Шипка - Иван Курчавов

Калитин потрепал парня за черные кудри и отпустил. А сам снова присел за старенький походный стол и начал перебирать помятые бумажки. В них отыскал последнее письмо сестры. Перечитал, улыбнулся, тихо проговорил:

— Не подставляй голову под шальные пули!» А как же, Машенька, отличить шальную пулю от нешальной? По свисту или кувырканью в воздухе? Тот, кто боится шальных пуль, сидит себе в Петербурге или Москве и критикует русскую армию за ее неудачи или не в меру восхищается ее блистательными победами, которых пока у нас нет… Пуль бояться, сестра, — на войну не ходит!.!

Он вспомнил Машу, русоволосую и голубоглазую красавицу. Сейчас она в пансионе. А что будет с ней, если с ним что-то случится?! Ведь с ним на войне и младший брат. Сможет ли она тогда доучиться, как сложится ее судьба? Не всякий сейчас смотрит на миловидное личико и грациозную фигурку, не каждый выбирает себе в жены подругу, нежную душой и честную помыслами и поступками. Иные предпочитают богатое приданое. А у Маши нет богатого приданого, нет и состоятельных родственников. Если останутся в живых братья — помогут. А если они сложат свои головы?

Калитин махнул рукой, словно пытаясь отогнать эти невеселые мысли.

— Ничего, Машенька, — вполголоса проговорил он, — и пан-

сион закончишь, и женишка найдешь себе достойного. А мы тебе поможем.

Христов вернулся раньше срока. С порога доложил:

— Ваше благородие, турки зашевелились! К Эски-Загре движется много, очень много турок!

— Кто это тебе Сообщил, Тодор? Беженцы? Они способны преувеличивать: у страха глаза велики.

— Нет, ваше благородие, — смело возразил Христов. — Гусары с выдазки вернулись. Наши тоже ходили за город — унтер-офицер Тимофеев и рядовой Минков. Доложили взводным, что сюда идут темные тучи турок!

— Встретим и эти темные тучи, — сказал Калитин, поднимаясь со складного стула. Давно я жду турок. С тех пор, как приехал в действующую армию.

— Встретим, — подтвердил и Христов, — Пора, ваше благородие!..

III

Глубокой ночью на позиции батареи штабс-капитана Стрельцова пришел генерал Столетов. Когда Стрельцов видел Столетова, курносого, с небрежными, разлохматившимися усами и отброшенными пятерней волосами, в помятом, выгоревшем мундире, его всегда подмывало спросить, не из мужиков ли он, но дистанция в чинах и положении была столь велика, что подобный вопрос исключался. Впрочем, Стрельцову нравился и этот внешний облик, и манера генерала разговаривать с людьми запросто, как равный с равным.

— Ну как, братцы-артиллеристы? — спросил генерал, вы слушав доклад батарейного командира, — Готовы к тому, чтобы отразить атаку турок?

— Готовы, ваше превосходительство! — бодро отчеканил Стрельцов. — Добить Реуфа-пашу в наших возможностях!

— А если встретите новые силы? Но данным болгар-пере-бежчиков, сюда прибыл из Черногории Сулепман-паша.

— Побьем и Сулеймана, ваше превосходительство! — заверил Стрельцов.

— Уверенность мне ваша по душе, — сказал Столетов. — Но не забывайте, штабс-капитан, что у Сулеймана тридцать тысяч хорошего войска и что он весьма умный предводитель. Очень грамотный — не зря ему дали профессорское звание. Всегда отличался энергией и упрямством.

— Побьем и с профессорским званием, ваше превосходительство!

— Это очень хорошо, штабс-капитан. Однако, бои, которые нам предстоит вести, будут очень трудными. Силы врага превосходят наши во много раз, значит, и энергия наша, упрямство и мужество наши тоже должны возрасти во много раз. Вы видели, как встречали нас братушки в Эски-Загре? Если мы отступим, мы отдадим болгар на растерзание извергам. Кстати, болгар в Эски-Загре стало больше — вон сколько прибежало сюда из других мест!

— В обиду братушек не дадим, ваше превосходительство, — сказал Стрельцов.

— Дай бог, дай бог! — проговорил генерал и, пожав руку артиллеристу, направился к ополченцам — их позиции находились в полуверсте от орудий.

Ночь была по-южному темной и непроницаемой. Но вдали уже полыхали пожары, и Стрельцов понимал, что турки совершают очередное злодеяние: где-то там льется невинная кровь, где-то стонут от боли и страха люди, где-то молят о пощаде женщины, старики, дети. Принесло же сюда этого грамотного Сулеймана! Грамота, аллах с ней: и другие паши были чему-то обучены, да вот бежали. Хуже, что с этим умным и грамотным пашой прибыло тридцать тысяч!.. Ничего! Стрельцов верил, что и Сулейман обломает себе зубы, когда сунется в Эски-Загру и встретит ожесточившееся болгарское ополчение, драгун, гусар и их, артиллеристов, готовых поддержать огнем любые действия своих войск — оборонительные и наступательные.

Стрельцов решил было собрать офицеров и рассказать им о призыве генерала, но передумал: пусть поспят лишний час. неизвестно, когда им представится еще такая возможность. Он хотел взяться за хитрые артиллерийские расчеты и выкладки, но заметил подходившего поручика из болгарской дружины, рыжего и остроглазого Павлова, часто навещавшего артиллеристов на их позициях. Он еще издали улыбался, показывая белые зубы. Протягивая руку, сказал вместо приветствия:

— О Сулеймане слышал? Каков гусь! Из Черногории прилетел!

— Там не обломали, так здесь обломаем крылья этому гусю! — бросил Стрельцов.

— Я тоже так думаю, — сказал поручик.

— Ты лучше ответь, как настроены твои болгары? — спросил Стрельцов.

— Болгары-то? — оживился Павлов, — Прекрасно настроены, лучшего и желать не надо. Возможно, потому, что еще не были в настоящем деле, а может, от излишнего мужества и ненависти к туркам, но настроение у них бодрое и боевое.

— Передай им, что артиллерия будет защищать их до последней гранаты, до последнего орудия, до последнего человека, — сказал Стрельцов. Ему вдруг показалось, что в его словах много ненужного пафоса и даже официальной торжественности, — Передай, что на нас можно положиться, — добавил он.

— Передам, Спасибо, — ответил Павлов и заторопился в свою дружину, которая готовилась к очень трудному экзамену.

Спать уже не хотелось, и Стрельцов пошел к орудиям, чтобы лишний раз посмотреть и проверить, в порядке ли гранаты и дополнительные заряды пороха. Все было в надлежащем виде. Стрельцов полюбовался спящими солдатами и порадовался их спокойному, безмятежному сну. Вскоре он вернулся на свой наблюдательный пункт и пристально вгляделся в местность, на которой уже сегодня предстояло вести бой. Пожаров вдали бушевало больше, они захватывали все пространство. За ночь огонь успеет облизать своим жарким языком целые селения и к утру превратит их в пепелища.

Люди на батарее поднялись с первыми лучами солнца, не ожидая побудки. Они наскоро позавтракали и теперь наблюдали за тем, что происходит на позициях противника. Стрельцов приставил к глазам бинокль. Увиденное не могло порадовать: турки уже шли в наступление. Цепи их были густы и длинны, следовали уже одна за другой, и, кажется, им не было конца. В интервалах виднелись орудия, которые тащили небольшие, но сильные кони. Часть орудий заняла недалекие позиции и готовилась открыть огонь. Дружина болгар поднялась и пошла на сближение с противником. Она была встречена такой частой пальбой, что пришла в замешательство. Ряды ее расстроились, сбились, но повернувших назад не было. Вскоре цепи ополченцев вновь обрели положенную им стройность, однако вперед не пошли и открыли по туркам ответный ружейный огонь.

Стрельцов успел приметить высокого рыжеволосого поручика Павлова. Тот сначала обнажил саблю, но потом вложил ее в ножны и схватил ружье убитого ополченца.

Турецкие артиллеристы открыли огонь, но гранаты подняли пыль далеко от рот ополченцев. Стрельцов подал команду своим артиллеристам и немало огорчился, что первые гранаты тоже не долетели до огневых позиций турок. Он увеличил дальность стрельбы. Теперь гранаты перелетали огневые позиции противника, но турок было так много, что любой снаряд легко находил для себя цель.

На левом фланге Стрельцов обнаружил густые массы черкесов, а потом увидел и своих драгун. Они уходили от превосходящих сил турецкой конницы. Первым его желанием было перенести огонь на черкесов и отрезать их от драгун, но расстояние слишком велико, гранаты могли и не долететь, зато наверняка угодили бы в своих.

Под вечер наступление повели гусары, казаки и драгуны, поддержанные легкой и подвижной артиллерией. Стрельцов наблюдал и радовался: шли они лихо, красиво, сбивая первые цепи турок и обращая их в бегство. «Туркам не устоять, — с удовлетворением подумал Стрельцов, — это ничего, что их много, не всегда побеждают числом».

Ночью все стихло. А когда забрезжил рассвет, Стрельцов не приметил изменений на поле боя.

Выстрелы гремели с той и с другой стороны. Поручик Пав-лов, за которым Стрельцов нет-нет да и наблюдал, бросил фуражку и бегал вдоль цепи с обнаженной головой.