Крик ворона - Дмитрий Вересов

— Да уж, — согласился брюнет.

— И кто мог подумать, что без нас этот болван Клязьмер захочет прогнуться? Киднэппингом, понимаешь, занялся, гангстер доморощенный! Мы еще чемоданы не распаковали, а он тут как тут. О трудовых успехах рапортовать явился. Вернул, дескать, профессора. Вернул! Уволю!

Брюнет поежился. Он знал, как следует понимать слова шефа, и сильно не завидовал Герману Фомичу.

— И выходит, что теперь все будут знать, что Чернов в бега ударился. Включая органы.

— И ты их хочешь опередить?

Шеров встал, накинул теплый узбекский халат, лежавший на кресле, и, сладко потянувшись, плюхнулся на диван. Архимед присел у него в ногах.

— На них-то мне в сущности плевать. А вот объяснять моим шановным инвесторам, что сбежавший товарищ — не саботажник, не двурушник, не иуда, купленный конкурентами, а безвредный советский лох с первомайского плаката, мне бы не хотелось. Поймут превратно. Вот и получается кто-то лишний — или он, или я. Предпочту, чтобы он.

Архимед вздохнул.

— Сходи-ка, душенька, чайник поставь, — распорядился Шеров. — А то что-то в горле пересохло. Взгляд Шерова упал на портрет.

— Ты все слышала, — сказал он. — Извини, Танечка, я не мог поступить иначе.

* * *

Минула неделя как неделя. Только дом давил пустотой, и Таня старалась бывать там поменьше. Подолгу сидела у Дмитрия Дормидонтовича в палате, читая ему вслух книги и газеты, ходила в кино, гуляла, если было не очень слякотно. На люди не тянуло. Возвратившись вечером, ужинала снотворными таблетками и подолгу спала. Но сны были пустые — Павел в них еще не приходил.

Она выходила из «Юности» в жидкой толпе зрителей дневного сеанса, когда ее окликнул мужчина. Она оглянулась — представительный, средних лет, в очках, при седой бородке, хорошо одет. Незнакомец подошел, пристроился совсем рядом.

— Таня, ты не узнала меня?

Она остановилась. Пригляделась. Узнала.

— Господи, Женя! Откуда ты? Летучий сестринский поцелуй в колючую щеку. Женя взял ее под руку, повел небыстро.

— Ты не спешишь? Пойдем посидим где-нибудь поговорим.

— Пойдем.

В «Околице» днем пусто, полумрачно. Редкими тенями проплывают официантки.

— Ты ничего не выбрала.

— Спасибо, я не голодна. Закажи для меня любой салат и чашку кофе…

— Расскажи, как ты живешь, как жила эти годы? Сколько же мы не виделись? Десять лет?

— Двенадцать.

— А ты все такая же. Только стала еще красивее. Я видел тебя в кино, на экране. Сначала даже не поверил. Татьяна Ларина. Помнишь, ты так представилась мне тогда?

— Помню.

Подогреваемая давними воспоминаниями, Таня разрумянилась, уступила настойчивым Жениным домогательствам и выпила бокал белого, чуть шипучего вина. За эти годы голос его не утратил завораживающей силы. Почти не отдавая себе отчета, она рассказала ему о своем неудачном браке с Иваном, о работе в кино, о втором браке, счастливом. Женя слушал внимательно, чуть склонив голову. Он выждал, пока официантка расставит на столике вазочки с десертом и кофейный прибор, и, с особой проникновенностью глядя Тане в глаза, спросил:

— Ты очень переживала, когда я ушел… тогда, двенадцать лет назад?

— При чем здесь это?

— При том. Я не хотел расставаться с тобой. Меня заставили. Узнали, что я хочу развестись с женой и жениться на тебе, вызвали на ковер и заставили написать заявление о переводе в другой город.

— Кто мог заставить тебя?

— Начальство. Ты, должно быть, тогда не догадывалась, где я работаю?

— В какой-то военной организации?

— В Комитете Государственной Безопасности. Случайная встреча после долгой разлуки? Не слишком ли своевременно?

— Ах, вот как? — равнодушно обронила она.

Он накрыл ее ладонь своей. Если сейчас спросит про Павла…

— Таня, а почему он исчез из города? Спокойно!

— Ты о ком?

— О твоем муже, Чернове Павле Дмитриевиче.

— Зачем тебе?

— Мне надо с ним встретиться.

— Зачем?

— Вообще-то не полагается рассказывать, но тебе я скажу. Видишь ли, теперь я служу в Новосибирске. У нас там производят такой искусственный минерал, называется фианит, красивый, похож на бриллиант…

— Я знаю, что такое фианит.

— С год назад вскрылись крупные злоупотребления по фианиту. Он стал в больших количествах всплывать на Западе. Подключили наше ведомство. Следы привели в Среднюю Азию, в Душанбе. И вот там в ходе разработки, совершенно случайно…

В общих чертах его рассказ совпадал с тем, что поведал Архимеду Шеров, но подробности и акценты, естественно, разнились. Дальше пошли вопросы. Таня давала правильные ответы и ждала. Нужно было убедиться…

— …И писем из других городов не присылал? — Он многозначительно посмотрел на нее.

Этот взгляд сказал все, что ей нужно было знать. Таня схватила со стола сигареты, судорожно затянулась.

— Женечка, милый, найди его, умоляю тебя, спаси, помоги… Я все расскажу тебе, все-все…. Он и так-то был не в себе после этого кошмара с Нюточкой, с отцом… А тут какая-то сволочь набрехала ему, будто я на съемках с другим… ну это, ты понимаешь…

Из мужского туалета аэропорта Мин.Воды, озираясь, вышел высокий молодой человек с черными усами подковой и сумкой через плечо. Одет он был в сверкающие высокие сапоги, короткую кожаную куртку с серым барашковым воротником и папаху в тон воротнику. На носу, закрывая пол-лица, красовались темные очки с наклейкой «New York» на краешке одной линзы. Молодой человек быстро пересек полупустой зал, вышел на подмороженную площадь, осмотрелся, подошел к стоящему невдалеке «газику», остановился и постучал в стекло. Дремавший за баранкой неправдоподобно тощий водитель не торопясь открыл дверцу.

— Мастер, до Пятигорска подбросишь? Водитель степенно оглядел молодого человека с головы до ног, повел носом, похожим на ятаган, и лаконично произнес:

— Садысь.

Ни пассажир, ни водитель разговорчивостью не отличались, последний к тому же был нетверд в русском, одних вопросов не понимал, на другие отвечал так, что его не понимал пассажир. Проносящиеся за окошком пейзажи быстро утонули в сумерках, фары высвечивали только неровное полотно дороги. Пассажир привалился к дверце и задремал.

Уже на рассвете «газик», проехав вдоль Высокой глинобитной стены, остановился у двустворчатых ворот и посигналил. Ворота отворились, впустили машину и закрылись вновь.

— Виходы, — сказал водитель.

Пассажир вышел, поставил на землю сумку, потянулся, подвигал ногами, разминая затекшие мышцы, спрятал в карман очки и осмотрелся. Он стоял на ровной площадке, с трех сторон замкнутой стеной. По внутреннему ее периметру густо росли деревья, черные и безлиственные в это время года. С четвертой стороны возвышался дом. Первый этаж дома выходил на площадку сплошными окнами застекленной веранды, обрамленными эффектными фигурными переплетами. С галереи второго этажа вниз вели выгнутые боковые лестницы, забирая фасад в клещи. Приехавший остановился взглядом на внушительной двери в самом центре веранды и стал ждать, задумчиво покручивая ус. Ненароком крутанул посильнее — и усы остались в пальцах. Молодой человек укоризненно посмотрел на них, вздохнул и положил в карман рядом с очками.

Из-за угла дома вслед за мальчиком, отворившим ворота, показался седой плотный мужчина, похожий на нестарого Жана Габена, в меховой жилетке, неспешной хозяйской походкой приблизился к молодому человеку и протянул ладонь, широкую как лопата.

— Все хорошо? — спросил он, стискивая руку гостя.

— Да, спасибо, Михаил… Михаил… — Отчества ему не сказали.

— Дядя Миша… А, Асланбек!

Дядя Миша обратился к вышедшему из «газика» водителю и веско, внушительно выговорил десятка полтора каркающих звуков. Водитель закивал головой и закаркал в ответ. Дядя Миша повернулся к молодому человеку.

— Паспорт давай, пожалуйста.

— А-а?… — начал тот, но осекся под взглядом дяди Миши, наклонился к сумке, расстегнул молнию на боковом отделении и, выпрямившись, вложил книжечку в черном футляре в протянутую ладонь.

— Без тебя поездит, страну посмотрит, другим человеком вернется, — хохотнул дядя Миша и передал паспорт водителю. Тот вернулся за руль, захлопнул дверцу и завел мотор. — Ну, бери свой мешок и пошли в дом. Тебя уже ждут.

— Так, понятно, — сказал щуплый, похожий на воробья человек, довольно бесцеремонно подергав Павла за нос. — Ломали когда-нибудь?

— Что ломал?

— Ну, нос, разумеется.

— Бывало. В детстве два раза.

— Это хорошо. Выправим. — Проворные пальцы побежали выше, к вискам. — Здесь и здесь подтяжки сделаем. Тут подкоротим.

— Совсем как новый будешь, — заметил дядя Миша. — Молодой, красивый.