Дар сопереживания - Дэвид Вилтц

– Тебе не обязательно было вставать с постели.

– Я боялся тебя побеспокоить.

– Ты бы меня не побеспокоил.

– Мне нужен был свет, – признался Беккер.

– Тебе темно?

– Да.

Карен встала рядом, положив руку Беккеру на плечо.

– Ты боишься того, что может случиться с тобой в темноте? Что твой отец снова начнет издеваться над тобой?

– Разве я говорил тебе, что это был мой отец?

– Я просто предполагаю.

– Нет, – сказал Беккер, – я больше никого не боюсь. Это осталось в прошлом.

– Чего же тогда ты боишься?

Карен опустилась перед креслом на колени и заглянула Беккеру в лицо. Она совсем не была уверена, что хочет услышать ответ на свой вопрос, но знала, что ей следует его задать. Их отношения дошли до определенной грани. Беккер мог по желанию перешагнуть через нее или не делать этого. Если он раскроет душу, Карен всем сердцем примет его, однако, он, возможно, решит ничего не менять и сохранить существующее положение вещей. Возможно, он решит не пускать Карен на свою сторону границы. Она втайне на это надеялась, иначе романтика, восторг новизны и чудесный секс могли перейти в более глубокое и гораздо более опасное чувство, а Карен не хотела перемен. Но она обязана была спросить – предложить помощь.

– Я боюсь того, что со мной делается в темноте, – сказал Беккер.

– Объясни.

– Это... В первую очередь это страх. Только страх. Не просто страх, скорее, ужас. Он парализует, лишает возможности двигаться...

– Тебя?

– Конечно меня, кого же еще? Но к страху я привык. Я испытывал его столько раз, что научился его перебарывать. По-настоящему меня пугает то, что со мной происходит потом.

Вот она грань, повисла в воздухе. Карен могла вернуться в постель, и все осталось бы как прежде. Ее любопытство медленно угасло бы со временем, как любое другое возбуждение. Свой мирок был хорошо изучен, привычен и удобен для жизни. А кто знает, какие демоны таились, поджидая ее, в неизведанном мире Беккера? Но даже еще колеблясь, Карен знала, что задаст следующий вопрос. Непременно задаст. «Типично женская черта – вечно неутоленное любопытство. Когда-нибудь оно тебя погубит», – подумала девушка и спросила:

– Что происходит потом?

Молчание тянулось очень долго. Карен слышала, как у нее над ухом тихо потрескивает электрическая лампочка. «Не отвечай, – молилась она про себя. – Не отвечай и все».

– Я становлюсь им. Даже хуже, чем он когда-либо был, и делаю то, что он делал только в своих фантазиях, – устало проговорил Беккер в пустое пространство перед собой, затем повернулся к Карен, взглядом умоляя ее о прошении.

Карен поднялась с колен и прижала его голову к груди. Беккер обнял ее, будто искал в ней спасения пли отпущения грехов.

– Ты хороший человек, Джон, – сказала Карен, ясно понимая, что это слишком неадекватное понятие в применении к Беккеру.

– Не всегда, – поправил он.

– Люди, которых ты...

– Убил, – сказал за девушку Беккер.

– ... были ублюдками, недостойными жить на свете. Все они были убийцами и без сожаления расправились бы с тобой, дай ты им такую возможность. У тебя не было иного выбора. Они не оставили тебе выбора.

– Они не оставили мне выбора, или я сам себе не оставил выбора?

– Ты не виноват. Ты делал то, что должен был сделать, – твердо сказала Карен. Однако она далеко не была в этом уверена.

– Боюсь, что...

– Ты никогда и пальцем никого не тронул, за исключением тех случаев, когда вынужден был обороняться. За всю свою жизнь ты не причинил вреда ни одному невинному человеку. Ты просто не можешь этого сделать, я знаю.

– Нет, ты ошибаешься. Я не причинил никому вреда только потому, что до сих пор мне всегда удавалось...

– Что тебе удавалось?

– Обратное превращение в самого себя. В следующий раз оно, возможно, мне не удастся. Что тогда?

«Ему отчаянно нужна помощь, а мне нечего ему предложить», – думала Карен, не зная, что ей дальше делать. Потом, ей показалось, она нашла выход.

– Преступные мысли еще не делают тебя преступником, – сказала она. – Зло таится во всех нас. У всех нас бывают дурные мысли, но мы им не следуем, и это главное. Человека судят не «а дурные намерения, а за дурные дела.

– Ты меня не понимаешь, – печально проговорил Беккер, и Карен наконец осознала, чего он добивался от нее: он не просил о прощении или отпущении грехов, он просто хотел, чтобы его поняли.

– Я тебя не понимаю, – призналась она.

– Я надеялся, хоть ты меня поймешь.

Карен покачала головой.

– Нет, Джон, я не такая, какой ты представляешь меня себе. Я даже не такая, какой кажусь самой себе. Ты ошибся, я ничуть не похожа на тебя. У меня нет твоего дара...

– Это не дар...

– ... дара разделять чужую боль. Я боюсь только своих страхов, но не твоих – они мне чужды.

– Прости, – сказал Беккер.

– Тебе не за что извиняться, скорее, это мне надо... – возразила Карен, но Беккер не позволил ей договорить.

– Прости, – повторил он, – я пытался подогнать тебя под себя. Это было нечестно по отношению к тебе.

– Просто тебе нужен кто-то... кто-то близкий тебе по духу. Мне очень хотелось бы быть этим человеком, но... что поделаешь, Джон, мне этого не дано, – тихо закончила Карен.

Беккер некоторое время обнимал ее в тишине. Когда он разжал руки, Карен стащила через голову длинную футболку, которая заменяла ей ночную рубашку.

Беккер посмотрел ей в глаза и медленно улыбнулся.

Карен ласково погладила его по голове, затем привлекла к себе. Губы Беккера коснулись ее обнаженной кожи. Он поцеловал ее в пупок и потянулся к груди. Застонав, Карен прижалась к нему.

Это все обман, лишь обман, подумала она, но это было единственное, что она могла дать Беккеру.

Бахуд спустился на лифте с тридцать четвертого этажа в подвал с пятью промежуточными остановками. Жильцы дома хотя и редко, но все же пользовались лифтом днем, и Бахуд специально устроил эксперимент, чтобы узнать за какое время он может очутиться в подвале. Путь от квартиры Майры до подвала даже в худшем случае не превышал двух минут. Это было очень быстро. В подвале он направился к кладовой.

Пройдя новую подстанцию электроснабжения здания, он миновал недействующую мусоросжигательную печь и задержался перед входом в кладовую, куда жильцы дома складывали вещи, слишком громоздкие, чтобы хранить их в квартирах.

Дверь была заперта на смехотворно простой замок, годившийся только, чтобы отпугивать бродяг, ищущих теплое местечко для ночлега, но абсолютно бесполезный против профессионала. Бахуд справился с ним меньше чем за десять секунд.

В кладовую набили множество вещей. Казалось, еще немного, и они, высадив дверь, вывалятся наружу. Здесь хранились старые велосипеды и детские коляски, владельцы которых давно выросли и пожалели их выбросить; несколько комплектов гантелей для силовой гимнастики, один до сих пор в заводской упаковке; настольные лампы, стулья, буфет, протертые матрасы, предметы обстановки всевозможных стилей и эпох. Плюс к этому здесь собралось столько старых дорожных сундуков, что их хватило бы на небольшой магазинчик дорожных принадлежностей.

Позади двух из них Бахуд и нашел свою винтовку, укрытую древними, побитыми молью шторами.

Это был «ремингтон»-700 – снайперская винтовка, находящаяся на вооружении современной армии Соединенных Штатов, со складной подставкой-треногой и съемным оптическим прицелом «леопольд М8-36Х» с двойным перекрестьем. Кейс с винтовкой передал Бахуду в Бруклине нервный ливанец, обращавшийся с винтовочным футляром так осторожно, словно он был наполнен нитроглицерином. Телескопический прицел – чудо современной оптической техники, обеспечивающий миллиметровую точность попадания, – Бахуд приобрел отдельно в одном из оружейных магазинов Манхеттена.

Один раз он испытал эффективность оружия в вечных сумерках болот Джерси. Несмотря на плохое освещение, он видел в прицел свою мишень – тыковку размером в половину человеческой головы, – так же отчетливо, словно она была в пяти метрах от него, хотя в действительности находилась на расстоянии четырехсот метров. Первым выстрелом он разнес тыкву в клочья, вторым – мгновением позже разбил все еще крутившийся в воздухе оранжевый кусок. Разложить треногу и подготовить винтовку к стрельбе заняло у него тридцать секунд. Неторопливо собрать и упаковать детали в футляр – полторы минуты. В день убийства ему, конечно, не понадобится упаковывать винтовку. Он оставит ее в квартире Голдсмитов вместе с трупом Говарда, так как первейшая заповедь наемного убийцы гласит – не медли, любое промедление может стоить жизни.

Бахуд мельком взглянул на винтовку, только чтобы убедиться, что к ней никто не прикасался в его отсутствие. За винтовочным футляром стоял мятый бумажный мешок, в котором лежали электрический фонарик и пластиковый пакет. Бахуд вытащил из пакета спецовку слесаря-сантехника – новый, темно-коричневый комбинезон на молнии спереди и с красной вязью имени «Джин», вышитого на нагрудном кармане, – и натянул ее поверх одежды. Рукава и штанины оказались ему слишком длинны, и он подвернул их. Распихав в стороны коробки с рухлядью и освободив достаточно места, чтобы он мог лечь, Бахуд опустился на пол и принялся кататься в пыли, стремясь придать комбинезону поношенный вид. Закончив, он отряхнулся, поставил коробки на прежние места и снова задвинул футляр с винтовкой за сундуки.