Линейный корабль - Cecil Forester

Хорнблауэр не надеялся, что уснет. Он был слишком возбужден, слишком напряжено думал. Когда меняли вахту, он прилег отдохнуть, и, твердо уверенный, что не заснет, провалился в тяжелый, без сновидений, сон, такой крепкий, что в двенадцать Полвил еле его добудился. Он вышел на палубу. Возле нактоуза стоял Буш.

– Темно, ничего не видать, сэр, – сказал тот и, не в силах перебороть волнение, ворчливо добавил: – Темно, как в карцере.

– Неприятеля видели?

– Кажется да, сэр, полчаса назад, но точно не уверен.

А ветер стихает.

– Да, – сказал Хорнблауэр.

Как часто случается на море, оставалось терпеливо ждать. Два прикрытых шторками фонаря покачивались над главной палубой, вахтенные лежали у пушек, ветер перебирал ванты, корабль вздымался и падал на волнах с изяществом, какого никто не заподозрил бы, видя его идущим галфвинд. Итак, надо ждать. На палубе он будет только изводиться, обнаруживая перед всеми свою нервозность. С тем же успехом можно ждать внизу, где его волнение скроют висящие вместо переборок занавески.

– Увидите неприятеля, немедленно пошлите за мной, – сказал он с напускной беспечностью и пошел вниз.

Он лег, продолжая напряженно думать и зная, что теперь уже точно не заснет. Таким твердым было это убеждение, что сон застиг его врасплох, навалился, пока он размышлял о «Кассандре», так что показалось – и двух минут не прошло, а как бы из другого мира донеслись слова Полвила:

– Мистер Джерард шлет свои приветствия, сэр, и сообщает, что становится светлее, сэр.

Хорнблауэр не без труда проснулся: только начав сонно переставлять ноги, он сообразил, что действительно спал и Полвилу пришлось его будить. Это хорошо. Можно представить, как Полвил рассказывает своим дружкам: такие, мол, у капитана железные нервы – спал себе преспокойно, когда весь корабль бурлил в ожидании боя.

– Есть что доложить, мистер Джерард? – спросил Хорнблауэр, выходя на шканцы.

– Нет, сэр. В две склянки задуло сильнее, и я вынужден был на час взять марсели в рифы. Однако теперь ветер стихает и поворачивает к зюйд-осту.

– Хм, – сказал Хорнблауэр.

Мглистое небо над горизонтом чуть-чуть посветлело, но видимость была еще не больше кабельтова. Ветер с зюйд-оста – почти встречный для идущих к Барселоне французов; для «Плутона» и «Калигулы» – лобовой.

– До того, как начало светать, я, кажется, разглядел землю, – сказал Джерард.

– Да, – отозвался Хорнблауэр.

На этом курсе они должны были пройти мимо недоброй памяти мыса Креус. Он взял лежащую у нактоуза доску и по ежечасным замерам скорости вычислил, что сейчас до мыса миль пятнадцать. Если французы шли тем же курсом, они скоро окажутся на ветре от залива Росас, где в случае чего и укроются. Если нет, если они изменили курс, и ночью он их потерял… но о последствиях такого поворота событий невыносимо было даже думать.

Светало быстро. Облака на востоке начали редеть. Да так и есть, редеют: на мгновение они разошлись, и там, где сходилось с небом испещренное барашками море, блеснула золотистая искорка. Длинный солнечный луч засиял над самыми волнами.

– Земля! – заорал впередсмотрящий.

На западе из-за изгиба земной поверхности выглядывали синеватые вершины испанских гор.

Джерард встревоженно взглянул на капитана, прошелся по палубе раз, другой, покусал костяшки пальцев, и, не в силах больше сдерживаться, окрикнул:

– Эй, на мачте! Неприятеля видите?

Казалось, прошли годы, прежде чем впередсмотрящий откликнулся:

– Нет, сэр. Ничего не видать, окромя земли по левому траверзу.

Джерард с новой тревогой взглянул на капитана, но Хорнблауэр, пока ждал ответа, успел сделать каменное лицо. Буш вышел на палубу, явно вне себя от волнения. Если четыре линейных корабля ушли без боя, значит, Хорнблауэра до конца жизни спишут в запас, если не хуже. Хорнблауэр сохранял бесстрастное выражение: он гордился, что это ему удается.

– Пожалуйста, мистер Джерард, положите судно на правый галс.

Возможно, французы ночью изменили курс и давно затерялись в западном Средиземноморье, однако Хорнблауэр в это не верил. Его офицеры не могут и вообразить, как расхлябанны и неумелы французы. Если Джерард вынужден был взять рифы, они вполне могли лечь в дрейф. И Буш, и Джерард не в меру ревностны – за ночь «Сатерленд», вполне возможно, оторвался миль на двадцать. Хорнблауэр не сомневался, что, вернувшись, увидит неприятеля.

Вернее, не сомневался в той мере, в какой это касалось его математического ума. Не в его власти было совладать с тошнотворной пустотой в груди, с участившимся пульсом, он мог только прятать их под маской невозмутимости, стоять, не шелохнувшись, хотя волнение гнало расхаживать взад-вперед. Тут он придумал занятие, которое поможет отвлечься и вместе с тем не выдаст его переживаний.

– Позовите моего вестового, – сказал он. Руки почти не дрожали, так что он смог побриться, а искупавшись под холодной струей из помпы, даже приободрился по-настоящему. Он надел чистое белье, тщательно счесал на пробор редеющие волосы, даже слишком тщательно: еще под помпой он сказал себе, что французов увидят, пока он заканчивает туалет. Однако с пробором было покончено, ни малейших предлогов тянуть у зеркала не оставалось, а известий о неприятеле по-прежнему никаких. Хорнблауэр чувствовал себя жестоко обманутым. И вот, когда, надев сюртук, он уже ступил на трап, мичман Паркер звонко завопил:

– Вижу парус! Два… три паруса, сэр! Четыре! Это неприятель!

Хорнблауэр поднялся, не взбежал, по трапу. Он надеялся, что матросы это видят. Буш был уже на середине вант, Джерард быстрым шагом расхаживал по шканцам и только что не пританцовывал от радости. Глядя на них, Хорнблауэр самодовольно подумал, что и минуты не сомневался в своих выкладках.

– Поверните через фордевинд, мистер Буш. Положите судно на левый галс.

Словоохотливый капитан не преминул бы объяснить, что нужно оставаться между Испанией и неприятелем, однако Хорнблауэр вовремя удержался от ненужных слов.

– Ветер по-прежнему поворачивает к зюйду, – сказал Джерард.

– Да, – ответил Хорнблауэр.

«А с течением дня еще и ослабеет» – подумал он.

Солнце пробилось сквозь облака, обещая теплый денек – осенний средиземноморский денек, когда барометр ползет вверх и ветра почти нет. Гамаки укладывали в сетки, те из вахтенных, кто не был занят у брасов и шкотов, стучали по палубе ведрами и кусками пемзы, флотская жизнь шла своим заведенным чередом. Палубы надо драить, даже если их сегодня же обагрит кровь. Матросы перебрасывались шуточками – Хорнблауэр, не без гордости наблюдая за ними, вспомнил угрюмых обреченных людей, с которыми выходил в плаванье. Сознание реальных заслуг – вот единственное, наверно, что принесла ему неблагодарная служба. Оно помогало забыть, что сегодня или завтра – во всяком случае, скоро – он в водовороте боя вновь испытает тошнотворный физический страх, которого так невыносимо стыдится.