Потом была победа - Михаил Иванович Барышев

— Лихо ты, паря, его гранатой двинул, — говорит ему бронебойщик. — У меня бы так не вышло.

Орехов устало присаживается на вывороченную бетонную плиту и просит закурить. Юрка Попелышко торопливо сворачивает ему цигарку, Нищета щелкает зажигалкой.

— Ты танк поджег? — спрашивает лейтенант бронебойщика.

Седых отрицательно качает головой.

— Нет, что вы, — говорит он. — Это я ему про запас в бок саданул. Они же, гады, живучие… Вот я и шлепнул, чтобы в надежде быть…

— Про запас, значит, — говорит Нищета и моргает воспаленными глазами, в которых еще не исчез страх пережитого. Он присаживается на корточки возле бронебойщика и гладит теплый шершавый ствол ружья. — Подходящая машинка… Может, папаша, к нам в разведку перейдешь? Я с начальством договорюсь.

— Толковое ружьишко, — соглашается бронебойщик. — Пук — и ваши не пляшут. В боку дырка — и будь фриц!.. Покурим, лейтенант.

Седых сворачивает цигарку и затягивается. Руки его не слушаются, дрожат, и тлеющие искорки сыплются на колени. Покурив, он говорит лейтенанту, что в разведку идти не стоит. Он к крупному зверю приохотился, да и пушка его грохает так, что за километр слышно, а для разведки такой шум ни к чему…

Юрка подсаживается к Харитошкину и неизвестно почему признается, что ящик с горящими ракетами бросил не немец, а он, Попелышко.

— Не хвастаешь? — недоверчиво спрашивает сержант и ощупывает вещевой мешок, на боку которого зияет пропалина. — Цел…

— Что цело? — не понимает Юрка.

— Струмент, — отвечает Харитошкин. — На первый раз я тебе прощаю… Вдругорядь сначала глаза протри, а потом кидай… За такие дела по головке не гладят. Прыток ты больно, парень…

К полудню саперы навели паром, и на плацдарме начали сосредоточиваться ударные части второго эшелона.

Посыльный от капитана Пименова передал лейтенанту Нищете приказ отвести разведчиков к командному пункту полка, который уже перебрался на плацдарм.

За этот день у Юрки Попелышко вытравились на переносице две морщинки. Вроде неглубокие, а здорово приметные на его мальчишеском лице. Их разглядел сержант Харитошкин, когда темные от копоти, грязи и усталости разведчики шли по траншее, отбитой у немцев.

На откосе надоедливо, как брошенный окурок, чадил догорающий танк. В душном воздухе горько пахло дымом.

Стрельба уходила на запад. Сражение с грохотом и пушечным гулом втягивалось в пробоину, в брешь, сделанную стрелковым полком.

ГЛАВА 17

Части второго эшелона, усиленные танками и самоходными орудиями, ударом с плацдарма прорвали глубоко эшелонированную оборону противника, вышли на грейдер и повернули на юг, к шоссе.

Ошарашенные, растерянные немцы поспешно отступали, бросали технику, разбегались в болотистые леса.

Но когда дивизия подошла к шоссе, немецкое командование опомнилось. Шоссе на Березину было единственным путем отхода на запад для крупной группировки, которая обороняла важный стратегический узел километрах в пятидесяти юго-восточнее плацдарма.

Едва первые тридцатьчетверки выскочили к пригорку, где грейдер сливался с шоссе, в упор им ударили «фердинанды». Потеряв десяток машин, танки отошли под укрытие леса и стали ожидать подхода тяжелых самоходок, которые прошибали броню «фердинандов».

Танковый бой был коротким и беспощадным. Подавить огнем тяжелобронированные, зарытые по башни в землю «фердинанды» самоходками не удалось. Тогда на пригорок был брошен штрафной батальон. Он пять раз поднимался в атаку и к вечеру добрался до «фердинандов».

Оборона противника оказалась разорванной. За Березиной дивизии выходили на подступы к Минску.

Путь был открыт. На плечах у немцев полки выскочили на шоссе и потекли на запад. Двигались стремительно, не ввязывались в мелкие стычки. Надо было не дать противнику зацепиться на Березине и с ходу перескочить реку.

Немцы прикрывались наспех сколоченными заслонами из самоходок и бронетранспортеров, вооруженных крупнокалиберными пулеметами. «Юнкерсы» и «фокке-вульфы» группами и в одиночку рвались к шоссе, сыпали бомбы, строчили из пулеметов. Противотанковые пушки и зенитные батареи били из засад шквальным огнем. Стальные болванки прошибали тридцатьчетверки, стряхивали с брони автоматчиков танковых десантов, рвались баки с горючим, снаряды. Горящими факелами выскакивали из люков танкисты. Неистово трещали пулеметы и автоматы, на болотистых обочинах натужно квакали мины.

Схватки кончались, и возле шоссе оставались разбитые, раздавленные батареи, скособоченные и перевернутые бронетранспортеры с рваными пробоинами, сожженные «фердинанды» и трупы. Уцелевшие немцы разбегались, а наступающие полки шли вперед еще стремительнее, чтобы наверстать время, упущенное в неожиданных стычках.

На западном склоне неба, словно из пробоин, растекался дым. Он поднимался от земли лохматыми языками, косо тянулся над горизонтом и таял в вышине. Красным, воспаленным глазом таращилось сквозь дым закатное солнце.

На юго-востоке, в тылу наступающей дивизии, слышалась глухая канонада. Южный сосед отставал. Левый фланг дивизии обнажался. Пока что его прикрывали болота и дремучие, нехоженые леса.

Подполковника Барташова тревожила канонада в тылу, беспокоил открытый фланг.

Об этом он сказал генералу, когда «виллис» командира дивизии нагнал на шоссе полк.

— Там идет бой, — сказал генерал и осуждающе нахмурился. — Слышите?

Подполковник слышал. Уши у него, слава богу, имелись. Он спросил, нет ли сведений о взятии соседом стратегического узла.

— Пока не имею, — неохотно ответил генерал и поглядел вдоль шоссе, где все двигалось на запад. — Как идем, Барташов! Здорово ведь идем!

Успех кружил генералу голову, оглушал, как стакан водки натощак. Захват плацдарма, прорыв обороны, звонок командующего армией, похвалившего действия дивизии, — все это возвратило генералу чувство властной самоуверенности. Ощущение собственного бессилия, навалившееся тогда в штабе после совещания, звонок Барташову о переправе вспоминались теперь как минутная слабость, на которую командир дивизии не имел права. И сейчас, когда возле «виллиса» стоял свидетель этой слабости, досадное воспоминание было острее и реальнее.

— Не надо играть в оглядки, Петр Михайлович, — сказал генерал. — Ваш полк отлично выполнил боевую задачу. Штурмовую группу немедленно представьте к награждению. Теперь необходимо двигаться как можно скорее. Только наступать!

Зубец опять с видимым удовольствием произнес эти слова и вскинул голову с шевелюрой, выбивающейся из-под защитной генеральской фуражки.

— Как бы нас по затылку не огрели, — задумчиво сказал Петр Михайлович. — Вдруг у соседа трещинка, а у нас никакого заслона нет? Плеснут нам в спину кипяточком.

— Паникуете, Барташов. На вас это не похоже, — генерал досадливо поморщился и уставился на запыленного, костистого, как сушеная рыба, командира полка. Тот спокойно выдержал этот взгляд и вдобавок совсем по-домашнему почесал хрящеватый нос.

Генералу вдруг показалось, что стрельба на юго-востоке стала отчетливее. И снова начало подкрадываться чувство неясной досады, ощущение чего-то не доделанного, не додуманного лично им, командиром дивизии. Его раздражало, что сухарь подполковник иногда несколькими словами может выбить человека из привычной колеи.

— Насчет кипяточку это вы зря, Петр Михайлович, — генерал изо