Привратник Бездны - Сергей Сибирцев

Оцепеневшее и от личных чертовских приключений, и вообще от нынешней смутной, страшноватой, порочной и ирреально веселящейся, клубно-ночной, именно истинно чумной действительности, когда Пир и реки кровавого вина и слез...

Я вдруг не то, что уверовал, - я как бы вспомнил, что подлинный автор этих "ладных черновых записей" никто иной, как я сам...

Читая эти "записи", мое сердце с искренней приязнью поспешило в те застойные, в сущности, недавние годы, в которых жили обыкновенные советские люди, не помышлявшие ни о каких полукровавых, полуанархических, полусумасшедших (а то и без всякого "полу...") демократических получеловеческих реформах...

Разумеется, и меня и этих персонажей-людей многое не устраивало в той действительности развитого социализма, многое мечталось именно перестроить, но не ломать при этом судьбы миллионов и миллионов людей, живших и посею пору живущих (прозябающих) на необозримых просторах одной шестой части суши, которая некогда звалась Российской империей, затем СССР, а ныне, скромно - Российская федерация...

Разумеется, в этих неторопливых, по существу, всегда предсказуемых годах благоденствовали, существовали, росли и подрастали и все нынешние экс-президенты и действующие, и олигархи-коррупционеры, и воры в демзаконе, и обыкновенные мошенники-воришки, и будущие боевики-киллеры-рекетирыотморозки, и агитпроповская творческая интеллигенции, ныне юродствующая...

Но все вышеназванные существовали на каком-то нелегальном, можно сказать, подпольном уровне, не делая себе местные и всепланетные паблисити...

Умеренная социалистическая жизнь, с умеренной зарплатой, с умеренными потребностями, - о которых я ныне вспоминаю с какой-то необыкновенной родительской нежностью, приязнью и печалью.

Вспоминаю с тем самым незашоренным чистым чувством, которое свойственно скорее умудренному, многопожившему, многопознавшему и многоиспытавшему сердцу...

Читая листы, густо и аккуратно испещренные антикварной каллиграфической вязью, я как бы вновь проживал там, в тех семидесятых годах двадцатого столетия, и по простоте душевной, по дурости сердечной вновь порою тяжко томился, мечтая о будущих, настоящих, порядочных, совестливых, мужественных...

В тех мистических записях-годах я нежданно, как последний юнец влюблялся, испытывая все странности, падения и озарения нормальных сердечных томлений, от которых ныне бегу, бегу...

Бегу из этих месяцев, предваряющих (или уже заступивших?) странную мистическую дату - миллениум...

Бегу и ухаю, проваливаюсь в - Россию - самодовольно эсхатологическую: полуразвалившуюся, полуразоренную, полуполоненную, полунищую, - именно полуРоссию...

Проваливаюсь и лечу в - Россию, со всеми ее жутковатыми псевдореформами, с жителями большею частью, перебивающимися случайными эпизодическими заработками, ни в какие карманные, калейдоскопически мелькающие правительства более не верящими, и потому живущими каждый сам по себе: высшие и региональные правители вечно озабочены специфическими квазиадминистративными заботами-заболтами, а работный, вернее, полуработный люд - своими, рутинными, повседневными, тщедушными, - вековечными, связанными в основном с добычей прокорма - хлеба насущного...

Предположим, если бы простодушный Василий Никандрович, решив меня "ученого клопа", шутки ради, поразвлечь, подсунув под нос эту подержанную рукописную книжищу, в которой преобладали бы эти, исключительно честные описательные подробности жития нашей полууниженной державы, я бы, особенно не удивился.

И, скорее всего, вытащил на свет божий какую-нибудь правдоподобную версию в отношении этого одряхлевшего рукописного труда, на первой странице которого проставлена нарочно не проявленная дата: 19... год по Р.Х., без указания месяца...

Наверное, я бы попытался, играя в записного идиота, вразумить моего прекраснодушного соседа, что сей подробный отчет, обыкновенные фальсифицированные под псевдосамодержавную речь записки. Впрочем, непременно бы отдал должное нелегальным умельцам, взявшимся навести тень на плетень.

То есть, безусловно, подобную рукописную книгу, аккуратно заполненную записями о проклятом (радикалами-демократами) социалистическом быте (причем, от теперешней повседневной фантасмагорической действительности любой прозападный урареформаторский ум уже бежит в страшном недоумении), блестяще отреставрированную - вероятно было бы чрезвычайно прибыльно пристроить какому-нибудь продвинутому на уфологических загадках (несообразностях) обеспеченному джентльмену...

Но, на этих пожелтевших, местами истончившихся листах жил странный персонаж, изъясняющийся вполне современным (просторечивым и литературным) русским языком, который повторил (и повторял) мою прошлую жизнь, или возможно одно из тех, не состоявшихся, но предполагаемых существований...

То есть, мне еще предстояло прожить, прочувствовать, промучиться в тех жизненных пошлых и кошмарных эпизодах, о которых уже сейчас надобно мне забыть, - потому что действовал я там, отнюдь, в не лучшем стиле...

И уверенности, что мне удастся избежать страшных и позорных фрагментов, о которых меня как бы загодя предуведомляет эта странная футурологическая книга, абсолютно не было...

Самое жуткое и отвратительное, - мне, не просто предписывалось, мне как бы предоставлялась роскошная возможность дважды наступить, вляпаться! в дерьмо...

Хотя, разумеется, все это несколько попахивало натуральной клиникой бредом сумасшедшего...

И, не отлучаясь от здравых размышлений, я продолжал уповать на справедливость Провидения, что лично моему индивидуальному главному Я, доведется все-таки единожды испытать некоторые нагаданные гадости.

И если уж доведется пройти всяческие зловредные жизненные превратности, вычитанные в одряхлевшем фолианте, то не в таком кафкианском или патологическом варианте...

2. Дилетантская экзекуция фантомных персонажей

- Ты бы не умствовал так-то, а, знаешь? Взрослый гражданин, а под прической, черт знает что творится! Займись натуральным стоящим делом, знаешь. Что это за чин - уполномоченный исполнитель приговоров! Ну, ты чего понурился? Нет, ты ни это, знаешь... Я, что, в упрек? Упаси боже! Нравиться работать этим... как его - уполномоченным душегубцем, - пожалуйста! Только, пойми, я тебе, как на духу - это чистейшая придурь, знаешь. Сам рассуди: что бы качественно ликвидировать... Для этого о-го-го сколько нужно... сам знаешь! И опять же не один полевой сезон. А тут - без году неделя, и он называет себя - исполнитель приговоров, знаешь. Ты не палач, а все равно, что уличный не лицензированный элемент - убийца. Знавал я одного штатного убийцу, знаешь. Содержал семейную ячейку на одну бюджетную тощую зарплату. За звездочки, выслугу, доппаек, держался, ну и... Спирт докторский для устройства нервов, знаешь. Нет, мне твоя должность не по нутру. Нет в ней перспективы! Один мутный стуженый подвал и...А ты вглядись, вглядись, какова на улице оперативная обстановка, знаешь! Целые дома с жилым спящим людом, злодеи отправили на лютую смерть. В центре Москвы, рядом с Пушкиным прохожих невинных подорвали напалмом, знаешь. Гордость флотских - атомную субмарину - утеряли прямо на военно-морских маневрах! А душки-олигархи, сотворивши всемировой пропагандистский шухер, грамотно взяли электорат за шкирку, и на президента-молодца, умеючи натравили, знаешь. А как же душкам-друганам поступать, коль, новый цезарь на кошельки их зарится, негодник, вздумал? Виллы-замки, счета закордонные и прочие кровавым потом вещдоки заработанные, - а малый-то, исключительно осведомленный, знаешь! А пика полукилометровая Останкинская, которую загрузили сверх всякой меры, а она, милаха, и не выдержала, знаешь...Останки человеческие, кладбищенские, которые под ее цоколем, а и зашевелились! А на повестке дня авторитетный заказ на московских министров, знаешь...

Со всей прилежной ученической внимательностью, я внимал говорящему.

Поношенная наутюженная внешность ритора кое-что поведала о нем, о его привычках, о каких-то незначительных проблемах, возникающих, скорее всего, поутру, в умывальной комнате...

Куафер-цирюльник из него никудышный, или приборы бритвенные окончательно затупились...

Газетный неровный клочок, слегка окрашенный запекшейся сукровицей, скорее небрежено подчеркивал, нежели маскировал неловкий порез на гладкой, как прибрежный валун, равномерно ходящей скуле вольного дидактика.

Забавный экземпляр этот малый, думал я, разумеется, не вслух, и, однако же, не скрывал своего неслучайного "расположения" к этому в меру поддатому пожилому мэтру-ритору.

Почему бы и не дать выговориться человеку, которому, возможно, уже завтра не суждено (не доведется) вещать, вот как сейчас, когда он, упиваясь собственным мудроречием, вынянчил, сей долговерстный вербальный мастер-класс.

Между нами присутствовала одна странность, или вернее двусмысленность: я этого говоруна не имел чести знать, а возможно просто запамятовал, - зато меня этот временный гуру-приятель знал, как облупленного... Вернее, я зачем-то ему подыгрывал, что он меня знает до некой неприличной степени.