Статьи - Николай Лесков

Зная наш народ не из одного разговора с извозчиками и чтения натянутых рассказов, мы твердо уверены, что всякая иная дорога к расширению русских прав, при нынешней женерации, невозможна; и просим всех людей, несогласных с нами, хладнокровно и спокойно поверить в наши убеждения. Для того, чтобы разъяснить дело так, как оно есть, а не как его воображают себе близорукие люди, мы решились пренебрегать всякими осуждениями и клеветами: ибо поганое к чистому не пристанет, и наш судья, наша совесть, совершенно спокойна. Мы просим людей, увлеченных разгаром модного стремления к опасным занятиям, если они еще не потеряли способности соображать и хоть мало-мальски дорожить спокойствием России более, чем своими симпатиями, одуматься и оставить свои занятия. Мы просим их почитать историю, которая вернее расскажет им, что называется делом и что безумием. Мы просим их перестать показывать свои бессильные зубы, потому что робкие люди, делающие из мухи слона, пугаются этих зубов и готовы сами просить, чтобы их не спускали с цепи, для того, чтобы на цепи же сидели и бешеные собаки, стремящиеся познакомить Русь с ужасами террора. А робких людей просим ободриться и не пятиться, потому что там назади — пропасть, а смело идти вперед, опираясь на здравый смысл народа. Знакомые с французскою литературою более, чем с русскою, робкие люди могут вспомнить слова г-жи Сталь, которая, будучи в Москве, сказала, что “народ, отстоявший свою бороду, отстоит в наше время и свою голову”. Нынешний наш народ тот же самый, каким характеризовала его г-жа Сталь, и никогда не вверит своей головы в руки людей, над которыми или смеется, или приходит от них в ужас, или выдает их полиции, или, наконец, бьет по первому подозрению в противодействии представителю власти, разорвавшей крепостную зависимость. Все ложное погибнет само собою, без всякой помощи; а наши демагоги есть воплощенная ложь. Они имеют много сходного с теми корреспондентами Герцена, которые содействовали распространению слуха о лживости многих сведений, сообщаемых его заграничным журналом; и как те умели повредить доверию к сему последнему, так эти, в самое короткое время, поставили против себя народ, оскорбили либеральных людей и аттестовались такими особами, в пользу которых нигде не раздается ни одного доброго слова. Будьте же, господа, так великодушны: дайте России идти вперед, как она хочет идти и с кем она хочет идти; дайте ей развиваться самостоятельно, потому что вам известно из истории, как вредно и каких трудов стоит искусственное развитие, а ведь политическая теория резавшего головы Марата и социальное учение Прудона не свойственны русскому народу! Дайте окрепнуть мышцам народа, затекшим в долголетней крепостной зависимости; и он, став на ноги, сам пойдет туда, куда его поведет мирской толк, а до тех пор будьте сами нравственным примером для народа и заботьтесь о его развитии! Заслуга ваша не будет меньше людей, посвящающих свои досуги на “опасные занятия”. Не создавайте новых ретроградов и своею бессильною рьяностью не помогайте механикам, желающим дать задний ход машине! Не забывайте, что “сила — ума могила!”

<НЕСКОЛЬКО СЛОВ ОБ УЧИТЕЛЯХ СЕЛЬСКИХ ШКОЛ>

Г. Погосский еще не так давно заявил Комитету грамотности свое предположение о том, чтобы воинским нижним чинам было предоставлено предпочтительное участие в распространении грамотности и первоначального образования между сельским населением и чтобы с этой целию наши почтенные и храбные фрунтовики были распределены на два разряда — годных и негодных для этого дела и усилена общая педагогическая подготовка их еще на службе.

Мнение комитета по этому вопросу можно изложить вкратце следующим образом: для допущения солдат к участию в обучении народа нет существенной необходимости в разделении их на разряды, в снабжении аттестатами и тому подобными орнаментами, как того желает г. Погосский, так как все эти формальности неизбежно окажутся на практике не имеющими путного значения, и, таким образом, ко многим уже существующим лазейкам прибавят еще один лишний повод к неисполнению закона. Комитет грамотности считает более действительным: открыть для солдат свободный доступ как в воскресные школы, так и в другие низшие училища, а в зимние месяцы — в особые педагогические классы, учреждение которых в разных местах берет на себя Комитет грамотности; наконец, он предлагает свое содействие в выборе и доставлении книг в войска.

Все это, конечно, очень хорошо, даже, может быть, очень практично; никто не станет отрицать пользы для наших солдат ни в посещении воскресных школ и практических педагогических классов, ни, в особенности, в содействии Комитета грамотности по выбору книг для войск: но если взглянуть на дело еще с той стороны, которая комитетом не затронута, то сам собою представится вопрос: какая же существенная польза может произойти для общества, если мы станем подготовлять солдат не к той специальности, которой они добровольно уже себя обрекли, то есть не чисто к воинским занятиям, а станем вести их на многотрудное, многосложное, совершенно новое и совершенно чуждое для них дело распространения в сельском населении первоначального образования?

Первоначальное образование — дело великой важности! Для ребенка оно определяет весь его дальнейший склад мыслей, можно сказать даже, всю его будущность. Человек, мало-мальски вглядывавшийся, вдумывавшийся в жизнь, не может не согласиться с тем блистательно доказанным мнением Н. И. Пирогова, что в каждом субъекте следует заботиться прежде всего об образовании человека; что в нем нужно развить не положительные знания, а познакомить с окружающим миром, с теми отношениями, в которых он поставлен в действительности, с теми целями, к которым он должен стремиться в этой действительности. Жизнь — не легкая вещь; жизнь — борьба. Для борьбы нужна твердая, свободная воля. Но борьба эта является тогда лишь осмысленною, мы тогда только живем, когда преследуем в своей жизни известные чистые цели, наши идеалы. И не думайте, чтоб эти идеалы, эти цели, этот закон для жизни были чужды там, где дело касается простого букваря: каждая минута соприкосновения между учителем и учеником принесет последнему в будущем либо добро, либо неисцелимое зло, а если она и бессознательна для последнего, то во всяком случае составляет материал для сознания в будущем.

Грядущее России сулит нашему народу великую и тяжелую работу на поприще общественного служения. С 19-го февраля 1861 года для него настала новая жизнь, с новыми надеждами, с новыми стремлениями, с новыми целями, с новыми идеалами — любви, свободы, братства, гражданской доблести. Подготовить его для всего этого, помочь ему посмотреть на мир Божий иначе, чем из-за забора господской усадьбы и по указке барской руки, дать ему силу отрешиться от укоренившихся в нем предрассудков и накипа прошлой безотрадной жизни — это подвиг великий, это и право, но, вместе с тем, и обязанность воспитателя, обязанность всего общества. Такой взгляд на обязанности не означает еще, чтоб мы считали неизбежно необходимым допущение к служению делу только таких воспитателей для народа, которые вполне обнимали бы все значение и весь смысл своего подвигоположничества: этого разбора воспитателей найдется весьма немного не только на святой Руси, но и в целом свете. Нет, мы скорее хотим воспитателей для народа натур простых, но цельных, неломанных и несломленных, людей труда, труда свободного, не закупленного, людей, которые любили бы народ безраздельно, не задумываясь пред другими навеянными или навязанными симпатиями. Пусть эти люди будут менее находчивы на объяснение не понятных для них вещей, чем тот удавшийся суворовский солдат, который, не задумавшись, сосчитал расстояние до солнца несколькими солдатскими переходами… подобная ненаходчивость еще не беда: была бы беда тогда, когда бы наши сельские учители стали выдавать вещи, едва мерцающие в тумане, за самые светлые и вполне ясные вещи и когда бы свои мутные идеи они приправляли тупым фанатизмом или рабскою угодливостию. А это очень важно, потому что свобода народа состоит именно в свободном отношении его к окружающей действительности, ко всем прежде принятым понятиям и мифологическим представлениям, в полной терпимости и в отсутствии всякого узкого фанатизма.

Мало того, весь нравственный склад и характер педагога необходимо влияет и отражается на ученике. Иной педагог весьма благополучно протянет век свой с наивным “не рассуждать”, а для ученика, может быть, вся задача жизни заключается именно в том, чтоб рассуждать — здесь его спасение и благополучие. Если гражданин пройдет поле жизни с тою же сознательно-предвзятою идеею, с какою солдат совершает свой боевой марш на вахт-параде, не много же скажут ему спасиба и современники, да и потомство: осталось “выехал в Ростов” — и больше ничего! Такое безмолвное, безотрадное настроение всего нравственного существа общественного деятеля составляет задержку, бревно в то время, когда все лучшее стремится в глубь, в ширь, в даль, вперед. Зачем же отрывать людей от собственного их дела? А ведь для нашего военного сословия своего дела довольно: пусть оно с Богом честно его исправляет, а требовать его перерождения и превращения воина в воспитателя — право нелепо! Если б г. Погосский обратил внимание на более чем справедливую мысль Н. И. Пирогова: “прежде человек, добрый гражданин, а затем солдат” и сам применил бы эту мысль к делу, как бы все были благодарны г. Погосскому!