на это ходатайство редакция, пока еще неизвестно, но, судя, по многим соображениям, нельзя ожидать с ее стороны отказа в содействии наемникам, подвергающимся теперь разным неблагоприятным случаям и могущим найти в артельном соединении много еще неизвестных теперь средств, надежную поруку и обеспечение про черный день.

Этим окончено заседание 22-го февраля. Предметом совещания в следующее заседание будут: абсентеизм, экзамены в сельском хозяйстве вообще и вопрос о частных горных заводах.

<О БЮДЖЕТЕ ПО “СОВРЕМЕННИКУ”

С.-Петербург, среда, 28-го марта 1862 г

В последнее время в нашей газете очень часто упоминалось имя г. Чернышевского. Очень многие ставят нам это в укор. Одни говорят, что мы не по достоинству обращаемся с личностью этого писателя; другие, что мы придаем ему такое значение, которого он не имеет ни в обществе, ни в литературе; наконец, третьи утверждают, что статьи о г. Чернышевском вовсе не интересны для общества и периодическое издание, обязанное иметь в виду внимание всех своих читателей, рассеянных в городах, селах и деревнях, не вправе занимать своих столбцов словопрениями о лице, принадлежащем только своему кружку. С последним мы совершенно согласны и готовы нимало не удивляться, если подписчики русских журналов и газет громко запротестуют против беспрерывных споров литераторов с литераторами о предметах, вовсе не интересующих или мало интересующих читателя; но, как все на свете причинно, последовательно и условно, то очевидно, что и частое обращение наших журналов и газет к личностям пишущей братии имеет свою причину. Причина эта заключается в том, что, по некоторым обстоятельствам, мы не можем опровергать очень многих убеждений, с которыми мы не согласны, и потому должны бываем ведаться с лицами, которые проводят и, так сказать, представляют эти убеждения. Мы согласны, что это маневр очень невыгодный для нашей литературы, и желали бы спорить только о мнениях, а не о лицах, да что ж выходит из нашего желания? Мы, разумеется, не поверим, что г. Чернышевский не имеет никакого значения в известных слоях русского и особенно петербургского общества. Г. Чернышевского ведь нельзя ставить на одну доску с каким-нибудь г. Бибиковым, хотя и этот писатель необыкновенно способен чертить кодексы новой нравственности; г. Чернышевский — человек с дарованиями, утрата которых была бы очень осязательна для русской журналистики. Нет никакого сомнения, что г. Чернышевский очень во многом ошибается, но достоверно также и то, что г. Чернышевский и много знает и еще больше может знать, желает знать и будет знать. Но он шутник от природы; у него, по его же собственным словам, “характер, уклончивый до фальшивости, и это свойство очаровывает его знакомых”, так что они не замечают этого свойства характера г. Чернышевского и не видят шутки, а принимают все всурьез. Говоря словами г. Чернышевского, знакомые его “оказываются несообразительными”; он пошутит, а они думают, что в самом деле Кавур и Кокорев два брата родные, а Токвиль — узколобый бедняк. Г. Чернышевский пошутит в “Современнике” да опять сядет за книжки, ибо иначе ему нельзя будет спорить с “узколобыми”, а “несообразительным” его ученикам и в голову не придет сделать того же; они думают, что г. Чернышевский так вот уж и лежит на диванчике, поднявши ножки, да пускает кверху колечки из дыма или думает о новой французской комедии г. Сарду “Nos intimes”,[30] в которой г. Бибиков видит большое зло для человечества и с большим внутренним чувством рассуждает об этом в лишенной всякого содержания статье (см. “Время”, февраль м<есяц> 1862 года). Из этого-то несчастного заблуждения чернышистов и проистекают все дальнейшие несчастия тянущейся за “Современником” плеяды. Придет час (и ныне есть), когда верования “Современника” можно будет рассматривать со всех сторон, без придирок и полунамеков, и тогда что? Г. Чернышевский тогда, может быть, выйдет на поединок, и противнику его придется побороться, а те, кого он уверил в несостоятельности и в непригодности наук, куда они денутся? Станут в оруженосцы, то есть будут носить чернилицу и колоши г. Чернышевского. Это им не может понравиться, да и в самом деле не разом из гвардии в гарнизон, а самим им чем же сражаться? невежеством разве? Так и сгонят их либо в “Русское слово”, либо в другой какой-нибудь из тех этапов, через которые пересылаются до “Искры” европейские люди, разжалованные русским либеральным журналом в узколобые пошляки. Сами будут виноваты; вольно ж быть “несообразительными”. Но Бог с ними.