Верность - Марко Миссироли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наконец он на месте, на Ларго Бордони. В пешеходной части улицы теснились молочная лавка, бар, газетный киоск, прачечная; над ними простиралась терраса, на которую выходили окна квартир. Проходя мимо магазинчиков, он увидел, как открывается цветочная лавка на противоположной стороне улицы. За развилкой он заметил клумбу и стоящие вокруг скамейки, наконец его взгляд уперся в вывеску: «Хозяйственный магазин Казадеи». Свет внутри не горел, у входа находился стеллаж с лейками. Он приблизился и увидел, что одна витрина мигает пурпурными огоньками, рождественская гирлянда яркой дорожкой бежала вокруг выставленного товара. Карло заглянул внутрь: от холода стекло запотело, он различил прилавок с цветными крышками из пластика, карабинами и кольцами для ключей, в глубине у стены стоял стеллаж с ящичками, надписи на которых он не мог разглядеть. От его руки, прислоненной к запотевшему стеклу, образовался след. Мимо него кто-то прошел, Карло резко обернулся, потом заметил какое-то шевеление в глубине магазина. Продолговатая тень перемещалась от одной полки к другой – мужчина, сделав Карло знак подождать, звякнул ключами и открыл дверь:
– Если вы что-то хотели, мы тут.
– Да нет, я просто смотрел.
– У нас переучет, я выключил свет, чтобы меня не отвлекали. Скоро откроемся. – Старик был тощий, когда он говорил еле слышным голосом, его веки истончались.
– Вам точно ничего не нужно?
– Точно. Спасибо. Извините, если помешал.
– Да ради бога. Хорошего вам дня.
Это мог быть ее отец. Жаль, что он не пожал ему руку. Заботливый человек из рассказа Софии, не любивший принимать решения: слишком молчаливый, слишком вежливый, он проявлял решительность только с клиентами. Взглянув на него в последний раз, Карло отправился было обратно, как вдруг его кольнуло предчувствие: он обернулся и увидел ее. Она приближалась с другой стороны Ларго Бордони. Видно было плохо, но Карло не сомневался, что это она. Убедившись в том, что не ошибся, он отошел от витрины и спрятался за угол магазина.
Старик открыл ей дверь и что-то сказал. София, сняв пальто и сумку, повесила их на вешалку, неспешно надела синий халат и расправила его на себе. Как она хороша. Это она. Слегка осунувшееся лицо, короткая стрижка, длинная гибкая шея. Она что-то сделала около прилавка, и в магазине загорелся свет, тогда она дотронулась рукой до мочки уха. Время убрало с ее щек детскую припухлость, он узнал ямочки, которые появлялись всякий раз, когда она пыталась сосредоточиться на лекциях. Его накрыла ностальгия, а он знал, что за ностальгией скрывается нежность. Как ему хотелось почувствовать эту нежность раньше, когда он был просто профессором, а она – просто студенткой. Как ему хотелось не иметь ничего общего с другими женщинами, смыть с себя чужие тела и причислить их к ряду болезненных отказов. Несмотря на холод, он не завязал крепче шарф, а, поправив рюкзак, оперся плечом о стену и стал тайком подглядывать через витрину. Он смотрел, как София закатала рукава, ее руки были унизаны браслетами. Теперь он чувствовал и боль, и облегчение от возбуждения, которое его преследовало, оно не дремало, но он научился им управлять. Девушка среди полок хозяйственного магазина, чьи черты и движения были ему знакомы, обрела четкую форму в четко очерченной рамке, без противоречий и острых углов, вобрав в себя красоту потерянного времени. Ему захотелось попрощаться с ней, он смотрел, как она говорит что-то старику, роясь в ящичке у того за спиной.
София поднялась на стремянку, из-под халата выглядывали сильные ноги, затем слезла и сказала отцу:
– Съешь что-нибудь.
– Á no fèma[14].
Однако она протянула ему пластиковый контейнер с кускусом и овощами:
– Съешь хоть пару ложек.
Отец указал на одну из витрин:
– С Рождества прошло уже два месяца.
Пробравшись сквозь выставленный товар к витрине, он схватился за край пурпурной змейки-гирлянды и принялся стаскивать ее, наматывая себе через плечо.
– София, выдерни вилку из сети.
Но та только рассмеялась, увидев отца в образе новогодней елки – сухой как щепка, оплетенный мигающими огоньками.
– Погоди-ка, – она вытащила телефон и сделала фото.
– Ох ты у меня и хвастунишка!
– Ну стань в позу!
– Еще чего!
– Ну пап!
Свернув пурпурную змейку, он отключил гирлянду:
– И не вздумай выложить это в интернет!
– Ну можно, а?
– Нет!
– Ты у меня красавчик, сам погляди!
Отец отложил в сторону гирлянду и принялся искать журнал, куда они записывали заказы. София протянула ему телефон: как же он постарел, огоньки, по крайней мере, добавили ему красок.
– Fá cum ut pèr[15].
– Значит, выкладываю.
Обработав фотографию так, чтобы лицо отца оставалось в тени, она добавила надпись «Дед Мороз упорствует, наступит ли весна?», семь хештегов и выложила в «Инстаграм».
Маргерита наткнулась на этот пост через сорок две минуты, пока ждала ответ по поводу престижной трехкомнатной квартиры в районе Москова. Смешной и милый снимок почти веселого отца. Наверное, они хорошие люди, подумала Маргерита. Она захотела было набрать мужа, но передумала: в принципе, ей хватило его бодрого голоса после собеседования, она понимала, что этот день нужно просто пережить. Расположившись поудобнее на стуле, она посмотрела на улицу. С ее места было отлично видно корсо Гарибальди и гуляющих прохожих. Ей нравилось, когда молодые пары читали объявления в витрине агентства, а затем заходили в офис. Она всегда старалась перехватить их и быть предельно честной: завуалированно предупреждала обо всех рисках, вышедшем из строя оборудовании, шумных соседях, изменениях в оплате услуг кондоминиума. И все из-за махинаций с Конкордией и осознания того, что ее работа доставляет ей неприятности – небольшие, но ощутимые. Находиться весь день в офисе с семью коллегами, каждый из которых себе на уме, трудиться во благо американской фирмы, сидеть за письменным столом со стандартным набором канцелярских принадлежностей – в конце рабочего дня ей хотелось придать этому хоть какой-то смысл.
Каждый раз, проходя мимо своего бывшего агентства, она заламывала руки: в последнее время она ходила туда намеренно – на месте
