Семья Буссардель - Филипп Эриа

Правда, в особняке Вилетта оказались и человеческие жертвы: погиб один из слуг, это был конюх, недавно поступивший в дом.

XVI

Шли месяцы, годы, и все они были заполнены заботами о Викторене. Он доставлял своим родителям много тревог. Не своим здоровьем - здоровье у него было превосходное,- но своим характером. У его братьев и сестер наклонности были куда лучше.

Флоранс, старшая дочка, была очень миниатюрной девицей, е меньше своей матери. Родственники со стороны Бизью заявили, что в ее возрасте Теодорина была вылитая Флоранс и поражала всех такой же серьезностью. В семействе Буссардель, где все отличались хорошим ростом, все-таки надеялись, что Флоранс подрастет. Викторен был вторым по счету ребенком. Третьим появился на свет Эдгар; он тоже походил на мать: та же молчаливость и рассудительность, поразительные для такого маленького мальчика, тот же чистый, может быть, немного лихорадочный взгляд черных глаз. Врачи советовали внимательно следить за его здоровьем: он был слабогрудый ребенок. И семье старались не выказывать тревоги и никогда не упоминали о болезни его прадеда: Фердинанд Буссардель умер в Амстердаме от чахотки.

За Эдгаром шел маленький Амори, который уже в шесть лет был вылитый отец, с ног до головы. Крепкие ножки, крепкая спинка, белые зубки, веселая улыбка и полное отсутствие робости. Заставить его сидеть спокойно можно было только одним способом: дать ему в руки карандаш или кисточку. Он чиркал карандашом и мазал красками с увлечением. Тетя Лилина с таким жаром ставила себе в заслугу эту наследственную художественную наклонность, как будто Амори был ее собственным ребенком. Она пожелала давать ему уроки.

Две младшие дочери, Луиза и Ноэми, еще не проявляли особой индивидуальности.

Особняком от двоих братьев и трех сестер рос Викторен, здоровяк и увалень, засоня, лакомка и обидчивый мальчик. Оба его младших брата уже умели бегло читать, а он еще учил азбуку. Хотя у Фердинанда было трое сыновей, для него право первородства имело такое же значение, как и для его отца, - он только в Викторене видел продолжателя своего рода; и его отцовское самолюбие так страдало, как будто Эдгар и Амори, более удачные дети, не были законными его сыновьями. Ему хотелось гордиться старшим сыном, а это было невозможно. Он оказался в тяжелом положении отца, который должен скрывать возмущение, когда ему заявляют: "Ваш сынок пошел в вас", А Буссарделю это говорили, ибо это говорят всем; но родственное сходство пока еще не было очевидным, хотя ребенок, кажется, больше пошел в Буссарделей, чем в родню по материнской линии. Однажды старик Буссардель, любящий дед, разумеется превозносивший первенца своего старшего сына, заявил:

- А знаешь, на кого этот мальчишка больше всего похож? На своего дядю. Таков же был в неблагодарном возрасте и Луи. Та же мешковатость, та же бестолковость.

Фердинанд и не подумал возражать. Луи не было при этой сцене.

- Так что вы напрасно огорчаетесь,- утешал дед своего сына и сноху,да, совершенно напрасно. Вспомните, что Луи в конце концов достиг успеха.

Фердинанд, как и другие отцы семейства, наблюдал за воспитанием сыновей, предоставив матери воспитывать девочек. И вот Фердинанд привязался к Викторену, как земледелец привязывается к тощей ниве, которую он задумал сделать плодородной, и его нежность к этому ребенку, несомненно, усиливалась из-за того, что она очень мало была вознаграждена. Он всегда старался найти оправдание выходкам Викторена, смягчить его грубости, а мальчик был не так глуп, чтобы не замечать его хитростей. Если дети играли в присутствии родных в фанты и подходила очередь Викторена придумывать слова, отец спешил подсказать ему ответ, и мальчик делал вид, что это куда больше его унижает, чем штраф, в случае неудачного ответа. - Ну, раз папа не дает мне говорить,-бурчал он со злым взглядом,- я больше не играю.

Он уходил и дулся. Виновник дней его, неловкий, как все отцы, пока их дети еще остаются детьми, не знал, как и подступиться к сыну, и приходил в отчаяние. Он видел, что между ним и этим маленьким человечком, все больше ускользавшим от его влияния, вырастает стена.

"Очень плохо я повел дело с самого начала. Как теперь исправить? думал он.- Может быть, это мне в наказание за то, что я люблю его больше других детей и избаловал его. Предположим, что он поумнеет, разовьется, будет ли он тогда ближе ко мне? Поймет ли он меня, как я понял отца?"

Вопрос был серьезный и касался не только настоящего, но и будущего. Ведь при нормальном ходе вещей контора биржевого маклера должна была перейти к Викторену. А если он кажется неспособным справиться с делом, кому же ее передать? Эдгару? Но он существо болезненное. Амори? Но ведь он трети сын. Какая нелепость! Будущему мужу Флоранс? Но она и без того получит весьма недурное приданое, и преподнести ей в качестве свадебного подарка патент на маклерскую контору- это уже чересчур! А кроме того, Фердинанду тяжело было думать, что чужой человек, только что вошедший в семью Буссарделей, пожнет плоды их тридцатилетнего труда. Он не желал допустить, чтобы должность биржевого маклера ушла из рук Буссарделей. Если уж придется искать совладельца Викторену, то, конечно, только среди его братьев.

Он постоянно думал об этом, постоянно толковал об этом с женой, а она, как любящая мать и верующая женщина, полагавшаяся на волю господню, старалась ободрить Фердинанда, говорила о счастливых переменах, которые может принести будущее, указывала на то, что всем семьям знакомы такие же тревоги. Слова ее нисколько не успокаивали отца. Сильно развитое в нем самолюбие было уязвлено. Он полагал, что ни у кого нет такого несчастья, как у него.

Контора стала его достоянием, его вотчиной. Теперь он дорожил ею не меньше, чем в свое время отец, но она затрагивала в нем иные струны души. Флорана Буссарделя привязывали к его конторе долгие годы труда, которого она ему стоила; Фердинанд же ценил ее за то могущество и влияние, которое она приобрела. Без сомнения, он не мог бы тридцать лет назад, будь он на месте отца, создать это предприятие даже при поддержке какого-нибудь дельца, вроде Сушо; отец его не отличался разносторонними дарованиями, зато обладал качествами, более надежными и полезными для настоящего профессионала-маклера. Но с тех пор утекло много воды, дела в конторе уже шли сами собой, ей нужен был только знаменосец, ее представитель в Париже. Фердинанд прекрасно справлялся с этой ролью. Быстрая сообразительность, интуиция, приспособляемость, способность распознавать характеры, стремление понравиться для того, чтобы убедить,- он обладал всеми данными, необходимыми для блестящих успехов в свете, для побед над женскими сердцами, но умел также и у себя в конторе вызывать у служащих самоотверженную привязанность, умел наэлектризовать их и заставить каждого работать с максимальной отдачей. Он был вполне уверен в своей будущности. Юность его и вступление в пору зрелости протекали между 1830 и 1848 годами, он был балованное детище буржуазной и финансовой монархии. Восшествие на престол Луи-Филиппа подняло на щит биржевого маклера и положило начало его царствованию; это царствование продолжалось и сейчас. Монарха свергли, а биржевой маклер устоял. Ему предстояло раздавить еще и других властителей своей весомостью. Самая ценная черта Фердинанда состояла, пожалуй, в том, что он это почувствовал.

- Я понимаю нашу эпоху, вот и все! - заявлял он, повторяя, неведомо для себя, слова своего отца, которые тот говорил в молодости,- ведь отцовский склад ума удивительно передается сыну, так же как материнские черты повторяются у дочери.

И как-то раз, желая оправдать чересчур смелые свои действия на бирже, он в споре с отцом даже заявил:

- Я понял, что в наше время биржевой маклер нужен не для финансовых операций, а для азартной игры.

Однако в лице брата у него был своего рода противовес, что оказывало действие на них обоих даже в их личной жизни, ибо женитьба не ослабила их глубокой близости и в семейных и в профессиональных делах, потому что они информировали о них друг Друга и в общем имели одну и ту же клиентуру. Луи преуспевал в нотариате не меньше, чем его брат на бирже. Все, что в Луи когда-то казалось неясным, расплывчатым, вялым, вдруг определилось, словно в результате мгновенной химической реакции, при его вступлении в нотариат. Его кропотливость стала методичностью, медлительность - осторожностью, трусость - умеренностью. Лишь только он увидел, что его ценят, как вместо сомнений в себе, так долго угнетавших его душу, в нем родилось чувство, похожее на веру в свои силы. И как только он начал ходить из своей квартиры на улице Прованс, где он поселился с женой, в нотариальную контору, где его ждала работа, где все служащие говорили с ним уважительно, где он принимал клиентов, обращавшихся к его компетенции, Луи заметил, что он существует в мире сам по себе. Прошли годы, у него родились дети, контора целиком перешла в его руки, но приятное сознание собственных успехов нисколько не изменило его привязанности к брату. Он ничуть не сердился на то, что Фердинанд правда, можно сказать, с его согласия - в пору юности показывал свое превосходство над ним, Луи даже был ему за это благодарен. Он говорил себе, что своим успехом он обязан брату, так как именно благодаря Фердинанду у него развилось терпение и способность слушать - качества первостепенные для нотариуса.