Семь писем о лете - Дмитрий Вересов

Восьмое письмо

(вместо эпилога)

И то, что мы все живы на земле,По-новому – не хорошо, не плохо.Мы будто бы пришли сюда извне.Сдурела долгожданная эпоха.

Два года прошло. Или семьдесят лет.

Настя и Миша помолвлены и собираются пожениться. Настя, отказавшись от намерений поступить в медицинский институт, учится на историческом факультете, Миша – в Университете кино и телевидения, где изучает технологии фотоматериалов. Их родные не слишком приветствуют ранний брак, считают, что сначала нужно бы закончить образование. Но Миша и Настя вместе уже два года, современную молодежь не смущает добрачная близость. Они влюблены не меньше, чем в первые дни знакомства.

Скоро выйдет из печати альбом с предблокадными фотографиями того самого Миши Январева. Дед Владимир и его сыновья приложили немало сил для того, чтобы подготовить альбом к изданию.

Осталось сказать, что история эта не была бы записана, если бы Настин дед, мой соседушка и приятель, как-то в мае, когда травой прорастает будущее и проливается дождями прошлое, размывая границу времен, не зашел ко мне по какому-то коммунальному поводу, не остался бы на чай и не рассказал об удивительном и всепоглощающем увлечении своей внучки прабабкиным дневником.

– Совсем в твоем духе история, – закончил свой рассказ Андрей.

– Ага, обожаю такие.

– Ну и?.. – Он смотрел на меня с непонятной хитрецой.

– Что – ну и?

– Писать про это хочешь?

– Хочу!

– Вот к этому-то я и подводил! – Сосед радостно хлопнул в ладоши и потянулся за пластиковым мешком, который принес с собой. – И материалы все здесь: мамин дневник, Мишкины письма, фотографии, записки Аськины… в смысле Настины, все никак не привыкну… И еще… – добавил он с некоторым смущением и вынул из пакета нетолстую папочку. – В общем, пока у внучки вся эта, как они нынче выражаются, «тема» происходила, со мной тоже стали случаться всякие любопытности. Знакомства, разговоры, совпадения – и все как-то… скажем так – параллельно. Тоже война, блокада, связь поколений, невероятные совпадения и неслучайные случайности. Словом, узоры судьбы и кружева времени… Вот я и стал записывать – а ты забирай, может, пригодится.

– Да-а… – Я в задумчивости вертел в руках папочку. – Слушай, Андрей Платонович, это ж твои записки. Давай я их подредактирую, да и тиснем в журнале под твоим именем.

Он аж побелел, замахал руками:

– Избави Бог! Мало того что меня теперь мои домашние Кинозвездой дразнят, а ежели на старости лет еще и со своими литературными опусами вылезу, то и вовсе со свету сживут. Живым Классиком обзовут, хорошо если не Чуть-Живым. Забирай, я сказал! Сгодится – коньячку мне поставишь, а лучше – ключи оставишь, когда вы всем семейством намылитесь куда-нибудь. Цветочки там полить…

– Цветочки, говоришь? Ну-ну… Сделаем так – если я буду писать эту историю, там ведь и ты фигурировать будешь, без этого никак. И в книге ты у меня будешь писать рассказы, которые я вставлю в текст как бы от твоего лица.

– Надо подумать… – Думал он напряженно, даже усы обвисли, а лысина покраснела. – Согласен. Если только имя изменишь.

– Да я все имена изменю, кроме исторических. Не сомневайся, закон жанра.

На том и порешили.

А через неделю он позвонил и взволнованным голосом спросил:

– Прочел?

– Прочел. И даже в общих чертах придумал, как это с главной историей соединить.

– А у меня тут еще один рассказ образовался. Правда, писал не я.

– А кто?

– Там увидишь… Ты вечером дома? Тогда я занесу. Это прямо по нашей теме, по-моему, так и просится в книгу.

– А как же автор?

– Автор против не будет, гарантирую…

Два дня бушевали грозы, и было по-осеннему холодно, но в субботу наконец-то солнце вырывалось из-за туч, и верный Афанасьев уже в половине девятого утра стоял под окном Каменских. Стася спустилась к нему, еще не вполне отойдя от сна, но бодрый, наглаженный вид кавалера со свежим запахом зубного порошка от белых парусиновых туфель невольно заставил ее оживиться…

Афанасьева она повстречала прошлой осенью, когда в их образцовую школу нагрянула важная делегация из Германии. К визиту, как могли, подготовились: разучили песни, танцы, Стася разработала и отрепетировала с любимым девятым «А» программу показательного урока: вместо учебникового текста про юность Карла Маркса читали, переводили и пересказывали главу из идеологически нейтрального «Путешествия Моцарта в Прагу», зубрили кондиционалисы и плюсквамперфекты, специально отобранные ученики учили наизусть немецкую поэтическую классику.

Прибывшая на урок делегация не показалась ей особенно важной: трое унылых, зажатых лысых очкариков – типичные счетоводы, только нарукавников не хватает. Четвертый, впрочем, был очень даже ничего себе – высокий, худощавый, улыбчивый, с выражено-нордическими чертами продолговатого лица, в отлично сидящем костюме в мелкую клетку. Дети ее не подвели, отвечали бойко, почти без ошибок, только Мишка Январев немного сбивался, декламируя «Лесного царя», и в паре мест пришлось ему подсказать. Немцы, впрочем, приняли его выступление с восторгом, поаплодировали, а симпатичный даже выкрикнул «Браво!». Как ни странно, «Лорелея» в безупречном исполнении Фирочки Гольданской вызвало куда более сдержанную реакцию: два-три вялых хлопка, кривые улыбочки, смущенно-сочувственные кивки. Стася с содроганием ждала той минуты, когда немцы начнут задавать детям всякие вопросики, но выручил звонок, и сопровождающие оперативно вывели немцев из класса.

Одним из сопровождающих и был Афанасьев, представленный директрисой как «товарищ из „Интуриста“». Стасе хватило одного взгляда на его мускулистую, ширококостную фигуру, на простоватую крестьянскую физиономию, на отвратительно сидящий, явно с чужого плеча костюмчик, чтобы понять, что к «Интуристу» данный товарищ никакого отношения не имеет. Вот его вислоносая напарница, которая поганенько, но бойко переводила немцам, – та вполне могла, но этот… Весь урок сидел, не шелохнувшись и, кажется, не сводя с нее глаз.

На следующий вечер Стася отправилась в филармонию на Мравинского, выступавшего с новой программой: Брамс, Брукнер и даже Вагнер, вышедший из немилости после августа тридцать девятого. Билет ей заблаговременно принес один знакомый спекулянт, и даже денег не взял, зато предупредил, что весь концерт проведет рядом с ней, в соседнем кресле. Ажиотаж был страшный, лишние билетики спрашивали на самых дальних подступах. Должно быть, именно поэтому Стасин знакомец так и не показался: спекулянтская сущность возобладала над наносной галантностью, и свой билетик он всучил втридорога – то ли толстому, потному дядьке справа, то ли тетке в пенсне и потертых чернобурках, что расположилась слева. В перерыве Стася вышла в буфет и дисциплинированно встала в очередь за бутербродами и лимонадом.

– Добрый вечер, фрау учительница! Или все же фройляйн? – откуда-то сверху произнес по-немецки насмешливый голос. – Сегодня вы просто обворожительны!

Стася подняла голову и увидела вчерашнего немца – того самого, единственного из них симпатичного, – и автоматически отметила, что он сменил вчерашний костюм на черный, с шелковыми лацканами. На левом выделялся белый кружок значка с красным ободком и черной свастикой в центре.

– Надеюсь, небесное создание не откажется выпить бокал шампанского в обществе скромного инженера из города Берлина?

– Создание не откажется, – усмехнулась Стася и позволила ему взять себя под руку. – Ведите, скромный инженер.

К шампанскому прилагалось блюдечко с птифурами и гроздь янтарного винограда.

– Меня зовут Майнхард Экк, – сказал инженер, поднимая бокал.

– Станислава Каменская, – представилась она в ответ.

– Станис… лау… – с запинкой произнес немец. – У русских такие трудные имена. Вы позволите называть вас Лау? Прекрасная Лау?

– Как русалка у Мёрике? – вновь усмехнулась Стася.

– Майн готт, не только прекрасна, но и чертовски начитанна! – воскликнул инженер и дотронулся бокалом до ее бокала. – За ум и красоту! Прозит!

– Прозит…

– Знаете, Лау, я потрясен не только вами. Я потрясен всей вашей страной! Да, многое здесь еще грубовато, как бы в наброске, в черновике. Но какая мощь! Какие масштабы! Какая грандиозная динамика преобразований! Воистину триумф воли! Триумф нации под руководством великого вождя, единственного из современных руководителей, достойных сравнения с нашим фюрером! Прозит!

С несколько искусственной улыбкой Стася подняла бокал, пригубила вино, надеясь, что никто-никто не сможет угадать, о чем она в эту минуту думает. А думала она примерно следующее: «Да провались он, наш великий вождь, с вашим фюрером заодно!» Хотя в последнее время в газетах и журналах, на радио и в кинохрониках о нацистской Германии говорили в тоне нейтральном, а нередко и в положительном, Стася не вчера родилась и прекрасно помнила и гневные статьи о поджоге Рейхстага, о публичном сожжении тысяч книг, о процессах над Димитровым и Тельманом, и язвительные фельетоны Лукача и Кольцова, и кадры с факельными шествиями и визгливыми, истеричными речами Гитлера…