Потом была победа - Михаил Иванович Барышев

Генерал резко повернулся в «виллисе» и увидел на шоссе полдесятка людей с угрюмо напряженными лицами. Шли они не вперед, а назад. Шли в тыл. Первый из них был офицером, но определить его звание было невозможно. Единственный, смятый гармошкой погон на плече гимнастерки был без звездочек. За ним шагали старшина с перебинтованной головой и три солдата. Последним плелся низкорослый, диковатого вида солдат, по глаза заросший щетиной, — то ли узбек, то ли уроженец Кавказа, обутый в громадные немецкие бурки с прожженными голенищами.

— Товарищ офицер! — загремел командир дивизии. — Почему не по форме одеты? Ваше звание?

— Капитан Находкин, товарищ генерал, — офицер остановился возле «виллиса» и неприветливо глядел на Зубца, на его красные лампасы и мягкие сапоги, сработанные из плащ-палатки. Чести он не отдал.

— Ваши люди? — у Зубца побагровело лицо. — Куда ведете? Почему идете в тыл?

Капитан Находкин расправил смятый погон, поднял голову, вытянулся по стойке «смирно» и крикнул в лицо командиру дивизии, что штрафной батальон под его командой следует на формирование согласно полученному приказу.

Возле «виллиса» повисла тишина. Надтреснутый голос капитана оказался громче шума автомашин, тарахтения подвод и дорожной сумятицы.

Пять человек из нескольких сотен…

Когда генерал спрыгнул с «виллиса», под его сапогами тяжело хрустнула щебенка.

Десятки глаз смотрели на командира дивизии.

Даже молчаливые автоматчики, сопровождавшие генерала, и те, как по команде, повернулись к капитану с единственным погоном. «Сейчас он ему даст прикурить», — подумал Барташов, заметив, как из багрового Зубец сделался белым.

Мгновение, которое продолжалось невероятно долго, генерал молчал, потом сдернул фуражку, шагнул к капитану и протянул ему руку.

Капитан растерянно поглядел на генеральскую руку, вздохнул и пожал ее грязной пятерней.

— Простите меня, капитан, — сказал Зубец.

Эти слова смыли настороженную тишину. Сразу стало слышно, как фыркают на шоссе моторы, грохочут повозки, как перекликаются друг с другом ездовые.

Штрафники снова зашагали по обочине. Шли, не торопились. Спешить было некуда. Они уже побывали там, откуда редко кто возвращается. А они, пятеро из всех, возвратились. Теперь брели по обочине и думали, что вряд ли трибунальский чиновник поверит в это.

Зубец посмотрел им вслед, медленно поправил фуражку и сказал недовольно:

— А вы про заслон толкуете… Где я его возьму? Веточек, что ли, поперек шоссе натыкать?.. У вас ведь тоже вместо полка номер остался. Так ведь? Полк или номер?

— Нечто среднее, товарищ командир дивизии, — ответил Барташов.

При захвате плацдарма полк потерял две трети. Теперь он шел в дивизионном тылу, едва поспевая за стремительным маршем передовых частей.

Генерал приказал шоферу ехать. Так он и не сказал подполковнику, что заслоном дивизии является его полк. Чтобы скорее выйти к Березине, пришлось оголить фланг, кинуть левофланговый полк форсированным броском к реке. Короткий и случайный разговор на шоссе с Барташовым был как заноза, неожиданно вонзившаяся в ладонь. Генерал вдруг представил, что могут наделать немцы, если они ударят в тылы растянувшейся на марше дивизии.

«Может, пронесет», — отчаянно думал Зубец, поглядывая на жиденькие цепочки батальонов, которые брели по обочинам шоссе. Эти цепочки — все, что осталось от стрелкового полка. Только они прикрывали дивизию с тыла и с фланга.

«Виллис» отчаянно мотало и подбрасывало на выбоинах и воронках. Шофер коротко поглядывал на генерала, стараясь угадать, не сбавить ли газ. Командир дивизии молчал. Вцепившись в кромку борта, он глядел перед собой твердыми глазами, которые источали нетерпение, тоску и накатывающуюся ярость.

Солдаты шли, размеренно переставляя тяжелые, свинцовые ноги. Казалось, уже нет сил сделать и сотню шагов, а они шли и шли. Потные, усталые, с тощенькими вещевыми мешками, где были сложены россыпью патроны, сунуты гранаты, горсти сухарей, а сверху привязаны закопченные котелки. Шли, пригнувшись под тяжестью винтовок и автоматов. Несли «дегтяри» и бронебойки, стволы батальонных минометов и тяжеленные опорные плиты.

Когда объявляли привал, валились там, где заставала команда. Сон не разбирал места. Засыпали сидя, прислонившись спиной к дереву, скорчившись возле пенька, свесив голову в придорожную канаву. Фыркали танки, лязгали тягачи, грохотали повозки, а солдаты спали тяжелым, непробудным сном. Их грызли комары, зеленые пятнистые мухи ползали по лицам, на них летела дорожная пыль. Солдаты спали.

Затем короткая команда поднимала на ноги. Вставали, тяжело кряхтели. Расправляли плечи, разгибали непослушные поясницы. Первые шаги делали с трудом, упирались винтовками, придерживались за деревья. Потом понемногу расходились, втягивались в размеренный темп, единственно подходящий измотанным до предела людям.

Взвод разведчиков под командой лейтенанта Нищеты цепочкой тянулся по обочине.

Шли не торопясь. Вспоминали бой на плацдарме. Говорили, что лейтенанту и Орехову наверняка отвалят по Боевому знамени, а остальным дадут по звездочке. Пожалуй, и Попелышко медаль получит. Парень-то не из трусливого десятка оказался. И действовал сначала неплохо, потом, правда, уши развесил и танк пропустил. О танке говорили так, будто это была лиса, хитро проскочившая мимо растяпы Юрки.

Еще разведчики завидовали Смидовичу.

Надеялся Игнат, что полк прямо двинет на его родную Дальнюю Гуту, а вышло, что в десяти километрах от нее свернули по грейдеру на юг.

Растерянный Игнат разыскал лейтенанта.

— Така шкода, — горько сказал он. — Четвертый год дома не был, товарищ лейтенант… Теперь ребята обсмеивают, скажут, и оконца не побачил…

Нищета отправился к подполковнику и, возвратившись, сказал Игнату Смидовичу, что ему разрешен отпуск на три дня для посещения родной деревни.

— Ждать не будем, — добавил Нищета. — Сам нагоняй.

— Нагоню, товарищ лейтенант.

Такой поворот событий разволновал Смидовича. Он даже не стал дожидаться ужина, который Петухов готовил из трофейных консервов.

— Гляди-ка, — удивился Петухов. — Задорный ведь ты, Игнат, на еду, а дом, видать, слаще?

— Слаще, — подтвердил Смидович. — Я вам, ребята, сала принесу.

— Сам возвратись, — напутствовал его Петухов. — В лесах немчуры невидимо… Ты, Игнат, в оба гляди.

Двигающийся в пешем строю полк Барташова обгоняли колонны автомашин, артиллерийские дивизионы, тягачи, штабные автобусы, обозы.

К вечеру разведвзвод догнал обоз полевого хлебозавода. Пекари, рассевшиеся на высоких трофейных фурах, были настроены воинственно. Когда головная подвода поравнялась с разведчиками, ездовой подстегнул лошадь и озорно крикнул:

— Выше ноги, пехота, не пыли!

Разведчики встрепенулись и сбросили усталую равнодушность. Этого еще недоставало, чтобы пекари над ними насмехались. В ответ ездовому откликнулся десяток голосов:

— Ей, саврасы! Хомут не потеряйте, а то гужи нечем будет закусывать.

— Погоняй, закваска скиснет!

— Жми, пекарня, шесток займут!

Обозники сообразили, что народ им попался бывалый и зубоскалистый, что на любое слово ответ они получат острее ножика. Они приумолкли и стали подхлестывать лошадей.

Особенно старался большеголовый,