Потом была победа - Михаил Иванович Барышев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Привстав на передке, ездовой зло хлестал першерона ременным кнутом.
— Ну, фрице во отродье! — ругался он. — Двигай, фашистская образина!
Конь вздрагивал при каждом ударе, протестующе вскидывал голову и жалобно косил большими фиолетовыми глазами.
— Зыркаешь, гадюка! — ярился ездовой, обжигая коня кнутом. — Я тебя русским порядкам выучу! Вот заеду по гляделкам, геббелевская шкура!
Петухов, шагавший впереди Николая, перепрыгнул канаву на обочине, подошел к ездовому и вырвал у него кнут.
Большеголовый недоуменно моргнул пыльными ресницами и заерзал на сиденье.
— Ты чего? — уставился он на разведчика. — Чего погонялку ухватил?.. Вот я тебя вожжой огрею!..
— Кончай коня мордовать, — хмуро сказал Василий. — Чего взялся над животиной изгаляться?
— Животина? — удивленно крикнул ездовой. — Это же фашистский конь! Разве б я нашего хлестал?..
— Конь он везде конь… Хоть наш, хоть германский… В морду тебе за такое зверство надо дать, да боязно, дух из тебя выйдет.
— А ну отцепись! — ездовой угрожающе крутнул над головой Петухова вожжами. — Отцепись, говорят! У меня имущество секретное. Вот кликну старшину, он тебе покажет.
— Так его, ездовой! — насмешливо раздалось из цепочки разведчиков. — Тикай, Петухов, пока голова цела!
Петухов потрепал першерона за круто выгнутую шею.
— Добрый конь, — сказал он, не обращая внимания на угрозы ездового. — Ты, дура скрипучая, береги его. Бабы в деревне на себе пашут. Иль не видал такого?
Ездовой осекся и притих. Перестал размахивать вожжами и звать старшину. Петухов вынул финку и полоснул по ременному кнуту, отхватив добрую половину.
— Держи, по твоему уму как раз такой огрызок подойдет, — он ткнул окороченный кнут ездовому. — Башкой соображать надо.
— Ну чего ты ко мне прицепился? — жалобно сказал ездовой. — Разве я не понимаю, что конь добрый… Хошь знать, так у меня во всем теле на фашистов злость.
— Злость, так в пехоту просись, — посоветовал Петухов.
Разведчиков обогнала колонна автомашин медсанбата. На грузовиках среди медсанбатовского имущества сидели сестры и санитарки. Солдаты кричали им складные и нескладные комплименты, просили подвезти и посылали воздушные поцелуи, галантно прижимая к сухим, потрескавшимся от пыли и жары губам грязные пальцы. На грузовиках хохотали и предлагали взять на буксир.
— Гляди, Коля, какая блондиночка! — развязно крикнул Юрка Попелышко. — Девочка первый сорт!
Николай удивленно покосился на Юрку. Откуда у него такая прыть? «Блондиночка!» — мысленно передразнил он Юрку. Небось, кроме своей Светланки, ни одной девчонки не обнял, а тут орет как залихватский кавалер.
— Иди к нам в разведку, сестрица! — крикнул Юрка и помахал рукой тоненькой санитарке с замысловатыми кудельками, выглядывавшими из-под пилотки.
После боя на плацдарме Попелышко держался как бойкий петушок. Когда по привычке один из разведчиков хотел послать Юрку мыть котелки, Попелышко ответил ему, что денщиков в Красной Армии еще в семнадцатом году отменили, и предложил разведчику самому поскорее управиться с собственным котелком, а то в грязную лоханку тот ничего больше не получит.
Наверное, бродил в голове Юрки угарный хмель оттого, что жив и идет с ребятами на запад, видит небо, слышит, как шумят сосны, как подчиняется ему каждый мускул, каждая жилка. Может, видел он уже в мечтах на своей груди сверкающую боевую медаль, которую, по словам разведчиков, ему должны были дать.
Орехов покосился на Юрку, махавшего вслед удаляющейся в грузовике блондинистой сестричке, и спросил:
— Тебе что, голову напекло?
— Нет, а что?
— Так со стороны кажется, — ответил Николай и прибавил шаг.
Юрка опустил руку и вдруг вспомнил Светланку, которой он уже четыре дня не писал писем. Он густо покраснел, прибавил шагу и больше не поднимал глаз в сторону дороги, где тянулась колонна медсанбатовских грузовиков.
«Кажись, сберег Юркину нравственность», — насмешливо подумал Орехов, и в этот момент его окликнули из окна автобуса с красным крестом.
— Евгения Михайловна! — радостно отозвался Николай и подбежал к автобусу. Дверь распахнулась, и он на ходу вскочил внутрь.
— Цел? — Евгения Михайловна усадила Николая на брезентовый мешок. — Слышала, что ты в штурмовую группу пошел… О вас по всей дивизии теперь слух идет. Признаться, думала, что снова придется штопать старого пациента.
— Нет. Я теперь увертливый, — ответил Орехов. — Зачем вам лишнюю работу давать? У вас и без меня ее довольно.
— Грязный ты какой! — ужаснулась Евгения Михайловна. — Ссадина под ухом, скула ободрана. На кулачках, что ли, с немцами схватывался?
— Всякое было, — вздохнул Николай и неожиданно стал рассказывать Евгении Михайловне про бросок штурмовой группы и про бой в траншее.
Евгения Михайловна молчала. Не могла она ничего сказать Николаю. Все слова оказались ненужными и мизерными по сравнению с бесхитростным рассказом старшего сержанта Орехова, которому она когда-то, невероятно давно, в уральском госпитале отстояла ногу.
На развилке Орехов выскочил из автобуса. Евгения Михайловна крикнула вслед Николаю:
— Загляни в медсанбат! Я тебе помыться устрою…
Орехов перескочил канаву, уселся на пеньке под березой и закурил. Разведвзвод он обогнал километров на пять. Можно и отдохнуть, пока подойдут ребята.
Небо было застывшим, знойным и неправдоподобно голубым. Облака казались ватными хлопьями, брошенными на дно огромной опрокинутой чаши. Пыльные листья висели тяжелые и недвижимые. По корявому стволу березы озабоченно бегали муравьи. Невидимая в листве, потренькивала какая-то пичуга. Когда ей удавалось вытащить из складок коры червяка или личинку, раздавалась короткая торжествующая рулада…
Мимо шли грузовики, катились повозки, гремели тягачи. По обочине серыми призраками брели солдаты.
На юго-востоке гудела канонада. Глухая и настойчивая. Казалось, неутомимые жестянщики уже который день стучат там молотками по железным крышам. Ночью в том краю светилось ровное зарево, и гудение пушечной стрельбы доносилось слышней.
Ныли усталые, натруженные многодневной ходьбой ноги. В икрах пощипывало, болели колени, ступни были тяжелыми. Автоматные магазины, заткнутые за голенища, казались калеными кирпичами.
Николай выдернул их, подложил под голову мешок и растянулся на траве, задрав на пенек ноги. В икрах перестало щипать, кирзачи полегчали и вроде показались просторнее. Много ли человеку надо?..
Орехов задремал и не услышал, как подошли разведчики. Лейтенант Нищета, подмигнув ребятам, шутливо клацнул затвором автомата, и этот металлический щелчок прозвучал громче колокола над ухом. Николай рывком оттолкнулся от пенька, вскочил на ноги и, услышав громкий смех, окончательно проснулся.
Солнце уже склонилось. Нищета поглядел на часы, поскреб пальцем под пилоткой и объявил привал.
— Завтра пораньше встанем, — сказал он. — Сегодня уже ходули не идут.
Тотчас же нашли метрах в ста от шоссе подходящую полянку, скинули мешки и соорудили костерок.
Орехов не стал дожидаться
